Станислав Родионов - Долгое дело
Хозяйка села на четвёртое место.
— По телефону вы сказали, что разговор не про недостачи…
— Нет-нет, — заверил Петельников. — Про скисшее молока.
— Господи, вредительство, что ли, какое?
— Есть подозрения, — солидно заверил Леденцов.
Петельников кивнул: мол, начинай. Леденцов растопыренной пятернёй поставил рыжие волосы дыбом и хитровато спросил:
— Давно молоком торгуете?
— Лет десять…
— Ничего не замечали?
— Чего ничего не замечала?
Анна Григорьевна была женщиной весёлой — на её загорелое крупное лицо то и дело падала улыбка, тут же ею сгоняемая. Видимо, помнила, что говорит с работниками милиции.
— Какой-нибудь подозрительности. К примеру, знаете, как воруют карманники? Обязательно левой рукой в правый карман.
— Не знаю, не воровала.
— Анна Григорьевна, — Кашина откусила печенье, жмурясь от удовольствия, — корицу клали?
— И корицу, и кардамон.
Хозяйка дала свободу улыбке, наконец-то показав, почему не давала ей свободы раньше, — зубы, крупные и редкие зубы, может быть слегка выступавшие. Но они не замечались, отвлекаемые добродушной улыбкой.
— Не подумайте, что мы не можем. Сейчас, знаете ли, наука на высоте, сказал Леденцов, упёршись в хозяйку немигающим взглядом, но продолжая жевать печенье.
— А я и не думаю.
— Допустим, вас убьют, а труп сожгут… Так эксперты по костям скажут, кто вы были — мужчиной или женщиной.
— А могут эксперты узнать по костям, дураком был человек или наоборот? — заинтересовался наукой Петельников.
— Дурак, товарищ капитан, категория не научная.
— Зато реальная, — лениво возразил старший инспектор.
— Анна Григорьевна, плед на тахту сами вязали? — Кашина разглядывала комнату.
— Сама, шерсти было не напастись, — улыбнулась хозяйка во всю ширину лица, позабыв про свои зубы.
Петельников вдыхал запах ванили, а может быть, корицы с кардамоном. В детстве, в их неустроенной семье, никогда ничего не пекли. В квартирах приятелей стоял тёплый дух пирогов. И ванили, а может быть, корицы с кардамоном. С тех пор эти запахи значили для него не только сдобу, а прежде всего семейный уют. Интересно, печёт ли Светлана Пленникова? И любит ли ваниль и корицу с кардамоном?..
— Допустим, вашу квартиру обокрали… Эксперт по микрочастицам опознает преступника.
— Уж лучше бы не обокрали.
— Допустим, в парадном на вас напал мужик…
— Ешь печенье, — приказал Петельников.
— Да, угощайтесь, — поддержала хозяйка.
— Анна Григорьевна, одна живёте? — спросила Кашина.
— А как вы узнали?
— По односпальной тахте, — успел вставить Леденцов.
Петельников скосил на него осатанелый взгляд. Леденцов ринулся пить чай мелкими и быстрыми глотками, закрыв лицо громадной чашкой.
Хозяйка вздохнула, адресуя этот вздох Кашиной.
— Одна. Был муженёк…
— Развелись?
— Не человек, а низменность. Посудите сами… Год пил, год сидел и год как вышел. Пораскинула своими потрохами: чего ж так век-то свой заедать?.. И вот одна. Да ведь вы ж ко мне пришли не про муженька слушать…
— Нас цистерна интересует, — согласился Петельников. — Анна Григорьевна, а где-нибудь по дороге не могли её открыть?
— Она ж ко мне приходит опломбированная.
— Ну а во время торговли?
— Господь с вами! На неё лезть надо.
— Почему ж молоко скисло?
— Не ведаю.
— Я вам скажу, — мрачно пообещал Петельников.
— А вы знаете?
— Женщина сквасила его взглядом.
Они ждали её смеха или хотя бы улыбки. Но, помолчав, Анна Григорьевна задумчиво согласилась:
— Глаз бывает очень вредный. В нашем селе Перерытое жила тётка Баиха. Посмотрит на ведро парного молока — и всё, простокваша. Глянет на четверть самогона — и всё, можно не пить, в нём ни одного градуса не осталось. Лягушек взглядом убивала…
— Вредный пережиток, — не выдержал Леденцов.
Петельников воззрился на рыжую копну волос.
— Я к тому, товарищ капитан, что, допустим, ведро можно сквасить и взглядом, а цистерну литров на пятьсот взгляд одного человека не возьмёт.
— Могли плохо и вымыть, — заметила хозяйка.
— А Калязина покупала молоко до прихода в прокуратуру, уже зная, что оно кислое, — добавила Кашина.
Петельников опустил руку в карман, достал несколько фотографий Калязиной и рассыпал из перед Анной Григорьевной:
— Видели эту женщину?
— Нет.
— Молоко она когда-нибудь брала?
— Не запомнилась.
Хозяйка виновато оглядела гостей, которых ей так не хотелось огорчать.
— Анна Григорьевна, я потом запишу рецептик этого печенья? — спросила Кашина.
— Ради бога…
Тут Петельников обратил внимание на это печенье, которого в громадном блюде осталось несколько штучек. Леденцов жевал его с праздничным воодушевлением.
— Корица-то вредна, — буркнул ему Петельников.
— А что от неё?
— Корой покроешься.
— Пусть кушает, я ещё принесу.
— Ему уже хватит. Анна Григорьевна, вспомните какие-нибудь детали того дня, которые показались вам необычными.
— Да нет таких деталей…
— Тогда расскажите подробно, как шла торговля.
— Обыкновенно. Стоит очередь, я наливаю в бидоны, получаю деньги… Бывает, что у меня нет сдачи. Тогда покупатель идёт менять в булочную или ждёт, пока я насобираю рублей. Ну случается, краник заедает. Беру молоточек, стукну раз… Чей-нибудь бидон пролью, бывает… А что ещё?
Петельников вздохнул. Хозяйка опять виновато поёжилась от неумения им угодить.
— Анна Григорьевна, абажур сами делали? — обрадовалась Кашина.
— Всё сама, кроме каркаса, — тоже обрадовалась хозяйка, уходя от непонятной для неё беседы.
— Очень мило…
— Товарищ капитан, разрешите задать хозяюшке вопросик?
— Пусть парнишка разузнает, — поддержала она.
Петельников кивнул.
— Анна Григорьевна, погода какая стояла?
— Тепло было, не по-осеннему.
— А в чём вы были одеты?
— Юбка, курточка, а сверху белый халат…
Петельников и Кашина переглянулись. Леденцов это заметил и быстро проговорил:
— В нашем деле важны мелочи, товарищ капитан.
— Правильно, об этом и в кино показывают, — подтвердила хозяйка, всплеснула руками и суетливо зачастила: — Вспомнила, господи! Часов этак в одиннадцать подходил задумчивый мужчина в очках, выпил стакан молока и сильно огорчился, что первая цистерна скисла. Всё спрашивал, как да почему…
— Какой он из себя? — оживился Леденцов, хватаясь за вздыбленный чуб.
— Это Рябинин, — вставил Петельников.
— Вопрос снимается. А в тот день краник заедало?
— Да его на дню несколько раз заедает.
— Постукивали?
— Постукивала.
— А молоточек где лежал?
— На цистерне, пломбу там я срывала.
— За молоточком сами лазали?
Анна Григорьевна задумалась:
— Мне-то некогда. Кого-то просила… А-а, мужчина поднялся.
— Не женщина?
— Нет-нет.
— Это было до скисания или после?
— До, ещё до.
— Какой мужчина из себя?
— Нормальный, как и все.
— Шатен, брюнет или как я? Одет в плащ, в полупальто или в мужской брючный костюм?
— Когда я торгую, то от всего отрешена. Знаю, что мужчина лазил, а глаз на него и не поднимала.
— Лимит вопросов исчерпан, — успокоился Леденцов, посматривая на пустое блюдо.
— Спасибо, Анна Григорьевна, — поблагодарил Петельников, уже отодвигаясь от стола. — Последний вопрос: молоток лежал на крышке цистерны?
— Да.
— А она была открыта?
— Прикрыта.
— Её можно было приподнять?
— Можно…
— Вилена, бери рецепт печенья. Испечёшь — пригласи Анну Григорьевну и меня с Леденцовым. Только для Леденцова пеки этой сдобы пару вёдер.
В прихожей, надевая плащ, Петельников вполголоса похвалил:
— Молодец, Леденцов.
— Нас же интересует не мужчина, а Калязина.
— Неизвестно, что нас интересует.
— Вы, товарищ капитан, считаете, что я дурак, которого сразу видно. А меня сразу не видно. У меня такой стиль — работать под дурачка.
— Иногда ты уж слишком вживаешься в образ.
Из дневника следователя.
Сны бывают фантастические, глупейшие, бессвязные, кошмарные, интересные… А бывает сон цельный, какой-то художественный, с началом и концом, как небольшой рассказ…
Якобы хватают меня с двух сторон ангел и сатана (уж не Калязина ли телепнула мне этот сон?). Ангел тащит в свою сторону, а дьявол в свою. Я упираюсь, что-то объясняю… Скажу приятное ангелу — он меня тянет; скажу приятное чёрту — он волокёт. Я их не боюсь. Они вроде бы мне знакомы, только один светленький, а второй чёрненький.
И всё-таки чёрт перетянул. Захихикал, затрясся и зачастил: «Поджарю тебя, поджарю…» А я ставлю ему условие: «Только не на маргарине, а на сливочном».
