Евгений Сухов - Делу конец – сроку начало
— Меня зовут Стась… Куликов. Он случайно не рассказывал вам обо мне?
Граф настороженно посмотрел по сторонам и готов был броситься вдогонку за сексуальной подружкой, мешал кожаный поводок.
— Стась Куликов? — Красивый лобик девушки собрался в напряженные морщинки. Чувствовалось, что она усиленно ковырялась в закромах памяти. — Что-то такое припоминаю, — в голосе послышалась легкая фальшь.
— Неужели всего кое-что? — Куликов удивился искренне. Он почти обиделся. — Наши отношения особенно укрепились в последнее время. Не хотелось бы выглядеть чересчур самоуверенным, но мне казалось, что между нами существует что-то вроде некоторой привязанности. Буду предельно откровенен, в последнее время он занимает очень большое место в моей жизни.
— Так, может быть, вы его подождете? — робко предложила девушка. — Он всегда рад друзьям.
Куликов рассеянно посмотрел на часы и озабоченно протянул:
— О! Время бежит. Мне действительно очень хотелось бы повидаться с Вадимом, но, видно, нашу встречу придется отложить до следующего раза. Обязательно передайте ему привет от меня.
Куликов притронулся к огненной шерсти пса, который, неодобрительно прорычав, показал желтоватые клыки и с немым вопросом посмотрел на хозяйку. Гуттаперчевый вид собаки был обманчив, достаточно Виолетте сказать: «Да», — и пес, брызгая слюной, вцепится в кисть обидчика.
— Непременно, — пообещала девушка и, потянув Графа за поводок, пошла в к дому.
Куликов обошел дом и терпеливо стал ждать, когда в окнах четвертого этажа вспыхнет свет. Для удобства он даже присел на лавочку. Рядом мельтешила детвора, а малышня, едва научившаяся ходить, уподобившись кладоискателям, что-то усердно выискивала в груде серого песка. Неожиданно Куликов подловил себя на легкой зависти — беззаботно и интересно жилось детишкам.
Свет, тускло прорвавшись сквозь плотные бордовые шторы, кроваво окрасил кусок почерневшего асфальта. Поразмыслить было над чем. Как это ни странно, Куликов обнаружил в Шевцове почти родственную душу. Несмотря на впадины и горбатые хребты, что непроходимо громоздились между ними, в чем-то они были похожи. Ровесники, вышли из одного социального круга. Возможно, если бы судьбой было им предначертано встретиться раньше, их накрепко соединила бы дружба, сейчас же им ничего не оставалось, как люто ненавидеть свое перевернутое изображение.
* * *О том, что дело по обгоревшим трупам передано Шевцову, Куликов узнал практически сразу. Понимающие люди всегда находились среди сотрудников милиции, правда, такое сочувствие стоило недешево, но в данном случае скупиться было грех. Шевцов имел репутацию крепкого следака, с хваткой бультерьера, и если вгрызался в дело, то тащил его на себе до тех пор, пока через пупок не начинала вылезать кишка. Но вместе с тем он не лепил «липовые» дела и беспричинно по казенным домам не рассаживал.
Однако, как ни крепок был Шевцов, подобное дело было не для его слабых клыков. Слишком много вопросов должно было возникнуть во время следствия. Но он сумел ответить на многие из них уже в первую неделю, как бы мимоходом выяснив, что в обгорелой машине «Ниссан» вместо Куликова лежал его прокопченный двойник.
Шевцов дышал в затылок, и от его нестерпимо горячего дыхания потягивало затхлым воздухом камер. Он не сбивался со следа, а только порой слегка отставал, но на следующем витке погони увеличивал темп до такой степени, что от быстрого бега спирало дыхание.
Встреча их была предначертана. По-иному это называется судьба. Они жили в разных концах города, не подозревая о существовании друг друга, чтобы однажды столкнуться лбами и, скрывая обоюдный интерес, лениво встретиться глазами.
Портьеры в окнах четвертого этажа слегка раздвинулись, и Куликов увидел правильный женский силуэт. Что она там делает? Ага, поливает цветы. В ее исполнении обыкновенная житейская процедура очень напоминает эротический танец, нетрудно представить, какие чувства взыгрывают в милицейской душе, когда возлюбленная перешагивает через упавшее к ногам платье.
Его с майором объединяет даже страсть к красивым женщинам. Наверняка в постели он такой же неутомимый выдумщик. Портьера, колыхнувшись, задернулась, оставив белоголовые лилии скучать в одиночестве.
Встреча должна состояться. Но не сегодня. Стась Куликов поднялся со скамьи, бросил прощальный взгляд на знакомое окно и, старательно обходя песочные нагромождения, затопал к машине. Его не покидало ощущение, что через махонькую щелочку между шторами за ним наблюдает пара внимательных синих глаз, и он едва удержался, чтобы не помахать им рукой.
Глава 18
Самый сведущий человек в ресторане — это метрдотель. Ежедневно он видит десятки людей, он большой психолог и солидного посетителя от обладателя тощего кошелька отделяет так же легко, как торговка семечками шелуху от зерен. Настоящий метрдотель всегда серьезен и в меру говорлив.
Григорий Моисеевич был именно таким. С высоты своего роста, сравнимого разве что с буровой вышкой, он смотрел на людей снисходительно, будто на каждого у него хранилось толстенное досье, и всякий, кто встречался с ним глазами, не выдерживал взгляда его вороватых цыганских глаз. Казалось, его глаза, подобно высокотехнологичному сканеру, считывали с закоулков души любую грешную мыслишку.
Родись Григорий Моисеевич на несколько столетий пораньше, он мог бы запросто украсить собой даже великокняжеский двор. С огромной лопатовидной бородой и усами, свисающими на грудь, он словно сошел с полотна старинного художника.
Григория Моисеевича боялись. И было отчего. В изнаночной жизни ресторана он принимал немалое участие, и каждая проститутка, как благодетелю, отдавала ему небольшой процент от своего нехитрого бизнеса. Он умел уважить любого клиента: богатому предлагал красивых провинциалок, еще год назад штурмовавших подиумы всевозможных конкурсов красоты, человеку с более скромным достатком рекомендовал девиц постарше, а по желанию мог открыть цветной альбомчик, где девушки представали в самых завлекательных видах.
С братками Григорий Моисеевич тоже умел дружить и не однажды предупреждал их о рейдах омоновцев в бронежилетах и с автоматами в руках. Эти ребята любили завалиться в ресторан и, угрожающе потряхивая оружием, невзирая на чины и звания, уложить всех присутствующих на паркетный пол.
Капитану Васильчикову стало известно, что с недавних пор его услуги значительно расширились и, кроме барышень, особо доверенным клиентам он предлагал махонькие пакетики с героином, который в последнее время стал необычайно популярен среди «золотой молодежи».
Ресторан был открыт, и Григорий Моисеевич, словно лев, помещенный в узенькую клетку, неторопливо аршинными шагами мерил широкий холл. Он любил вечер за множество огней, за музыку, за веселые застольные разговоры и дожидался позднего часа с таким же нетерпением, как священник Пасхальной проповеди.
— Чего хотели, господа? — спросил Григорий Моисеевич, направляясь к Васильчикову.
Метрдотель двигался быстро и напоминал валун, сорвавшийся с кручи. Первое желание, какое испытал капитан, это теснее прижаться к стене, чтобы громадина не подмяла его своим весом.
— У меня есть к вам пара вопросов, Григорий Моисеевич. — Васильчиков вытащил удостоверение. — Уголовный розыск.
— Ах, вот как! — Прищурившись, метрдотель заглянул в документ. — Таким гостям мы всегда рады, — ответил он, поморщившись, будто слопал зараз полкило лимонов. — У нас ведь такое дело, помогать нужно друг другу. А то, понимаете ли, развелось тут нечисти всякой. Никакой метлой не выгребешь. Вот что я вам, господа, предлагаю: в холле мы с вами не будем разговаривать, давайте пойдем в мою каптерку.
И Григорий Моисеевич, располагающе улыбнувшись, звонко брякнул ключами и важно устремился по коридору. Он напоминал баржу, встречавшиеся на его пути невольно отступали в сторону, словно мелкие суденышки, прибитые к берегу большой волной.
Григорий Моисеевич явно поскромничал, назвав свою комнату каптеркой. Она была обставлена мебелью из красного дерева и совсем не походила на укромный уголок ротного старшины. Здесь же двуспальная кровать с резными спинками в виде парящих ангелочков. В ресторане она пользовалась некоторой известностью — не один десяток путан начинали свою карьеру именно на этом ложе работы итальянских мастеров. Всякий раз Григорий Моисеевич непременно выступал в роли терпеливого и мудрого наставника, причащая каждую из путан собственным семенем. Он был по-солдатски прост и называл ночные проповеди не иначе как «курсом молодой жрицы».
В мини-баре, прижавшись друг к другу фигурными боками, стояли дорогие марочные вина, три бутылки коньяка — судя по наклейкам, метрдотель предпочитал французский.
