Уильям Холланд - Московские сумерки
– Что это? – спросил он, показывая на банку шведской ветчины.
На банке красовалась картинка, изображавшая эту ветчину. Она совсем не была похожа на ту, которую можно купить в советских продмагах. Мартин объяснил ему, что это такое, и добавил:
– Неужели нас арестуют за то, что у нас такая ветчина?
– Да нет же, конечно, нет, господин Мартин, – ответил Чантурия с каким-то раздражением. – То, что у вас есть ветчина, не является преступлением.
Мартин при этих словах не мог не улыбнуться, а Чантурия продолжал:
– И я пришел сюда не для того, чтобы арестовать вас. Я уже сказал, что мой визит – неофициальный.
– Мне нелегко считать его таковым, поскольку мы с вами в неофициальной обстановке не общались.
Все еще держа сумку с продуктами обеими руками, хотя она уже наполовину опорожнилась, Чантурия вдруг улыбнулся и сказал:
– В таком случае позвольте представиться: меня зовут Серго Виссарионович Чантурия. Чтобы упредить вопрос, который, как я вижу по вашим глазам, вы хотели бы задать, поясню: у меня то же отчество, что и у покойного Иосифа Сталина, по которому плакать не стоит. Наши отцы были тезками. Это совпадение, разумеется, не означает, что я согласен с его политикой, – что бы вы ни думали о моей профессии. Вам известно, что я капитан КГБ. Я люблю также футбол, грузинскую поэзию и вкусную еду. Моя мама считает меня неплохим парнем.
Он высвободил правую руку и протянул Мартину, который, хоть и с неохотой, но все же пожал ее.
Чантурия ничего не спросил насчет повязки на руке, но его пожатие было довольно мягким.
– А вы, как я знаю, Бенджамин Мартин, помощник культурного атташе посольства США.
– Специальный помощник культурного атташе, – уточнил Мартин.
– Совершенно верно – специальный помощник культурного атташе. А между прочим, что эта должность конкретно означает?
– Она означает, что я не работаю в ЦРУ.
– Нет-нет, для меня совершенно ясно, что вы не работаете в ЦРУ, – я не хотел вас обидеть. Но я не очень-то представляю ваше положение в посольстве.
– Да не только вы один. Все профессиональные дипломаты удивляются, какого черта я там делаю, и подозревают, что я «призрак», а «призраки» считают, что я черт знает чем занимаюсь, и хотели бы, чтобы я вообще ничего не делал. Только Хатчинс так не считал. Мы с ним хорошо ладили. Не лезли в дела друг друга.
– Ну, тогда вы и впрямь «специальный». А мои наблюдения показывают, что вы действительно культурный человек. Я уже пришел к выводу, наперекор мнению некоторых моих коллег, что вы не работаете в Центральном разведывательном управлении, – Чантурия отпустил руку Мартина и продолжил: Вашей приятельнице Алине я уже представился. С сожалением должен сказать, если позволите, что ко мне она отнеслась с еще большим подозрением, нежели вы. Но мы рано или поздно должны были прийти к этому. И вот мы все здесь.
Мартин опять принялся вынимать продукты из сумки. Внимание Чантурия привлекла коробка датского сливочного печенья, и он спросил:
– А это что такое, уж извините меня за любопытство?
– Это печенье, – пояснил Мартин. Чантурия вертел коробку в руках и так и сяк.
– Печенье! Материальные излишества Запада я впрямь вызывают негодование. Вы не согласны с этим, Аля?
Алина лишь взглянула на него исподлобья, а он тяжело вздохнул и продолжал:
– Люди часто не понимают шуток. Даже здесь, во всемирной столице комических ситуаций. Нам нужно учредить министерство комических ситуаций. По иронии судьбы, однако, это министерство почти наверняка начнет выдавать такую дрянную продукцию, что количество комических ситуаций начнет неуклонно сокращаться.
Он протянул коробку Алине и спросил:
– А печенье-то вкусное?
– Не знаю, – ответила она, – никогда не пробовала. Хотите попробовать?
– Я почему-то думал, что вы никогда не предложите.
Они сидели за маленьким столиком, попивал чай с датским печеньем.
– А ведь неплохое печенье, на мой вкус, – высказал свое мнение Чантурия.
– На нашу следующую встречу я принесу шоколадные эклеры из Парижа, – сказал Мартин. – Вот тогда и поговорим о вкусах.
Несмотря на всю необычность этой встречи, Чантурия все больше ему нравился, в нем чувствовалось обаяние. А тут он еще припомнил, что на встрече в здании КГБ на площади Дзержинского единственным из ее советских участников, рассмеявшихся в ответ на его шутку, был Чантурия.
– Однако сколь приятным ни был бы этот вечер, вы же, конечно, пришли не только ради того, чтобы просто пообщаться с нами, – предположил Мартин.
– Да, это верно, – ответил Чантурия. – Разумеется, есть и кое-какие вопросы служебного характера. Я хоть и не хочу портить вам вечер, но все же, может, мы обсудим и их?
– Я ничего не знаю об убийстве, – сразу же предупредила Алина.
– Разумеется, я уверен, что вы не знаете. Но, с другой стороны, вы были в тот вечер с агентом ЦРУ. Я, правда, думаю, что вы и не подозревали о его подлинной профессии. Любопытно, что же все-таки происходило в кафе?
– По сути дела, я и не поняла, что там произошло, – ответила она.
– Этого никак не может быть. Мартин, взяв Алину за руку, не дал ей ответить.
– Капитан, знает Алина, что там происходило, или не знает – неважно. Зато я знаю. Как вы верно заметили, я не работаю в ЦРУ. Но я дипломат, а в этом своем качестве я обладаю дипломатическим иммунитетом. В посольстве знают, куда я пошел и когда должен вернуться, – сказал он, приврав немного. – Так что, если я не вернусь вовремя, они будут знать, откуда начинать искать меня. Ну а теперь, может, нам пойти на сделку?
– Какую же сделку вы предлагаете?
– Я расскажу вам то, что знаю, а вы дадите мне слово не вмешивать Алину в это дело. Я имею в виду, что ее вообще касаться не будут: ни арестовывать, ни допрашивать – ни сейчас, ни потом.
– Вы много запрашиваете, господин Мартин. Должен сказать вам, что если бы сейчас шел обычный допрос, то я просто отказался бы от вашего предложения, потому что у меня, по сути дела, нет разрешения давать такие обещания, которые чреваты нарушением законов моей страны. Но все же я даю вам слово, но подчеркиваю, что это – всего лишь мое слово, и ничье больше.
Я хочу, чтобы вы ясно понимали это, ведь в будущем может случиться так, что кто-то еще из моей «конторы» сочтет себя не связанным моим обещанием, а я не желаю, чтобы вы думали, будто Серго Виссарионович Чантурия обманул вас.
С другой стороны, кроме нас лишь еще один человек – я ему целиком доверяю – знает, что я здесь и что я заинтересован в выяснении этого вопроса, и я твердо намерен сделать все возможное и не допустить, чтобы кто-то еще пронюхал об этом.
Я говорю вам это из лучших побуждений – я не хочу, чтобы и вы, со своей стороны, посвящали бы кого-нибудь в это дело. Вы должны обещать мне не делать этого. Если вы не согласны, я сразу же уйду, забуду о нашей встрече и буду надеяться, что и вы тоже забудете. Потому что, если вы расскажете хоть кому-нибудь, мы можем оказаться в глубоком дерьме, как, помнится, говорится в одном вашем присловье.
Я не знаю, что и как ваша сторона сообщит нашей, а если и сообщит, то не хочу даже выяснять, что сообщалось, потому что если я начну выяснять, то, вполне вероятно, вскоре меня похоронят.
Вот сколь серьезно отношусь я к этому делу. Теперь вы заручились моим обещанием. А мне вы даете свое?
Мартин долго смотрел на Чантурия и наконец сказал:
– Я как-то не совсем понимаю, что сейчас происходит.
– Мое преимущество перед вами лишь в том, что я первым не понял, что здесь происходит. Да, я знаю кое-что, о чем вы не знаете, и думаю, что и вам известно кое о чем, что не известно мне. Если мы объединим свои знания, может, кое-что новое и высветится, а может – и нет. Я знаю, что вам доверять можно, потому что вот она, заложница, – Аля. Ну что же, я тоже дам вам свой залог, хотя вы и не знаете, имеет ли он вообще какую-то ценность. Залог – это я сам. Я ничуть не шучу, Бенджамин. Кое-кто из моей «конторы» будет готов убить меня, если он или они пронюхают, что я знаю нечто такое, что сейчас расскажу вам. Обещайте мне молчать, и я расскажу вам все, что мне известно.
Его неофициальное обращение к Мартину по имени придало тому решимости дать такое обещание, хотя он и знал, что глупо полагаться на эмоции. Бирман, конечно, с готовностью пообещал бы что угодно. Да черт с ним, с Бирманом.
– Хорошо, – сказал он. – Даю обещание, что никому из наших ничего не скажу. А также никому с вашей стороны, если это нужно. И можете называть меня Беном.
– В таком случае можете называть меня Серго. Факты таковы, Бен и Аля: люди, признавшиеся в том, что они убили Чарльза Хатчинса, на самом деле не убивали его. Или же, по крайней мере, один из них. Двое других, может, как-то и замешаны. Четвертый, вероятно, мертв, хотя сообщение о его смерти может быть и ложью, несмотря на то, что подтверждено нашим управлением в Тбилиси.
