Владимир Гриньков - Король и Злой Горбун
По моей просьбе Светлана принесла досье. Я даже еще не открыл папку, спросил:
– Адрес его есть?
– Есть. И телефон есть.
Ну неужели же блеф? Я торопливо перебрал бумаги, нашел нужную. Вот он, номер телефона, и адрес здесь же. Неужели фальшивые? Еще один листок выпал из папки.
– Это что?
– Перечень опубликованных научных работ.
– Чьих?
– Овчаренко, чьих же еще. Это мне в библиотеке справочку подготовили.
Я уже поверил, что Степан Николаевич – не подсадная утка. Придвинул телефонный аппарат и набрал номер. Гудки. Потом мужской голос:
– Алло?
– Степан Николаевич? – еще не веря, осведомился я.
– Да.
– Овчаренко?
– Да.
Есть! Есть!! Есть!!!
– Давайте встретимся! – выпалил я. – Я с телевидения, моя фамилия Колодин, вы у нас снимались – помните?
– Помню, конечно.
Даже, кажется, вздохнул. Еще бы он забыл такое!
– Можно, я к вам подъеду?
– Подъезжайте. Прямо сейчас?
– Да.
– Я жду. Мой адрес…
– Я знаю адрес! – сказал я. – Спасибо!
Положил трубку. Светлана встревоженно-вопросительно смотрела на меня.
– Он есть! – сказал я. – Он существует!
Первый человек из гончаровского окружения, который, кажется, оказался непридуманным, из плоти и крови. Тот, кто называл себя Сергеем Андреевичем Гончаровым, на самом деле им не был. Как и не было в его жизни событий, о которых он нам рассказывал. Каждый прожитый им день скрывался в тумане нерассказанного, и мне уже начало казаться, что вся жизнь его ненастоящая, начиная едва ли не с самого рождения. И вдруг обнаружился Степан Николаевич. Он знал этого человека, который называл себя Гончаровым. Похоже, мне улыбнулась удача – я обнаружил мостик, перекинутый через зыбкую хлябь гончаровских легенд, туда, где есть твердая почва, где «Гончаров» еще был, пока неизвестным образом не исчез, не выпал из жизни, нигде не оставив следов.
Я отправился к Овчаренко, прихватив с собой оба досье – на него и на «Гончарова». Он уже ждал меня, был одет в костюм, в котором приезжал на роковую съемку. Когда я переступил через порог, из комнаты высыпали представители овчаренковского семейства – во взглядах читались любопытство и восторг. Степан Николаевич волновался и пытался вытеснить своих домочадцев из узкого коридора. Он был суетлив и трогателен в этой своей суетливости.
Местом для разговора выбрали кухню. На плите кипел чайник. Со стены на нас спокойно взирал Хемингуэй. В его спокойствии было незнание собственного страшного конца.
– Вот, здесь, пожалуйста, садитесь. – Степан Николаевич придвинул старенький табурет.
Мне досталось место как раз под Хемингуэем.
– Я не отвлекаю вас от дел?
– Нет, – поспешно ответил Овчаренко. – Ни в коем разе!
– На всякий случай все же меня извините. Я по поводу Сергея Андреевича.
Его лицо стало печальным.
– Это его настоящее имя?
– Ну конечно! – вроде бы даже удивился.
– А фамилия? – осторожно осведомился я.
Степан Николаевич вопросительно посмотрел на меня.
– Он ведь не Гончаров, правда?
– Правда.
Правда! Не Гончаров! У меня даже пересохло во рту.
– А настоящая фамилия – какая?
– Пашутин.
Я прикрыл глаза. Пашутин. Сергей Андреевич Пашутин. Пашутин. Эту фамилию я перекатывал, как камушек. В ней был шорох листвы, шепот ветра и какая-то тайна. Вот она, его фамилия, – Пашутин.
– Но ведь там, на месте убийства, – вспомнил я, – вы же слышали, что его называли Гончаровым.
– Слышал, да.
– Неужели вас это не удивило?
– Нет.
– Почему?
– Он сам так назвался.
– Когда?
– Когда звонил мне, чтобы пригласить на встречу в ресторан.
Та самая встреча. Тот самый ресторан. Все уже было готово к съемке, и я попросил этого Гончарова-Пашутина позвонить Степану Николаевичу – чтобы пригласить. Звонил он не при мне.
– А о чем шел разговор? – спросил я. – В тот раз, по телефону.
– Сергей позвонил, сказал, что вот разыскал мой номер. Восторгов, конечно, было море, я даже не ожидал. Мы ведь с ним не виделись много-много лет. И вот тогда он мне сказал, что теперь его фамилия Гончаров, что я не должен ничему удивляться и что он позже мне все объяснит.
– Позже – это при личной встрече?
– Наверное. Я, по крайней мере, так подумал.
– Он что-то рассказывал о себе по телефону?
– Нет, совсем ничего.
– А что вы сами о нем знали?
– Ну, много чего знал, – неуверенно произнес Овчаренко.
– Вы когда с ним в последний раз виделись?
– До того самого дня?
– До того дня, да. До дня убийства.
– О-о! – невесело улыбнулся Степан Николаевич. – Какой же это был год? – Прикрыл глаза. – Уж и не вспомню. Лет тридцать прошло. Он еще тогда из армии пришел, а я учился в институте.
В институте – это очень-очень давно. Меня это не устраивало.
– А в последние годы? – спросил я. – Пять лет назад, десять лет.
– Нет-нет, я его не видел.
– Неужели не встречались?
– Нет.
– Вы ведь в одной школе учились?
– Да.
– В какой?
– Сто восьмой.
– Встречи выпускников у вас были?
– Поначалу – да, а потом как-то само собой все прервалось.
– Пашутин на тех встречах бывал?
– Нет.
– Почему?
– Не знаю.
– Но хоть что-то же вы о нем слышали! Кем работает, где, что у него за семья.
– Нет. Он как будто пропал.
– Сразу после школы?
– После школы он пошел в армию.
– В каких частях служил?
– В автобатальоне, мне помнится.
То же самое говорила мне и Нина Тихоновна Гончарова. Это совпадало.
– Потом он пришел из армии, – напомнил я.
– Да.
– Звание у него какое было?
– Сержант, – неуверенно сказал Степан Николаевич. – Или нет? Вот так, – он показал на своем плече, – две тоненькие полоски – это кто?
– Младший сержант.
Опять совпало.
– Он вернулся из армии, а мы вовсю готовились к переезду. Наш дом собирались сносить, все разъезжались.
– Вы вот эту квартиру получили? – Я повел рукой вокруг.
– Да.
– А Пашутин – где-то поблизости?
– Они – в Черемушках.
– Адрес знаете?
– Нет.
– Как же так? – удивился я. – Вы ведь были дружны, кажется.
Степан Николаевич кивнул, подтверждая.
– Да, детство мы провели вместе. Но мы с вами уже о другом времени говорим. Детство закончилось, у каждого начиналась своя жизнь. Я учился, это было очень непросто, поверьте, тогда какая-то ответственность была, тяга к знаниям, я из библиотек не вылазил. У Сергея, я думаю, было что-то похожее.
– Где он учился?
– Я не знаю. После того как мы переехали, я больше ничего не слышал о нем.
Я шел на эту встречу, надеясь на успех. А оказалось, что и здесь временной провал. Гончаров-Пашутин, отслужив в армии и достигнув двадцати лет от роду, исчез на долгие годы, чтобы в один не очень прекрасный день возникнуть рядом с нами.
– Вы долго его знали? – спросил я.
– Мы выросли в одном дворе.
– Дружили?
– Да.
– Что он был за человек?
Овчаренко подумал, пожал плечами, сказал неопределенно:
– Мальчишка.
Подразумевалось – как все.
– Хулиганистый? – спросил я.
– В общем, бывало.
– В школе как учился?
– Неважно, между нами говоря.
– Двоечник?
– Ну, не так чтобы отпетый, но…
– Родителей часто в школу вызывали?
– Раз в месяц – это уж непременно.
– И ваших, простите, тоже?
Овчаренко засмеялся и покачал головой.
– Не-е-ет, я был поспокойнее, конечно. Почти отличник. Одна четверка только – по физкультуре.
А Пашутин – двоечник и хулиган. Честно говоря, я нечто подобное и ожидал услышать. То, что рассказывал Степан Николаевич, очень неплохо укладывалось в рамки пашутинского образа, который я сам себе нарисовал. И почему бы теперь впечатления из детства Степана Николаевича не спроектировать на взрослую жизнь? Все мы похожи на самих себя прежних, какими были много лет назад.
– Зная о Пашутине то, что знаете вы, – сказал я, – можете ли вы представить, кем бы он мог быть сейчас?
– Космонавтом, – невесело усмехнулся Овчаренко. – Засекреченным. Здорово вы меня разыграли, конечно.
Шутил, а у самого глаза наполнились печалью. Гибель Гончарова-Пашутина сильно его потрясла. Я помнил Степана Николаевича в тот вечер после убийства. Он вряд ли понимал, что вокруг происходит и о чем его спрашивают.
– А если серьезно? – сказал я. – Он мог бы… – Как же задать вопрос помягче? – Мог бы быть замешан в чем-то таком… – Овчаренко смотрел непонимающе. – В чем-то не очень хорошем, – с трудом подбирал я слова. – С криминальным душком, так сказать.
– Что вы! – вскинулся Овчаренко и даже замахал руками.
– Я понимаю, что о мертвых либо хорошее, либо ничего, но…
– Нет, нет и нет!
Он даже разволновался, как мне показалось.
– Сережа? Да никогда в жизни!
– А говорили – хулиган.
– Не надо к словам цепляться! В детстве нас всех называли хулиганами. Девчонку за косичку дернул – хулиган. Стекло мячом разбил – опять хулиган. Это не слово, а ярлычок, который лепят направо-налево. Он был, конечно, ершистый. Сережка-то. С ним все намаялись – и родители, и учителя…
