Евгений Гребенка - Кулик
Обзор книги Евгений Гребенка - Кулик
Евгений Гребенка
Кулик
Далеко Кулику до петрова дня!
Народ. поговорка
Всяк Кулик свое болото хвалит.
Народная пословица
Кулик
Не велик,
А все-таки птица!
I
Россия — страна богатая; изобилует водами, лесами и пажитями; в ней есть много золота и серебра, много драгоценных камней, а еще более отставных поручиков.
Я намерен познакомить вас с одним из бесчисленного множества этих поручиков, Макаром Петровичем Медведевым; он служил в кавалерии корнетом года полтора и вышел в отставку поручиком вследствие рассуждения:
«Служба от меня много не выиграет; я тоже не хочу быть фельдмаршалом, да, признаться, и трудно!.. Много есть людей бедных, которые рвутся служить, а у меня порядочное состояние: женюсь себе, уеду в деревню, да и буду жить барином».
Подумал, взял отставку, сел в коляску и уехал.
Приехав на родину, Медведев сшил себе модную венгерку, привел в порядок охотничьи ружья, купил в Ромнах на ярмарке парные дрожки и женился — на хорошенькой брюнетке, Анне Андреевне, дочери соседнего помещика.
Теперь Медведев женат, независим, спокоен: живи себе да толстей! Завидная перспектива! Право, завидная!
Не улыбайтесь так зло, мой приятель с пожелтевшею, поношенною физиогномиею; вы ненавидете всех толстяков, потому что сами высохли от злости, как насекомое; вечно бранитесь, клевещете, сплетничаете, как старая дева; пеняйте на себя, сами виноваты… Из-за чего хлопочете? Согласитесь, что тихая деревенская жизнь чего-нибудь да стоит. Тенистый сад, с своими золотыми, румяными плодами, чистое озеро, по которому так весело гуляет ваша лодка, пруд, обсаженный плакучими ивами, на пруде под вечер робкое стадо диких уток, за прудом звонкие песни поселянок, идущих с поля домой… А поле с душистым сенокосом! А молодая супруга-красавица, не растратившая первых дней жизни в бессонных ночах — однообразных балов, — супруга, приветствующая возврат ваш крепким поцелуем! А этот свежий, чистый поцелуй!.. Ай-ай! Сколько тут поэзии, сколько… Нет, полно, лучше замолчать.
Вы теперь знаете отставного поручика Медведева, знаете, что он женат — кажется, и все тут. Позвольте, еще есть одно замечательное лицо — это Петрушка, слуга Макара Петровича, его крестьянин и вместе с тем крестный сын. Макар Петрович почти рос вместе с Петрушкою, и когда уезжал в полк, то уговорил покойного своего отца отдать Петрушку в уездное училище. Барин служил, крестьянин учился. Макар Петрович, приехав домой, нашел Петрушку красивым 18-летним парнем, да еще грамотным и проворным; он взял его к себе, любил, как сына, и даже немного баловал, как говорили соседи, позволяя читать все книги из своей деревенской библиотеки.
II
Чацкий:…………………!
Молчалин: Мне завещал отец…
Горе от умаМедведев в начале ноября, часу в седьмом вечера, с своею супругою пил чай; они сидели на диване перед круглым столом, на котором кипел светлый бронзовый самовар и в тяжелых старинных подсвечниках горели две свечки; у двери стоял с подносом в руках Петрушка; на ковре, у ног Макара Петровича, сидел Трезор — большая лягавая собака.
В комнате было тихо. Изредка раздавалось протяжное: «ти-бо! ти-бо!», потом скорое: «пиль!», потом несколько секунд было слышно, как Трезор ел сухарь, и опять все умолкало. Анна Андреевна, от нечего делать, очень прилежно ловила ложечкою в чашке чайный листочек; Макар Петрович затягивался и потом как-то особенным образом перепускал через усы табачный дым.
Супруги, с позволения сказать, скучали — не то чтобы они наскучили друг другу. Боже сохрани! нет, нет: а только просто скучали. Осенний дождь стучал однообразно в окна, самовар шептал какую-то усыпительную легенду; свечи горели тускло… В такие минуты в деревне особенно приятно зевается. Тогда гость — дорогой человек, неоцененный подарок, благодеяние судьбы.
В гостиной Макара Петровича тишина продолжалась по-прежнему. Вдруг Трезор тревожно поднял голову, вытянул шею, заворчал и бросился в переднюю с громким лаем.
— Назад, назад, Трезор! Тибо! Тибо! — закричал Медведев. — Кто там, Петрушка?
— Не беспокойтесь, это я! — сказал, улыбаясь, тоненький гость, в синем фраке, и начал вежливо раскланиваться.
— Ба, ба! Юлиан Астафьевич! Мое почтение! Откудова, братец, а?
— Мое почтение, Макар Петрович! Из П-вы, прямо из канцелярии губернатора, послан курьером в П…
— Здоровы ли вы?
— Слава богу! Слава богу!
— Очень рад! Слава богу!
— Мое почтение вам, Анна Андреевна. Здоровы ли вы?
— Слава богу!
— И слава богу!
— Полно вам строить комплименты! Эти губернские господа так и засыплют речами!.. Лучше давай-ка, жена, поскорее чаю… он озяб с дороги.
— Ваша правда, грешный человек. Ба! да как Петрушка вырос, поздоровел! Ну, подойди сюда, поцелуемся; мы с тобой приятели. Экой молодец! В прошедшем году, когда приезжал с вами на выборы, он был гораздо моложе… А! Трезор! Не узнал меня? Злая собака! Только одного барина и любит. Позвольте ему дать сухарик?
— Перестаньте возиться с собакою, вы ее вечно балуете! Пейте чай, да расскажите нам, как там у вас в губернском свете — что новенького?
— Решительно ничего. Войны не слыхать, набора тоже.
— Набора тоже?
— Тоже!..
— Это хорошо. А Катерина Федоровна что?
— Слава богу! Здорова; велела вам кланяться. У нее для дочери есть жених на примете… Что вы говорите, сударыня?
— Военный?
— Да, военный, сударыня, и, говорят, очень богат; где-то в Олонецкой губернии свои виноградники…
— Скажите! Какая завидная партия!
— Да, и еще, говорят, у него есть где-то возле Торжка свой судоходный канал; что прошла лодка — гривна в кармане; барка или там что другое — двадцать копеек. Такое заведение!..
— Неужели?!
— Да, сударыня! И наш советник Горох Дорохович, и Ульяна Ульяновна… и… все говорят; а сам такой молодец, эполеты как жар горят…
— И в чинах? — спросил Макар Петрович.
— Чин офицерский, уже восьмой месяц прапорщиком.
— Ну, так послужить бы еще немного.
— Говорят, ему в этом году приходится в подпоручики.
— Понимаю, через год в отставку поручиком — это другое дело… Ну, да пусть себе он убирается к болотному дедушке, наше дело сторона. А сама-то Катерина Федоровна?
— Ничего, живет по-прежнему; недавно купила у барышника для себя серого рысака.
— А Петр Потапыч? — спросила Анна Андреевна.
— Все танцует мазурку.
— Охота же спрашивать об этом чурбане! — перебил Медведев. — Что наш почтеннейший Туз Иванович?
— На прошедшей неделе схоронили.
— Схоронили?!
— Да, схоронили; впрочем, потешил-таки он весь город. Представьте себе, в духовном завещании запретил своей жене покупать карету.
— Как так?
— Так написал просто: «Как-де моя жена происходит из хвастливого рода, да и в продолжение многолетнего супружества нашего всегда оказывала неимоверную наклонность к суетности и тщеславию, что неоднократно выражалось нелепыми требованиями о покупке кареты, то я, сохраняя пользу детей наших и не желая видеть их со временем нищенствующими, запрещаю, под опасением моего проклятия, жене моей покупку кареты не только новой, но даже и поезженной, как вещи, могущей служить поводом к разорению моего семейства».
— Ха-ха-ха! Экой пострел! Царство ему небесное! Утешил!
— Что же бедная его вдовушка? — спросила Анна Андреевна.
— Тут нечего спрашивать, душа моя: верно, ругается.
— Изволили отгадать: сильно ругается, ругает покойника и дома, и в гостях, и на улице. Такая стала сердитая; нет давно сделала большой афронт жениху дочери Катерины Федоровны.
— Оставьте его в покое: смерть не люблю прапорщиков, которые сватаются, лучше бы вы сами женились.
— Это единственная цель моей жизни. Я рад жениться, но, вы знаете, я человек небогатый…
— А если бы я тебе, приятель, нашел невесту с состоянием?
— Полноте шутить!
— Нет, право. Помнишь ли ты полковницу Фернамбук, которая целое лето прожила с дочерью в губернском городе?..
— Как же, я ее имел честь часто видеть у Катерины Федоровны, еще у нее дочка — сущий амур или грация!
— Ни амур, ни грация, а так, девушка недурная, с 300 душ приданого. Эта самая дама без души от тебя. Как приехала в деревню, все твердила: «Вот человек, Юлиан Астафьевич! Какой вежливый, услужливый, толковый!..» Влюблена в тебя, да и баста!..
— Шутите! Она, кажется, уже степенных лет.
— Экой приказный! Ей лет за шестьдесят; женись на ее дочке…
— Куда там! Такого счастья я и во сне не видывал.
