Анатолий Афанасьев - Анатолий Афанасьев Реквием по братве
Элла Владимировна проявила себя в полном профессиональном блеске, в очередной раз доказав, что ей нет цены.
— Федор Герасимович, вынуждена буду вас огорчить.
— Давай, огорчай, — смиренно отозвался Иноземцев. — А то раньше все радовала.
— Мы уже проверили.
— Что — проверили?
— Извините, мы навели справки по собственной инициативе.
— Да?.
— По адресу, который есть у вашей супруги, никакой Чубукин не проживает. Хозяева квартиры уже год как в Америке. Их фамилия — Бронштейны. Муж и жена. Оба сотрудники торгпредства.
— Что такое? Но этот самый Чубукин…
— Он не Чубукин. Его фамилия Голубев.
— Как Голубев? — Иноземцев сглотнул подкативший под горло комок. — Но он же писатель?
— Увы, Федор Герасимович, он не писатель.
В сочувственном тоне легкий привкус насмешки. Иноземцев как будто увидел ее породистое, с темными миндалинами глаз лицо.
— Кто же он?
— Сейчас мы это выясняем. Но…
— Да говори же, Элка, чего резину жуешь!
— Похоже, Федор Герасимович, этот мальчик из Павелецкой группировки. Обыкновенный мелкий бандючок.
— Врешь, кукла!
Отозвалась холодно:
— Сегодня к вечеру у вас будет полная информация.
Иноземцев прервал связь, распорядился в переговорное устройство:
— Митя, домой, быстро! Разворачивай!
Через пятнадцать минут вернулись туда, откуда приехали, — к шестиэтажному особняку, где Иноземцев занимал верхний этаж — семейство, обслуга, охрана… Район пыльный, зачумленный, но Федор Герасимович так и не удосужился переехать из когда-то считавшегося престижным це-ковского дома. Он был из тех, кто быстро привыкает и к хорошему, и к плохому. Истинно русская натура.
На лифте взлетел как на крыльях. Промчался по коридору, не обращая внимания на мордочки домашних, на веселое дочуркино: «Папочка, папочка вернулся!» — туда, в кабинет, к заветному сейфу.
Чудище японской электроники и дизайна, вделанное в стену, с тройной защитой и суверенной сигнализацией. По уверению фирмы-изготовителя «Якудза-интернейшн», открыть сейф, не будучи знакомым с входным шифром, практически невозможно. Не поддается ни взрыву, ни взлому. Да и при чем тут взрыв, когда вот он, целенький, сверкающий полированными боками, привычно щурится тремя колпаками электронных табло. Слава Всевышнему! Нет, это, разумеется, нервы — и больше ничего. Помрачение сознания от неприятного известия: писатель, который оказался бандюком. Код знал лишь один Иноземцев. Даже преданной супруге не доверил роковой секрет. И правильно, что не доверил… Какая ни будь, а баба есть баба.
На всякий случай разомкнул блоки защиты, нажал красную кнопку, ввел в щель пластиковый ключ. Дверца сейфа отворилась с тихим, приятным шорохом. Заглянул внутрь и машинально ухватился за сердце. В сейфе были всего две хромированные полки: на верхней хранилось несколько пачек валюты — бытовой НЗ, на нижней — одна аккуратная пластиковая папка. Сейчас обе полки были стерильно пусты: ни пылинки, ни соринки.
Синея, хватая ртом воздух, Федор Герасимович переместился к креслу и плюхнулся в него. Тут же на пороге возникла призрачная фигура жены, облаченная во что-то переливающееся, будто в серебристый хитон. Они с изумлением глядели друг на друга, и оба молчали. Слишком велико было потрясение, чтобы сразу нашлись слова. Наконец, будто ломая себя, Федор Герасимович процедил:
— Ну что, похотливая сучка? Ты хоть знаешь, что тут было?
— Денежки? — с робкой надеждой спросила Люсьен Ивановна.
— Нет, не денежки… Смерть тут наша лежала!
Произнеся трагическую фразу, Федор Герасимович проявил свою склонность к художественной метафоре, скорее всего он имел в виду угрозу своей карьере, возможно, крупные финансовые потрясения, и это было правдой, но Люсьен Ивановна поняла его буквально. Приблизилась к мужу и опустилась рядом с креслом на колени.
— Феденька, родненький, ну стоит ли так переживать? Даже если смерть… Разве плохо мы пожили? Когда-то все равно надо расплачиваться.
С ужасом глядел он в ее глаза, подернутые голым туманом.
— Женщина, ты хоть понимаешь, о чем говоришь?
— Понимаю, конечно… Но ты же не думаешь, что писатель… Федя, это несерьезно!
Вместо ответа Федор Герасимович резко двинул коленом, и бедняжка, охнув, опрокинулась на ковер, рассыпая вокруг серебристые искры.
ГЛАВА 3
Когда Таина сказала Бореньке Интернету, что считает его гением, тот принял это как должное. Он и сам это знал. Просто теперь, когда он работал в банде, у него стало больше возможностей проявить свою гениальность. На Шаболовской, неподалеку от радиоцентра Таина сняла для него мастерскую со всем необходимым оборудованием, а если чего-то не хватало, отстегивала деньги без звука, даже не спрашивая, зачем ему нужно то-то и то-то. В мастерской Боренька чувствовал себя абсолютно счастливым, уходили прочь сомнения и тревоги, прошлое мягко смыкалось с будущим, и он с недоумением оглядывался на себя вчерашнего — закомплексованного юношу, озабоченного какими-то нелепыми проблемами. Про институт он и думать забыл, хотя матушке, чтобы успокоить, говорил, что собирается экстерном сдать выпускные экзамены и уже застолбил место в аспирантуре. Маргарита Тихоновна ему верила, потому что видела, как он повзрослел.
В мастерскую, в свои заповедные владения он с неохотой допускал посторонних, делая исключение, естественно, для Таины (она и не спрашивала разрешения) и для Кныша, своего старшего друга и наставника, великого воина. Еще несколько раз приводил сюда Кэтрин Смирнову, когда чувствовал, что похоть начинает отвлекать от изумительной интеллектуальной свободы. Девушка тоже изменилась с той поры, когда он так наивно, по-телячьи ее домогался, полагая, что томительное зудение в чреслах, перемешанное с романтическими видениями, и есть то, что люди называют любовью. Стыдно вспоминать… Можно сказать, Кэтрин сама ему навязалась. Звонила домой, плела какие-то небылицы о внезапно вспыхнувших нежных чувствах, на что он всегда с одинаковой строгостью отвечал, что у него нет денег на баловство. Девушка кокетливо возражала, что это ничего, что можно для разнообразия попробовать бесплатно.
Он попробовал. Из принципа.
Привел в мастерскую, налил вина и, не мешкая, как учила Таина, не дав толком закусить, вступил с ней в половые отношения. Причем блузку на ней, чтобы не возиться с пуговицами, рывком разорвал до пупа (по совету Кны-ша). Пока они барахтались на ковре, телек, включенный на полную мощность, жалостливо рассказывал о несчастных чеченских беженцах, измордованных россиянами.
Сделав дело, он все же сунул ей в кармашек юбки сотенную зеленую купюру и выпроводил вон, не вникая в счастливый щебет о том, что если бы, дескать, она знала, что он такой, да если бы, да разве бы…
— Ступай, ступай, — он легонько подтолкнул Кэтрин под зад, от чего она затейливо верещала. — Некогда мне. Когда надо, сам позвоню.
Признаться, после этого свидания он почувствовал такое же удовлетворение, как после замечательного взрыва в «Ласточке», где он доказал себе, что родился мужчиной, достойным своего отца.
…Чтобы смонтировать электронную отмычку для сейфа, ему понадобились фотографии, сделанные Саньком, и опытный образец, который сотрудники фирмы «Якудза-интернейшн» доставили прямо в мастерскую. На работу ушло десять дней, и все это время он ни разу не ночевал дома. Боренька не сомневался, что черная пластиковая коробочка, напичканная микросхемами, похожая на краба с растопыренными клешнями, сработает, но в тот день, когда Санек отправился за добычей, у Бореньки ни с того ни с сего поднялась температура до тридцати девяти градусов, и Кныш, навестивший его ближе к вечеру, заставил выпить стакан водки с перцем.
Наконец, уже почти в полночь позвонила Таина и сказала серьезно и с уважением:
— Ты гений, малыш. Ты самый настоящий гений. Я горжусь тобой.
На что Боренька, испытывая огромное облегчение, только и смог ответить:
— Всегда к вашим услугам, сэр!
…Кныш впервые был в доме, где она жила. Странная это была Квартирка, не менее странная, чем ее хозяйка. Спартанская обстановка, ничего лишнего. В гостиной вдоль одной из стен сплошь книжные стеллажи, заставленные плотно, без просвета, на противоположной стене, на ковре с искусным, затейливым орнаментом — такие он видел в Афгане — длинный, старинный меч с двуручной рукоятью, подвешенный острием вниз. В спальне — узкая монашеская кровать с резными спинками, пузатый комод с бронзовыми купидонами, образца двадцатых годов, туалетный столик с овальным зеркалом, пуфик и колченогий низкий стул с гнутой спинкой — больше ничего. На кухне, прямо на моечном столе — компьютер, а на подоконнике — маленький телевизор «Грюндик». Он ожидал чего-то другого, может быть, хором, заставленных изысканными, дорогими вещами, более соответствующими его представлению о Тайне, чем это простое убранство.
