Андрей Молчанов - Форпост
– А что мне было делать? – спросил Серегин. – Отправляться на заклание в американскую тюрьму? Кто меня оттуда стал бы вытаскивать? Я что – кадровый офицер? Да и от них открещиваются, сам меня наставлял! Это ЦРУ своих из последних сил вытаскивает, а наши… Хотя какие они мне «наши»… Впутали, суки…
– Ты бы их как-нибудь там… погуманнее… – стеснительно крякнул Евсеев. – Вырубил бы на часок…
– Ага! Видел бы ты этих лосей!
– Н-да… – Евсеев бросил рассеянный взгляд в окно, затем вернулся на место, вновь разлил водку по рюмкам. Сказал: – Не хотел бы я оказаться в твоей шкуре. К трупу офицеров приплюсовал парочку здешних исполнителей… Теперь на том конце провода могут взыграть самые агрессивные амбиции. Вывод прост: надо куда-то валить. С обязательной сменой документов.
– А с документами поможешь?
Евсеев тяжко вздохнул. Произнес нехотя:
– Есть человечек… Но! – Он выставил перед собой ладонь решительным жестом. – Разбирайтесь сами, мне ваши таинства – без надобности. Пиши телефон, я его предупрежу…
– Но куда валить-то? – безрадостно вопросил Серегин, принимая от хозяина ручку и обрывок бумаги.
– Пиши… – Отставник без запинки продиктовал телефон, и Олег с удивлением посмотрел на него, припомнив свои предположения о неувядающих профессиональных навыках бывшего контрразведчика.
– Думаешь, спился? – словно прочитав его мысли, буркнул тот. – Нет, брат, меня в водке не утопишь… Силы она подтачивает, не спорю, но как без анестезии в моем колючем бытии? Водку можно не любить, но пить ее надо… – Он опрокинул в рюмку бутылку, глядя, как со дна ее вязко стекают последние капли. Произнес задумчиво: – Великая сила – закон гравитации… Даже Иисус Христос подчинялся ему какое-то время… – Поднял на Серегина веселые и хитрые глаза, залитые пьяной поволокой, и рассмеялся неожиданно и неизвестно чему. В этот момент в такт его хриплому смеху каркнула, словно с одобрением, пролетавшая мимо окна ворона. Евсеев кивнул ей благосклонно, а после продолжил со смешливой ноткой в голосе: – Вот как забавно происходит, Олежек… Жизнь все-таки движется по кольцу, есть в ней логический конец, замыкающийся с началом. И есть, полагаю, высшие силы, тому способствующие. Не зря подтолкнули они тебя навестить меня, убогого. Аню помнишь? – спросил внезапно Евсеев резко и требовательно.
Серегина словно обдало жаром.
– Какую? – спросил он осторожно, боясь услышать в ответ нечто неприятное и болезненное о той, которую любил и потерял.
– Как говорится: сколько Лен, сколько Зин… – усмехнулся Евсеев. – А вот сколько «Ань» у тебя было, не знаю, но одну помню великолепно.
– Я ее искал, – сказал Серегин. – Тишина. Куда-то съехала, какая-то темная история с квартирой… Папаша ее, слышал, играл в качестве подкидного дурака в финансовые пирамиды, заложил жилье, далее афера лопнула, а вот что было впоследствии…
– Впоследствии, оставшись без квартиры, Аня отправилась жить к тетке, – отозвался Евсеев. – На юга. Городок обозначу. Туда и езжай.
– Сколько времени прошло… Нужен я ей…
– А вдруг и нужен? – пожал плечами Евсеев. – Ты за жизнь не решай, она за нас решает. От нас движение требуется, только-то и всего. Поскольку движение и есть жизнь. К тому же заготовлен у меня для тебя оглушительный сюрприз: есть у тебя, Серегин, сын. Симпатяга, полагаю, парень, исходя из внешних данных родителей. И вот не в таких уж и дальних далях ты его и найдешь.
– А почему ты раньше мне…
– Почему раньше никто из наших тебе об этом не поведал? – продолжил за Серегина контрразведчик. – Решили не искушать тебя, не тревожить такой информацией твою импульсивную непредсказуемую натуру. Вердикт психологов и руководства, вероятно. Твое психофизическое состояние увязывалось с вмененными тебе задачами. Думаю так. А покуда ты куролесил за бугром, народ в конторе сменился… А новым кадрам не до твоих пылью покрытых романов… Вот и все, собственно. На том смысл твоего визита ко мне, полагаю, исчерпан.
– Ну, я пойду, – сказал Серегин, поднимаясь с дивана.
Евсеев уныло кивнул.
В прихожей, провожая гостя, он спросил:
– Оружие-то есть? Осталось с наших былых… манипуляций?
– Есть, но закопано далеко, – хмуро проронил Серегин.
– Табурет на кухне возьми и антресоли открой, – промолвил Евсеев, тяжко опираясь на палку. – Чего уставился? – давай, вперед… Коробку с елочными игрушками видишь? Шарики, белочки, звездочки – клади на пол…
На дне фанерной коробки обнаружился кольт, признанный Серегиным как прошлый контрабандный грех, далее – невиданный доселе плоский небольшой пистолет с широкой рукояткой и коробки с патронами.
– Один ствол твой, из бывших, а другой мне по случаю перепал, – прокомментировал Евсеев. – Бесшумный ПСС, большая редкость. И патронов к нему три десятка. Каждый – на вес золота. Спецоружие. Со стреляными гильзами – аккуратнее, в них остаточное давление, пальцы оторвет, если что не так… Бери, пока свой клад не откопал. А то вдруг и не успеешь к нему добраться.
– Я верну… – сказал Серегин, складывая обратно в коробку хрупкое елочно-праздничное убранство.
– Да забирай все это железо от греха! – отмахнулся Евсеев. – Прошло время… Это раньше… Ксива была, задор… Приключения разные. А теперь мне только-то и недостает с левыми стволами в какую-нибудь историю вляпаться. Я их уже и утопить подумывал, да жалко… безвинную природу загрязнять. Так что ты здесь опять кстати подвернулся…
Обнялись на прощание. Мелькнула в мутном свете коридора седая нечесаная голова, опухшая кисть руки, потянувшаяся к дверной ручке, щелкнул в пазу язык замка.
Вот и все… Последняя наверняка их встреча. Вот и замкнулось еще одно кольцо жизни…
Стараясь не встречаться глаза в глаза с патрульными полицейскими в метро, наделенными рефлексами и чутьем сторожевых псов, Серегин, то и дело проверяя, прочно ли умещен кольт за брючным ремнем под курткой, спустился в вестибюль станции, уселся на скамью в ожидании поезда.
Сунул руку в карман, наткнувшись пальцами на шероховатую. как наждак, рукоять ПСС. В круговороте обрывочных мыслей мелькнуло, что оружие придает ему сейчас не уверенность, а страх, чему немало способствовал прогуливающийся по перрону постовой с притороченным к поясу металлоискателем.
Он был переполнен тревогой и оглушительным смятением чувств от новости, поведанной бывшим сотоварищем.
Сын! У него есть сын! И где-то ведь живет-поживает Аня… Какая она сейчас? Что думает о нем, Серегине? Проклинает его или простила? А может, просто забыла, как нечто пустое, никчемное, отверженное от души? Да и поделом отверженное!
Привычно и отстраненно скучая о ней, он ощущал боль, подобную мимолетному холоду, который обжигал сердце изнутри и тут же истаивал. Прошлая пронзительная боль утраты ушла навсегда, не оставив после себя никакого следа. Но вот теперь вернулась с другой силой.
Он не мог понять своего состояния, все перемешалось в сознании: горечь, стыд, злость на себя, но и мечта о возможном обретении самого главного, самого необходимого… И прав старый опер: вдруг это выход из тупика, вдруг это искупление, новый горизонт и путь к смыслу и к счастью?
В тягостной путанице своих размышлений он вышел из метро в осеннюю темень сырого вечера, завернул за угол в переулок, ведущий к дому, и тут, с порывом набитого моросью ветра, хлестнувшего в лицо, к нему пришла отрезвляющая осторожность, заставившая вытащить из кармана ПСС и вогнать глухой цилиндр патрона в ствол. Прилежно смазанный затвор щелкнул вкрадчиво и мягко.
Войдя в лифт, ткнул кнопку своего этажа, но ее словно заклинило, ехать на площадку четвертого, где жил Серегин, лифт не желал. Кольнуло дурное предчувствие. А если неспроста? Пойти пешком по лестнице или подняться на лифте этажом выше? Нет, лучше уж ниже, причем на пару этажей…
То ли это была игра воображения, то ли им овладело безотчетное чувство опасности, но ему показалось, что воздух в подъезде непривычно тяжелый и вязкий.
Из глубокой пещеры выполз его самый старый и мрачный страх, принявшись обнюхивать его своим холодным носом, внимательно рассматривать желтыми змеиными глазами, обдавая ледяным могильным дыханием.
Он понимал, что это мания преследования, свойственная профессиональному бойцу. Этой болезнью страдали все, кому приходилось убивать людей и ожидать за это возмездия, и хорошие, и плохие.
Серегин нажал кнопку девятого этажа, последнего, и выскочил из смыкающихся створок дернувшегося в вышину лифта. А теперь – по лестнице вверх, держась у левой стены, как учили в школе форта Беннинг. Предмет именовался «уничтожение противника с ведением огня внутри зданий».
Эмоции, мысли, сомнения – все схлынуло. Пропал, съежился, исчез обыватель из бетонной московской многоэтажки, и возник в скорлупе его обличья отрешенный от всего наносного солдат и воин, в чьем сознании угроза погибели существовала обыденной данностью. И руководили им теперь неведомые механизмы настороженного и бестрепетного движения навстречу притаившемуся врагу.
