Владимир Колычев - И жизнь моя – вечная игра
Хорошо жил боярин Захар. Богатые владения – густые и щедрые на пушнину леса, жирные земли на полях, полная рыбы река. Большое множество людей – холопы, закабаленные закупы, свободные смерды, купцы и ремесленники. Потому и жил он справно и пышно. Двор – неприступная крепость, хоромы как у великого князя. А как люди его живут, это боярина интересовало мало. Драл с них по три шкуры без стыда и совести, а недовольных ставил к ногтю посредством своей дружины.
Тимофея удивляло безрассудство этого глупца. Посад стоял на холме, боярский детинец на самой вершине, вниз к реке тянулись кривые улочки, плотно застроенные хижинами и лачугами с плохими соломенными крышами. А острог вокруг города хлипкий, курам на смех: частокол невысокий, тонкий, в один ряд – для лазутчика плохая преграда, а для вражеского войска и вовсе удержу не будет. Наскочат те же мордовские конники, пустят ввысь стрелы огненные и пожгут город к чертям своим языческим. Даже если дружина боярская отобьет нападение, городу не быть. Детинец, может, и устоит, но сколько простых людей поляжет... Не заботится Захар о своем народе, живет в свое удовольствие – сладко ест, крепко пьет, девок горячо любит. И дружинники его зажирели на сытных хлебах. Бунт, может, усмирить смогут, но вряд ли смогут выстоять против настоящего врага. Придет беда, и отворятся ворота... Нет, нельзя так. Боярская слепота страшнее мора...
На дряхлых воротах стоял всего лишь один воин. Без доспехов, потому что жарко. Копье притулено к сторожевой плетенке, щит на земле – торба на нем раскрытая с походной снедью и крынка молока. Богатая рубаха с узорным шитьем, широкий пояс с бронзовыми вставками, на ногах кожаные посолы на шнурах. Шлема но голове нет. Удивительно, что меч в ножнах на поясе висит. Стоит, опершись спиной об угол сторожки, щелкает семечки подсолнечника. На мир свысока посматривает, красных девиц привечает. Бесшабашная голова, не привычная к тревогам и беспощадным побоищам. Некому испортить его сладкую жизнь.
Везло боярину Захару, беды обходили стороной его вотчину. Не терзала его набегами мордва, не лезли к нему за наживой соседние князья и бояре, не призывал его к себе вместе с дружиною рязанский князь – не участвовал он в боевых походах, не выдерживал осад и не брал крепостей вражеских. Потому и расслабилось без дела его воинство. На свою беду, а может, и на погибель...
Стражник увидел Тимофея – глумливо ухмыльнулся.
– Как здравие твое, морда битая?
Он уже поставил себя на ноги, широко развел их для большего равновесия, расправил широкие плечи. Рука на рукояти меча, в глазах животное веселье и звериная угроза. Тимофей вспомнил, как бился на кулаках с боярскими дружинниками, но этого детину припомнить не смог. Может, он тоже бил его наравне с остальными, а может, рядом стоял. Так или иначе, он знал о том случае, поэтому относился к Тимофею как к своему врагу.
Орлику стало не по себе. Изверга этого он не боялся, надо будет – прихлопнет как муху. И не посмотрит, что у него меч отточенный. А испугался он не за себя, а за родных своих. Изба его новая у реки, на самом отшибе пригородного селища. Нагрянь охальники по напуску боярина – беды не миновать. Или дом сожгут, или... Сестры у него молодые, на выданье. Кто их потом замуж возьмет?..
Тимофей угрожающе насупился, сверкнул взглядом.
– Здоровье мое погожее, а ты вот без языка остаться можешь. Говоришь много, да не по делу.
– А ты не грози мне, упырь киевский.
Тимофей удивленно и устрашенно повел бровью. Похоже, боярские приспешники справлялись о нем у людей, узнали, в какой дружине он служил в своем недалеком прошлом... Хорошо, если обошлось без последствий для его семьи.
– Если хоть один волос с головы моих сестер... – начал было он, но ратник оборвал его.
– За сестер не бойся, – ехидно ухмыльнулся он. – За себя бойся.
– За себя то я постою... И вас всех положу, если что не так...
– О! За такой разговор тебя к боярину на суд вести надо!
– Веди. Только смотри, не надорвись.
– Зря ты гоношишься, – угрожающе покачал головой ратник. – Добрые мы, но если разозлимся... Разбудишь лихо, горько о том пожалеешь. Если будет, чем жалеть...
– Горазд же ты языком нарезать, – криво усмехнулся Тимофей. – Давай в честном бою сойдемся, посмотрим, чья возьмет!..
– Нельзя мне. На страже я... А вечерком сегодня подходи, пободаемся. Сам приходи и другов своих приводи.
– Нет у меня здесь другов, – покачал головой Тимофей. – Не успел заиметь... А ты, стало быть, с другами будешь?
– Если страшно стало, так и скажи... – презрительно хмыкнул детина и, насупив брови, грозно рыкнул: – Проходи, морда пришлая, не мешай службу нести!
– Мы еще встретимся, – уходя, сказал Тимофей.
Выбора у него не было. Не должен он был давать спуску этому зарвавшемуся вою, обязан был дать ему укорот, чтобы не смел больше оскорблять его.
Дома его ждали мать и сестры. Обрадовались ему, накормили кашей, напоили молоком. Сообщили радостную новость – к старшенькой Ульяне жених заслал сватов. Правда, день свадьбы назначен не был, потому как Тимофей не сказал своего слова.
– А когда хотите пожениться? – спросил он.
– Как обычно, на Ивана Купалу.
– Языческий праздник, – нахмурился Тимофей.
Он долго жил в Киеве, в городе, который считался оплотом христианской веры на Руси. Там и каменные храмы о золотых куполах в большом множестве, и митрополит из Константинополя. В рязанской земле тоже были церкви, приходы. В Заболони тоже был храм, деревянный – Покрова Пресвятой Богородицы. Еще дед боярина Захара ставил. И местные священники к службе усердно призывают, из Ростова Великого святители наезжают – учить народ уму-разуму. Но все равно, языческие корни на рязанской земле не в пример сильней, чем в том же Киеве. И гулянья здесь на Ивана Купалу – святое дело. И свадьбы на этот праздник играют чаще всего. Священники морщатся, кряхтят, но молодых венчают. Не так-то просто языческую дурь из людей вытравить...
– Ну и что? – обиженно надула губки Ульяна. – Из века в век празднуют... И Авдей хочет...
– Вот и скажи, что Авдей хочет, – усмехнулся Тимофей и легонько щелкнул пальцем по ее носу.
И в это время в дом вбежала, запыхавшись, младшая Власта. Глядя на брата глазами, широко раскрытыми от избытка чувств, сообщила:
– А Лада-то назад идет!
С Ладой она зналась недавно, с тех пор, как поселилась в этом селище в новой избе. Сама познакомилась с ней и с братом ее свела – на общую беду.
– Не шуми! – встрепенувшись, одернул ее Тимофей.
И неторопливо – что удавалось ему с трудом – вышел из дома.
Лада шла по пыльной змеящейся улице мимо изб, лачуг и землянок. Люди в этом селище жили бедно, и дом, построенным Тимофеем, выгодно отличался от других. Большой огород, река с рыбалкой. И сам он завидный жених. Но не пришелся он Ладе по нраву. Боярин глаз на нее положил, а она тому и рада. Была... Судя по ее опечаленному виду, не сложилось у нее с Захаром. Идет, а руки болтаются у бедер, как плети. Поникшая голова, отсутствующий взгляд, слезинки у глаз. Домой идет, к матери, в свою землянку. Обесчещенная и опозоренная. Тимофей глянул на Власту. Девушка стояла, сомкнув ладони на груди. Видно было, что ей жаль Ладу. Но не будет она дружить с ней. И все остальные подруги будут ее сторониться. Если бы она в ночь на Купалу с кем-нибудь огульно согрешила, тогда бы никто ее не осудил, но ведь не в праздник же взял ее Захар. Себе праздник сделал, а ее на посмеяние выставил...
И Тимофей от нее должен отвернуться. Негоже питать чувства к падшей женщине. Но что делать, если тянет его к Ладе?..
Немного подумав, он встал у девушки на пути. Молча глянул на нее сверху вниз. И укор в глазах, и досада. Должна была понимать баба, что серьезные у него виды на нее, так нет, вильнула хвостом. Сама, по доброй воле с боярином уехала, думала, что Захар в жены ее возьмет.
– Дура ты, – осуждающим тоном, но не зло сказал он. – Нашла, к какому берегу прибиться.
Она жалко всхлипнула, поджав немощные плечики. И вдруг подалась к нему. Руки ее так и остались висеть как плети, но голова прижалась к его груди. Она даже губами не пошевелила, а он услышал: «Прости!»...
«Кто я такой, чтобы прощать?» – мысленно спросил он.
Не было у них встреч под луной, не объяснялись они в любви. Просто знали друг друга. Он думал о ней, а Лада думала о ком-то другом – как вскоре выяснилось, о Захаре. И уехала с ним, потому что хотела этого. А Тимофей для нее был никем. И сейчас он для нее никто. Но почему тогда она просит у него прощения?..
– Он... Он меня обманул... – хлюпнув носом, сказала она.
И разрыдалась, слезами своими намочив рубаху на его груди. Тимофей невольно приголубил ее – нежно провел рукой по ее густым, сплетенным в длинную косу волосам. В растерянности посмотрел на стоящую поодаль Власту. Та в раздумье пожала плечами. Дескать, ты уже взрослый, брат, самому решать, приветить ее или прогнать...
