Андрей Молчанов - Форпост
Эти люди еще беспечно смотрели телевизоры, пили чай или водку, обсуждали растущие цены, судачили по поводу новшеств власти, скандальных разоблачений в прессе, еще не понимая, какая на них надвигается гроза. Они воевали в войнах, платили налоги и профсоюзные взносы, они еще верили в свою страну, любили друг друга и землю, кормившую их. Но они уже могли считать себя никем, ибо в привычной действительности им оставалось жить считанные годы. Его величество коммунизм, подавлявший их своим роковым могуществом, уже неотвратимо претерпевал обратную трансформу, истаивая из исполина в жалкий неверный призрак.
Устоявшаяся коммуно-тюремная система казалась незыблемой, но удивительным образом рухнула едва ли не в одночасье, как только власти слегка отпустили идеологические вожжи. Собственно, отпустил их верховный правитель Горбачев – человек недалекий и слабохарактерный, полагавший, что снизошедшие на народ дисциплинарные послабления принесут ему поддержку и популярность в массах, являвшую собой гарантию и защиту от окружавших его партийных и правительственных мурен и барракуд. Малый камушек рождает сметающий все на своем пути сель, и источник селя утягивается вместе с ним в неведомые пропасти. Этого лукавый реформатор, зачиная до конца самому непонятные перемены, не уразумел, хотя остался жив, на долгие лета здоров, парадоксально определившись в мировой истории фигурой ущербной, безвольной, но все-таки и эпохальной!
Но сель обнажил пласты, до сей поры намертво похороненные под его некогда недвижимыми глыбами. Улучив момент благоприятствования, из потаенных щелей общества полезла, утверждаясь в нем, разного рода мразь.
И в один из дней, сидя в служебном кабинете, глядя в экран телевизора и наблюдая очередной снос памятника Ленину в одной из бывших «братских» стран, когда бронзовый идол с подрезанной диском ногой, совершал зловещее сальто с постамента, он оглянулся на входную дверь, увидев непринужденно вошедших в его вотчину бандитов.
Бандиты сказали: надо платить!
Едва сдерживая переполнявшую его ярость к этим наглым трутням, чье превосходство над ним заключалось лишь в способности пренебречь человеческой жизнью и достоинством, он, не моргнув глазом, ответил тоном чиновного бюрократа:
– Вопрос серьезный, требует согласования с бухгалтерией и с банком. Прошу сутки на проработку.
Сутки ему любезно предоставили.
Он отвалился на спинку кресла, прикусив губу в досаде. Посмели ли бы эти подонки прийти к нему с подобным ультиматумом еще год назад! Но к кому обратиться сегодня? К беспомощной, забившейся по своим углам милиции? К ее тупому начальнику, кормившемуся с его руки? Или к отцу? Но чем тот поможет? Покопается в старых связях, да и попросит заступничества у каких-нибудь влиятельных урок? Помогут урки, но и цену откупа за помощь назначат неменьшую. Посоветоваться с Федором? Уж кто, как ни он, знает нравы этих крыс…
Федор в коллективе обжился, под надзором его находились спортивный комплекс и бассейн – гордость совхоза, работал он с молодежью, зачинал строительство футбольного поля и катка. Жена его Вера – молчаливая и нелюдимая женщина с настороженным взором, работала в бухгалтерии на третьих ролях, жили они замкнуто, но в помощи никому не отказывали и дом держали открытым. Рос у них и сын – тихий приветливый мальчик, напоминавший Кирьяну прежнего Федора из далекого, как отголосок эха, детства.
Верный друг, выслушав его рассказ, лишь улыбнулся гневным чувствам, владевшим Кирьяном. Сказал спокойно и просто:
– Этих хорьков следует перебить.
– Как?! – встрепенулся Кирьян.
– Если они ничьи, – поведал Федор, – то и разговор ни о чем. – А если присланные кем-то, придется их попытать…
– В каком смысле?
– Во всех, – раздался смиренный ответ. – И если их прислали не воры, а всякие «деловые», что плодятся день ото дня без удержу, надо перебить и стоящих за ними «деловых»…
– А если они от воров?
– Это другой разговор. И вести его буду я. На случай крайний придется жертвовать на их благо. До поры.
– До какой поры?
– Пока не окрепнем, – сказал Федор. – Не догоняешь ты, Кирьян, время. Это раньше тебя государство защищало, а теперь оно только брать будет с того, чем ты богат. Теперь ты один. И должен будешь обзавестись и милицией своей, и армией, и системой здравоохранения, и банком. Только так народ возле себя сплотишь и от напастей оборонишься. И еще: церковь будет нужна. Основой всего, полагаю. В идолы коммунистические вера кончилась, а без нее, без веры, коллектив не собрать, не удержать в рамках…
– Что же мне – храм тут учреждать? И в епархии должность батюшки выбивать?
– На то у меня свои мысли, – уклончиво повел головой Федор. – Нечего в наше пространство поповскую бюрократию впутывать и их ставленников обустраивать. Да и много ли молодежи в нынешние храмы ходит? Разве по праздникам самым великим, да и то любопытства ради, и не от веры, а от суетности…
– Что ж ты тут… секту учредишь, что ли?
– Забыл ты: православный я, какая секта… Хотя с сектой куда проще… Секта от трудов духовных дураков освобождает, ответы дает простые, указания твердые… У этих мерзавцев есть чему поучиться! Промежуточный вариант: баптисты. Тут и храм утверждай, и общество к нему подтягивай, никакого окрика сверху не предусмотрено. Но играть в протестанта – грех великий, на себя не возьму. По-другому все сделаю, все продумал, как время придет – узнаешь. Однако вернемся к «гостям» твоим, душам заблудшим… С оружием они к тебе приходили?
– Не знаю…
Глаза Федора блеснули решимостью и продуманными, чувствовалось, планами:
– Оружие нам нужно, Кирьян. Хорошее оружие, и много. Если имеется оно у «гостей» твоих, не грех позаимствовать. С того начнем!
– Федя, ты о чем? Ты к чему меня толкаешь? Чтобы тут убийства совершать? Да мы сядем с тобой!
– Насчет себя – не бойся, – снисходительно ответил Федор. – А уж если мне предстоит за решетку, то не впервой. И не трусь, коли дом свой решил от гибели уберечь. Сейчас пришло время сильных. Трусы в нем на задворках поселятся.
– Их трое было, четвертый, шофер, в машине…
Федор расстегнул черный длинный пиджак, присел в кресло, закинув ногу за ногу. Был он загорел, сухощав, белели глубокие шрамы на его лице, а глаза источали холодную уверенность и пренебрежение хоть к каким опасностям и невзгодам.
– У меня три футбольные команды бойцов, зря, что ли, воспитателем над молодежью поставлен? – усмехнулся он. – Зал для бокса, зал для борьбы, зал для тяжелоатлетов… Давно ты, кстати, к нам не наведывался, посмотрел бы, какие парни у тебя под боком выросли… Вот и подоспело им время показать сноровку.
– Только воспитатель у них… того…
– С Богом я их воспитываю, Кирьян, с Богом… Никто не курит, не пьет, сквернословие для них – как грязь зловонная… Крепкие мужики вызреют, основательные. И вот что еще: выпускать их из поля зрения нельзя. Рядом у нас – авиачасть и полк внутренних войск. С командирами я договорюсь: пусть наши ребятки рядом с домом служат. А кто после службы в части останется – тоже в зачет пойдут, пригодятся…
– Далеко ты, Федор, мыслишь… И таинственно как-то.
– А я, Кирьян, просто время чувствую, пришло оно, – то, когда себя проявим… Значит, оружия на тех «бычках» ты не приметил? Ладно, чего ж… Ножом обойдусь, коли что… Ты, Кирьян, на мелочи не отвлекайся, ты стратегию строй! А с тактикой я управлюсь.
Только тут Кирьян удосужился присмотреться к одежде товарища. Нет, не пиджак на нем был, а словно какой-то старомодный сюртук с атласным воротником, отливающим, как воронье перо, но шитый на свежую нитку, и рубашка была черной, со стоячим воротником, а ботинки плоские, элегантные, но кроя будто казенного, чиновного, строгого. А на стуле рядом покоилась принадлежавшая Федору шляпа: тоже черная, с темно-серой лентой, отчуждавшей поля от тульи.
И припомнилось Кирьяну определение Федора кем-то из совхозного люда, услышанное случайно и промелькнувшее мимо сознания, истерзанного насущными заботами: «его преподобие»…
Это был разговор между двумя пожилыми селянами, вернее, обрывок его: «Коли балует малец, к Федору и обратись. Его преподобие вмиг засранца укоротит. Уже сегодня шелковым будет…»
– Значит, работаешь с молодежью? – сказал Кирьян обреченным голосом.
– Вразумляю, – ответил Федор, взглянув на него колюче. – Свернул с уготованной стези по малодушию своему и проискам бесовским, но долг свой понял, исполню его с прилежанием и кроткостью…
– И в случае чего обойдешься ножом?
– Добро, как утверждается, должно быть с кулаками и с иным вооружением. Если ты против, я готов написать заявление об увольнении…
– Заявление… – невольно вздохнул Кирьян. – Змий ты лукавый… Вот что скажу: не хочет человек греха, бежит его… А куда бежать, коли все тропы в пропасть ведут? И лишь одна, скользкая, по тверди тянется?
