Евгений Сухов - Замануха для фраера
– Ну, нас благодарить не надо, это наша работа, – в тон ему ответил Рахметкул Абдулкаримович. – Сейчас одна пустая формальность, и вы – свободны.
– Отлично, – улыбнулся Савелий Николаевич. – А что за формальность? Протокольчик какой-нибудь подписать? Или заявление чиркнуть, что претензий по моему временному задержанию я к органам правопорядка и законности не имею? Так это я запросто, дайте только бумагу.
– Нет, это формальность иного рода, – с какой-то затаенной угрозой, как показалось Родионову, произнес Минибабаев и посмотрел на пустой стул, что стоял против бывшего медвежатника.
Савелий Николаевич тоже посмотрел на стул и, кажется, понял, что имел под словом «формальность» оперуполномоченный: очную ставку.
В груди, там, где было сердце, несильно кольнуло.
С кем? С кем этот хитрый татарин хочет провести очную ставку? С задержанным убийцей?
Зачем ему, Савелию Родионову, смотреть на него? И зачем убийце смотреть на него, Савелия Родионова?
Он что, этот оперуполномоченный, надеется, что они знакомы? И хочет связать пребывание его, Родионова, в Казани с убийством рыбака? Но ведь алиби установлено: в момент убийства они с Лизой находились еще в Москве.
Что задумал этот следак? Какие еще выверты ожидать от него ему, Родионову?
Тем временем конвойный ввел мужчину, руки которого были скованы наручниками. Минибабаев велел усадить его на этот самый стул и какое-то время смотрел в лица обоих. Мужчина сидел понуро, не поднимая головы, а оперуполномоченный теперь не сводил взгляда с Родионова.
– Филипчук, поднимите голову, – громко приказал Рахметкул Абдулкаримович.
Мужчина исполнил.
– И хорошенько посмотрите на человека, что сидит против вас, – добавил оперуполномоченный. – И вы, Савелий Николаевич, посмотрите на этого человека внимательней, – обернувшись к Родионову, медленно произнес Минибабаев. – Вы узнаете его?
Яким встретился глазами с мужчиной, что сидел напротив. Тот смотрел прямо и чуть насмешливо, как бы говоря: ну-ну, приятель, сейчас поглядим, из чего ты сделан, не из дерьма ли?
Яким не знал, заметил ли следак, как вспыхнули на мгновение его глаза, когда он узнал в пожилом господине, что вальяжно сидел напротив него, своего бывшего шефа, как иногда они с Серым называли его про себя. Боевик в прошлом и заведующий бакалейным магазином в настоящем даже невольно подался вперед, что, конечно же, не ускользнуло от внимания следака. Хотя это движение можно было принять за желание получше разглядеть сидящего напротив человека. Взяв себя в руки, Яким чуть наклонил голову. Дескать, вы, гражданин оперуполномоченный, попросили, я исполнил, а более ничего. Шеф тоже наклонил голову, и насмешливых искорок в его глазах стало больше. Конечно, перед Якимом сидел не кто иной, как Савелий Николаевич Родионов, маз и вор-медвежатник высшей пробы, работать с которым они с Серым посчитали за честь, когда им предложил это Мамай. И вот теперь ему надо признать или не узнать своего бывшего патрона…
Конечно, и бывший медвежатник Савелий Родионов узнал в сидящем пожилом мужчине боевика, которого привез с собой из Москвы на дело Мамай. Как узнал его еще тогда, когда тот сидел на берегу и неотрывно смотрел на озеро.
Выжил, значит. И остался здесь, чтобы сторожить клад, лежащий на дне озера, а ежели ему будет угрожать какая-то опасность, постараться ее устранить.
Опасность приключилась. В лице любопытного рыбака. И Яким устранил ее вместе с источником…
– Так вы узнаете человека, сидящего против вас? – повторил Минибабаев вопрос, обращенный к Родионову.
– Нет, – ответил Савелий Николаевич и честно посмотрел в глаза оперативнику. – Этого человека я первый раз вижу.
– Что ж, – усмехнулся Минибабаев, – я, конечно, ожидал от вас нечто подобное, поэтому, смею вас заверить, ничуть не разочарован.
Он лукавил. Все, связанное с этим Родионовым, приносило ему лишь одни разочарования.
Надо сказать, что для татарина, рожденного в глухом татарском ауле, Минибабаев изъяснялся просто замечательно и даже изысканно.
– Рад за вас, – глухо произнес Родионов.
– Да не стоит, – улыбнулся оперуполномоченный. – К тому же, ваша радость может быть преждевременной. А вы, – обернулся оперуполномоченный к завмагу: – вы-то, надеюсь, узнаете человека, что сидит против вас?
Яким встретился со взглядом Родионова и долго не отводил его.
– Этого человека, – начал он…
– Вам грозит высшая мера наказания, – сказал ему в арестантской одиночке Минибабаев, когда Якима привезли, уже закованного в наручники, в отделение. – Но есть еще чистосердечное раскаяние, да, к тому же, если выживет Юрий Охлябин, вашу статью можно будет переквалифицировать на менее тяжкую. Однако вам для этого надо будет очень постараться.
– Что значит – «очень постараться»? – спросил Яким.
– Ничего особенного, – заверил его Минибабаев. – Скоро вам предстоит очная ставка с одним любопытным гражданином… – Оперуполномоченный пристально посмотрел в глаза арестованного. – Так вот: вам надо будет просто сказать правду.
– Что я его знаю или не знаю?
– Именно так. И заметьте, я не прошу вас говорить то, что мне нужно, – со значением произнес Рахметкул Абдулкаримович. – Я лишь прошу единственно сказать правду. И тогда я постараюсь что-нибудь сделать для вас. Ну что, договорились?
Яким подумал и кивнул.
– … я не знаю. И никогда не видел.
– Как это? – вскинулся Минибабаев. – Да вы не торопитесь, посмотрите хорошенько!
– Я уже посмотрел достаточно внимательно, – ответил Яким. – И заявляю: этого гражданина, что сидит напротив меня, я вижу в первый раз.
– И в последний! – не выдержал Рахметкул Абдулкаримович. – И вообще, все, что вы видите вокруг, вы видите в последний раз. Обещаю вам.
– Как скажете, гражданин оперуполномоченный, – спокойно произнес завмаг Филипчук, то бишь Яким. – Чему быть, того не миновать.
– Увести! – приказал конвойному Минибабаев, кивнув на Якима и едва сдерживая готовую вырваться наружу ярость. Но это значило показать, что проиграл. И Рахметкул Абдулкаримович с трудом, но сдержался…
Бывший боевик поднялся и мельком глянул в глаза Родионова.
«Прощайте», – сказал его взгляд.
«Прощай и спасибо», – ответил ему взгляд бывшего медвежатника.
Минибабаев заметил это их безмолвное прощание.
А что толку? Ведь это все одни эмоции. А их к делу не пришьешь…
ГЛАВА 24
ИЮЛЬ 1949 ГОДА
Утро встретило их прохладой, веявшей из открытого окна.
– Так мы едем сегодня? – спросила Елизавета Петровна, поймав его взгляд и пытаясь понять, о чем он думает. Обычно ей хватало одного лишь взгляда, чтобы определить настроение супруга. Но сегодня это не удалось. И она в душе была слегка растеряна.
– Едем, – неожиданно легко согласился он.
– У тебя здесь больше нет дел? – осторожно спросила она.
– Теперь уже нет, – последовал незамедлительный ответ.
Савелий Николаевич усмехнулся одними глазами, но Елизавета Петровна продолжала смотреть на него с пытливой тревогой.
Когда они тряслись в автобусе по дороге в аэропорт, Елизавета Петровна то и дело поглядывала на мужа. И уже потом, когда они шли по взлетному полю к самолету, она не терпящим возражения тоном произнесла:
– Больше никогда, ты меня понял?
– Что никогда? – спросил он задумчиво.
– Больше мы никогда не приедем в этот город, слышишь? – повторила Лизавета.
Савелий Николаевич посмотрел на жену.
– Слышу…
В ее глазах разлилась радость. И любовь.
Родионов крепко обнял ее за плечи, и они зашагали быстрее.
На взлетном поле был ветер, как это всегда бывает на больших открытых площадях. Шляпка ее сбилась на затылок и держалась, похоже, на одном честном слове.
– У тебя сейчас шляпка улетит, – заметил Савелий Николаевич.
– Ну и пусть, – по-девчоночьи беззаботно ответила она, напомнив ему ту юную Лизу, что почти полвека назад откусывала от французской булки кусочек за кусочком, прислоняясь в колонне старого московского Гостиного двора и не обращая никакого внимания на прохожих. – Главное, чтобы ты от меня не улетел…
Да, это была та самая Лиза, в которую он без памяти когда-то влюбился. Юная, независимая, всегда принимающая решения сама. Верная, любящая и всегда любимая. И в той жизни, и в этой…
Он вдруг остановился и посмотрел на нее долгим взглядом.
– Что? – спросила она.
В ответ он только покачал головой: мол, ничего, не волнуйся. Ничего особенного не случилось, если не считать того, что он очень счастливый человек. Потому что у него есть все, чтобы встретить закат своей жизни с искренней благодарностью и счастливой улыбкой.
* * *ИЮЛЬ 2008 ГОДАФирменный поезд шел очень скоро, не останавливаясь на полустанках и даже на больших железнодорожных узлах.
Дверь двухместного купе была заперта. В двухместном купе парень и девушка. Свет от пролетающих за окнами полустанков на несколько мгновений высвечивал столик с апельсиновыми шкурками, неполной пачкой печенья и двумя стаканами в ажурных подстаканниках, большой рюкзак на боковой полке и совершенно пустой диван. На нем аккуратной стопочкой лежало так и не тронутое постельное белье. Зато на втором диване, куда свет не доставал, лежали, тесно прижавшись друг к другу, двое.
