Андрей Молчанов - Форпост
И тут он окончательно уяснил для себя то, о чем знал еще вчера, выходя от Евсеева: «и» ехать, туда, где Аня. Тупо и целенаправленно. Даже мельком не отвлекаясь на какие-либо сомнения.
Между тем опыт предусмотрительного вояки безоговорочно диктовал ему схемы дальнейших поступков. Он скачал из компьютера карты местности, которую предстояло посетить, собрал необходимые вещи, уместившиеся в объемный тюк, упрятал во внутренние карманы документы. Главным из них было служебное полицейское удостоверение, бонус от Нюры. Заведуя их выпиской, ради него она пустилась на вопиющий криминал, соорудив корочку, где Серегин фигурировал как опер по особо важным делам. Это была значимая охранная грамота от тех, кто владел ею на законных основаниях, но кого граждане опасались не менее, чем воров и бандитов.
– Посеешь ксиву – меня пожнут! – предупредила Нюра. – Не сяду – уволят!
– Если посею – в сей же момент женюсь! – легкомысленно пообещал ей Серегин.
После полудня, когда сборы подошли к завершению, на стоянку въехал «нисан», ведомый азербайджанским блюстителем порядка. Серегин, припав к биноклю, всмотрелся в его лицо.
Бесхитростные чувства отражались на физиономии уроженца нефтеносных земель, на гранатовом соке и осетрине взращенного, а ныне охранителем жителей российской столицы пробавляющегося: удрученность, усталость, и вместе с тем вымученное, как после титанического труда, облегчение…
«Посылка дошла до адресата…» – определился Серегин в выводе. И не ошибся: выйдя из машины, майор пристально копался в багажнике, вытащив ворсистую подстилку, повернул ее к свету, осмотрев тщательно и брезгливо, затем раздраженно сунул на прежнее место…
Серегин, словно соболезнуя ему, вдумчиво и мрачно кивнул, уясняя: проблема с трупами решена с капитальным и бестрепетным профессионализмом. Хотя и не без взрыва первоначальных эмоций, никак иначе. В полицейском рапорте произошедшее могло бы отразиться так: «… далее преступники сели в лифт и скрылись в неизвестном направлении».
Он подосадовал на себя: ведь никаких эмоций от убийства этих парней, пускай негодяев и палачей, он не почувствовал даже отдаленно… Во что же он превратился? Что в нем теплого, человеческого, отзывающегося в Боге? Нет ни раскаяния, ни страха, но есть, впрочем, сомнение в себе и о себе сожаление… Уже хорошо!
Следующее утро, прервавшее беспросветье осенней непогодицы выдалось холодным и солнечным. Утро, когда, будто взявшись за руки, зима и лето в согласии прошли по улицам города, пронизанное грустью и неясной надеждой, застыло в дымном пространстве города. А потом начался день.
Пора, брат Серегин, пора!
В уносящей его от города дороге он не чувствовал былого очарования неизвестностью, азарта и вдохновения перед встречей с новизной будущего. Напротив, им владел какой-то страх в осознании своего движения к тому, с чем неизбежно предстояло столкнуться, будто бы в силу довлеющего над его судьбой рока.
Он ощущал себя марионеткой, руководимой властным посылом, вложенным в его сознание извне свыше, и противиться этому посылу не мог и не хотел, ибо вторым планом уяснял, что только в согласии с ним будет обретено спасение и дальнейший смысл бытия, до сего момента, как себя ни оправдывай, никчемного, похожего на яркую тряпку, изрядно износившуюся и должную кануть в неизвестность могилы такого же ущербного хлама.
Отец Федор
Любой новый человек, появляющийся в общине, без внимания людей отца Федора не оставался. Система общественной безопасности, созданная им, ничем не проявляла себя внешне, но работала без сбоев, как некогда агентурная сеть КГБ в «режимных» городах. И когда Федору донесли, что к пенсионерке Евдокии из Москвы на постоянное проживание приехала племянница с сыном, он не преминул лично наведаться к новым поселенцам.
Евдокия в преддверии встречи с властительным попом накрыла стол, напекла пирогов и даже выставила пять сортов наливок собственного изготовления, но в еде и в питии Федор был неприхотлив, хотя оценил старания хозяйки, однако интерес к Анне проявил немалый, пусть и степенный: задал много вопросов, на которые получил ответы искренние и прямые. Ее переезд из Москвы был продиктован обстоятельствами банальными: лопух-папаша сподобился заложить квартиру под мошеннический проект, оставив и себя, и близких без жилья. То, что аферисты не сделали его богаче, но наверняка сделали умнее, пользы не принесло: пришлось устроиться сторожем в дачном товариществе, предоставив дочери с внуком свободу выбора из ничего. Подобных историй Федор знал в избытке.
Эта женщина ему сразу пришлась по душе: цельная, с сильным характером, красавица, не собиравшаяся ни разменивать себя, ни заискивать перед кем-либо. Удивляло одно: как мог ее – верную, ладную, не боящуюся любых тягостей, оставить бывший гражданский муж, судя по всему, личность суетная, падкая на авантюры и ныне растворившаяся в дебрях Америки. Филолог по профессии, она была востребована в общине как школьный учитель, но с готовностью дать ей рекомендации рассудительный Федор не спешил. И правильно! Ибо визит к правоверной Евдокии, входившей в число приближенных в его пастве, даровал ему событие внезапное и судьбоносное, о котором он даже не помышлял.
В детской комнате он застал мальчика десяти лет – белобрысого, с высоким лбом, одетого аккуратно и строго.
Мальчик не играл с компьютером, не стремился на улицу, а сидел за небольшим письменным столом и читал книгу.
Увидев вошедшего, встал, вежливо наклонил голову, представился.
Что сразу укололо Федора: не было в нем ничего ребяческого, наивного, бесшабашно устремленного к миру вокруг него. И наклон головы, и слова приветствия, и жесты – все было исполнено достоинства и врожденного такта, как у взрослого мужчины.
– Что читаем, молодой человек?
– «Робинзон Крузо», – прозвучал ответ.
– Моя любимая книга, – кивнул добродушно Федор. – Жалко небось, как мыкался бедолага в своем одиночестве?
– Зачем же его жалеть? – пожал плечами мальчик. – Это книга о счастливом человеке. Бог дал ему испытание, дал силы испытание преодолеть, чтобы достойно затем войти в Царство Его.
Федор оторопел. Затем взглянул в глаза мальчика. И взгляд их – твердый, умный, проникающий в душу, был взглядом отнюдь не подростка, а искушенного холодного судьи.
– Но это же… выдуманный персонаж, – невпопад произнес мужчина.
– Его страдания пережили миллионы читателей, – сказал мальчик. – Кому из людей дано такое? Значит, их мысли могли… – Он запнулся.
– Выпестовать его образ в иной материи? – подсказал Федор.
– Да, мне кажется, что теперь он существует, – кивнул маленький собеседник. – Просто нам не дано видеть его. Но можно и постараться.
– А ты… что… – произнес Федор затрудненно, – можешь видеть то, что недоступно другим?
Мальчик задумался. Затем сказал отрешенно, спокойно перейдя на «ты»:
– Да, тебе расскажу… Могу, но не все… – Внезапно он виновато улыбнулся. – У тебя проткнулось гвоздем колесо машины по дороге сюда. Твоему шоферу предстоит работа.
Федор оглянулся на дверь. Ни Евдокия, ни Анна сюда, похоже, входить не собирались. Будто побаивались… Кликнуть шофера? Пусть проверит машину? Суета. Колесо точно проколото, в этом он теперь не сомневался.
– Ты любишь свою мать? – ляпнул он первый же пришедший на ум вопрос.
– Я люблю и мать, и отца, – ответил маленький собеседник. – Очень!
– Но ты же не видел отца…
– Я чувствую его каждый день… Он просто ищет свой путь. Но скоро обязательно придет сюда. Он вернется за нами, где бы мы ни были. Я знаю. Ему тоже даны испытания. И когда он придет, вы подружитесь. И еще: здесь обитает очень плохой человек, иногда вы встречаетесь с ним. Вы очень не любите его. И скоро вы вступите в бой. Тогда, когда сюда придет отец. И я не знаю, кто победит.
– Какой еще человек?.. – пробормотал Федор, прекрасно понимая, «какой».
– Его цифра «два». И на его черной машине тоже три таких цифры…
«Да! – полыхнуло в голове Федора. – Номер этого негодяя Арлиева. Неужели… Или паренька подучили? Не может быть…»
– У него много больших комнат, где люди играют в карты и в цифры, – продолжил малец со снисходительной улыбкой, и глаза его погрустнели. – Там много жадных потных дураков… Я их вижу. Там делаются очень плохие вещи. Я дам тебе нужные цифры. И все развеется…
– Что у меня в левом кармане? – спросил Федор неожиданно сорванным голосом.
– Три леденца, – сказал мальчик устало. – У тебя нет зубов, но ты никак не привыкнешь к протезам. Иногда от них тебя тошнит. Но снимать их на людях нельзя. Леденцы помогают. Иногда ты вспоминаешь детство, и тебе становится печально: тогда эти конфеты приносили радость…
«Господи, что это? – подумал Федор. – От кого у него дар?»
– Мы будем вместе, – заявил мальчик спокойно. – Тебе будет хорошо. Я хочу увидеть твою церковь. Мы понимаем друг друга. Мы не станем ничего рассказывать никому. Но все окончится, если мой отец откажется от испытаний. Или не справится с ними.
