Никита Филатов - Последняя ночь майора Виноградова
Артист, любимец публики, состоял у него на связи под псевдонимом «Барон».
— Наш-то клиент точно там?
— Ты «отмашку» видел? Должен быть!
— Надеюсь.
Шанс действительно был последним — назначенный срок истекал, придумывать что-то другое не оставалось ни сил, ни времени.
За эти несколько суток Владимир Александрович здорово выложился: бриться и то успевал не всегда, ел нечасто и плохо. Провалившись было в сон, вскакивал среди ночи, рылся в заброшенных записных книжках, будил ранними телефонными звонками друзей, знакомых, приятелей знакомых… Пил неизвестно с кем, раздаривал конфеты и обещания.
И наконец, Вася Солодов — подарок судьбы! Получив в ответ на интересующую фамилию утвердительный кивок, Виноградов сразу же принял охотничью стойку — вот оно… Остальное оказалось делом техники.
Трудность, собственно, была только одна — вразумительно объяснить начальнику «профилактики», почему это вдруг опер Солодов вздумал трясти какой-то мелкий, довольно благопристойный притончик, где собираются приличные люди, когда в городе немерено злачных мест с такой гарантированной добычей, как наркотики, оружие, беглые дети. И если уж Солодов договорился на личных контактах, что под операцию ему выделяют аж целую группу спецназа, то не проще ли ее, эту группу, бросить на тот адресок в конце Петроградской, который… И что это за информация такая, требующая проведения мероприятия именно в четверг после семи — ни раньше, ни позже?
Излишними подробностями обременять начальство Вася не стал, просто организовал — не без помощи Виноградова — звоночек из Федеральной службы безопасности с туманными намеками, что у контрразведки есть тут свои интересы и товарищу подполковнику будут искренне обязаны, если…
— Пора?
— Не дергайся, Саныч!
— Мерзостью какой-то занимаемся… — расстроенно покачал головой Барков и стянул на лицо черную вязаную шапочку. Получилась маска — обугленная головешка с пробоинами глазниц.
Виноградов тоже закамуфлировал физиономию и повернулся к водителю:
— Как смотрюсь?
— Как клоун.
— Мн-да! Тебе бы банк в таком виде грабить, — пожал плечами Солодов. Сам он прятаться ни от кого не собирался: — Командуй!
Спецназовец наклонил то место, где под маской угадывался рот, к прилаженному под левой ключицей микрофону:
— Приготовились, мальчики!
— Только вы — того… не слишком. — Даже на видавшего всякое инициатора процесс подготовки к налету произвел определенное впечатление. — Там вряд ли есть кто с оружием.
— Посмотрим. Начинать?
— Давай!
— Пошли! Работаем!
Двери «Жигулей» открылись почти беззвучно: Барков, Виноградов, Солодов…
— Вперед!
Пространство между микроавтобусом и парадной мгновенно заполнили стремительно-безликие фигуры с автоматами — торопясь вслед, Владимир Александрович успел заметить остолбенелые позы редких на этой улочке прохожих…
* * *Результат Виноградов уже успел доложить по телефону — но вкратце, без подробностей.
— Не томи, Владимир Александрович!
— Секундочку…
Легонько, одним пальцем подтолкнув кассету, он попятился и занял место в кресле. Черная пасть видеодвойки сглотнула пластиковый брусок, коротко проурчала нечто — и экран ожил.
— Вот, с этого эпизода. Качество, конечно, не слишком, но переписывали прямо с камеры, с бытовой…
— Ерунда! Годится.
— Тихо вы!
Что-то шумело, вторгаясь в запись — шаги, скрип двери, чьи-то голоса поодаль… Но то, что говорил мужчина, можно было разобрать совершенно отчетливо:
«— Да, признаю. Я получил от Тихонина Бориса, отчества не помню, тридцать тысяч долларов США.
— За что? — Голос за кадром только угадывался и вряд ли мог быть идентифицирован.
— За то, что… — Говорящий замялся, — За то, что окажу ему содействие в продлении валютной лицензии. На год.
— Ему лично?
— Нет. Он представлял тогда Невский банк недвижимости, если не ошибаюсь.
— Когда? И поподробнее…
— Это было тринадцатого февраля, в моем служебном кабинете. После обеда, точное время я не помню. Мы еще выпили по рюмке водки за будущий успех».
Владимир Александрович перехватил удивленный взгляд Тихонина, адресованный Сергею.
Запись продолжалась:
«— Говорите!
— А что еще? — Удивление на лице мужчины сменилось напряженным раздумьем. — A-а… Я не собирался ни обманывать Тихонина, ни нарушать свои служебные обязанности. Получая от него деньги, я рассчитывал, что в случае, если все будет в порядке и мое вмешательство не потребуется, я их оставлю себе. А если бумаги не пройдут, то верну их ему. Мне деньги нужны были в долг!
— Почему вы не вернули их?
— Когда Тихонин приехал? Уже осенью? — Говоривший сделал паузу, будто что-то припоминая: — Я подумал, что это провокация. И что у Тихонина в чемоданчике диктофон. Поэтому я и не подтвердил, даже в разговоре с ним, факт получения в начале года денег — чтоб обезопасить себя. К тому же тогда у меня не было нужной суммы.
— Вы намерены вернуть Тихонину долг?
— Да, разумеется! Я только ждал подходящего момента и подыскивал место, исключающее возможность провокации со стороны коммерческих структур. Или милиции…»
Камера поползла вниз: лицо, расстегнутый ворот рубашки, пиджак. Брюки отсутствовали — пространство от финских трусов до туфель занимали бледные волосатые ноги.
«— Не снимать! Мы же договорились!»
Камера вернулась назад:
«— Почему вы решили дать чистосердечные показания? Это сделано добровольно? Без принуждения?»
«— Никакого принуждения, насилия или угроз насилия ко мне не применялось. — Мужчина поджал губы и посмотрел в объектив: — Давая эти показания, я руководствуюсь сугубо личными мотивами! Все».
Экран мигнул чем-то черным и покрылся монотонной серовато-зернистой мутью. Несколько мгновений динамики издавали тихое шипение.
— Достаточно?
Виноградов нашел нужную кнопку на пульте и выключил видеомагнитофон.
— Ну ты, Саныч, даешь…
— Да-а, Владимир Александрович! Нет слов.
— И вот это еще. — Виноградов небрежно выложил на столик конверт, довольно пухлый, рядом — листок с расчетами.
— Что это?
— Там отчет по суммам, которые я брал на операцию. Остаток — двести баксов с мелочью…
— А остальное? — Чайкин открыл незаклеенный конверт и извлек на свет пачку стодолларовых купюр.
— Возврат, так сказать. Аванс! Собственно, господин этот и больше был готов выдать, но у него с собой только полторы тысячи оказалось.
— Без протокола?
— Естественно! Он же думал, что я их лично себе беру.
— За что? Ты же его так, прямо…
— Долго объяснять. Но вам этой записи достаточно?
— Нам — да! Надеюсь, что и Василевичу с компанией — тоже.
Тихонин подставил ладонь — и, подчинясь нажатию кнопки, аппарат выплюнул в нее кассету.
— Отличная работа!
— Я думаю, что Владимир Александрович… Можем?
— Без вопросов! — Тихонин принял от заместителя конверт с валютой. Протянул его Виноградову: — Оставьте это себе! Не верил я, признаться. Спасибо!
— Расскажи, Саныч, как удалось-то? А?
Насчет рассказать Виноградов всегда был не прочь, но сегодня никакого желания хвастаться не возникало:
— Ладно, потом как-нибудь…
— Когда, он сказал, это было? — Чайкин прищурился и поднял глаза к потолку.
— Тринадцатого февраля, кажется.
— Точно! Тринадцатого. Помнишь, Серега, у меня на следующий день у матери день рождения был — как раз четырнадцатого. Мы еще обсуждали…
— Конечно, помню, Борис Михайлович. Тринадцатого февраля!
— А что же вы мне раньше этого не говорили? Я ведь спрашивал подробности. — Виноградов сейчас ничем не отличался от многомиллионного племени держателей акций: тех, кто уже понял, что их обманули, но пока не сообразил каким именно образом. — И насчет даты, и насчет других обстоятельств…
— Да как-то вылетело из головы! Не обижайтесь, Владимир Александрович.
— Но теперь-то точно, Саныч! И сам он подтвердил.
— Нет, подождите. Это же очень важно! Я половину времени угробил на то, чтобы заставить клиента день назвать… Хорошо, что по документам у Василевича конвертация десятым прошла — вот я и ткнул пальцем в небо. А если бы не угадал?
— Ну, угадал же?!
— Вы же профи, Владимир Александрович! За то и ценим. Кстати, а почему именно тринадцатое?
— На календарь гляньте.
Тихонин добросовестно сдвинул в сторону пачку рекламных проспектов и ткнулся носом в упрятанный под стекло календарик:
— Во, класс! Одиннадцатое и двенадцатое — выходные.
— Вы же говорили, что передача происходила в кабинете?
— Н-ну… да!
— А вопрос нужно было срочно решать. Значит, выходит, понедельник.
