Евгений Сухов - Замануха для фраера
– Очень вас прошу, товарищ оперуполномоченный, только пять минут. Пациент в крайне тяжелом состоянии.
Минибабаев нетерпеливо кивнул и вошел в палату. Там было всего две койки. На одной находился какой-то небритый дедок с огромными морщинами вместо щек и безостановочно стонал, а на другой лежал с огромным белым тюрбаном вместо головы Жорка Охлябин. Посередине марлевого тюрбана торчал желтоватый нос и немигающе смотрели в потолок два глаза. Рот был приоткрыт и немного скошен в сторону.
– Здравствуйте, – произнес Минибабаев.
– Здас-сте, – ответил дедок и снова застонал.
Охлябин никак не реагировал.
Рахметкул Абдулкаримович осторожно присел на краешек койки Охлябина и сказал:
– Охлябин? Юрий Гаврилович? Вы слышите меня?
Жорка медленно перевел глаза с потолка на посетителя. Он, похоже, его слышал.
– Если вы меня слышите, Юрий Гаврилович, дайте мне какой-нибудь знак, – попросил Минибабаев.
Охлябин в упор смотрел на него. В глазах его явно читалось:
«Глянь на меня повнимательней, мент. Какой, на хрен, я могу подать тебе знак?»
Кажется, оперуполномоченный его понял.
– Ну, моргните, что ли, если вы меня слышите, – сказал Рахметкул Абдулкаримович.
Жорка моргнул.
– Хорошо, – обрадовался Минибабаев. – Я оперуполномоченный районного отдела уголовного розыска Рахметкул Минибабаев. Можно, я задам вам несколько вопросов?
Жорка опустил и поднял веки.
– Кто вас ударил? – с ходу – быка за рога – спросил Рахметкул Абдулкаримович.
Жоркин рот приоткрылся, но оттуда раздалось лишь едва слышимое шипение.
– Я не понял, – сказал Рахметкул Абдулкаримович и наклонился. – Повторите, пожалуйста.
– Ииук, – произнес Жорка.
– Кто? – еще ниже наклонился к нему Минибабаев.
– Авак Ииук, – сказал Жорка.
– Не понимаю, Авак Ииук – это что?
Охлябин продолжал что-то мычать.
– Не понимаю! – начал отчаиваться Минибабаев.
По носу Жорки скатилась капля пота.
– Мааин, – наконец, более-менее отчетливо произнес он.
– Магазин? – переспросил Минибабаев.
Жорка опустил и поднял веки.
– Ага, значит, магазин, – обрадовался Рахметкул Абдулкаримович. – Тебя ударил продавец магазина?
Жорка не моргал.
– Грузчик?
Глаза Охлябина оставались неподвижны.
– Кто-то из покупателей? – продолжал гадать Минибабаев.
Жорка уже буквально сверлил его взглядом.
– Что, заведующий, что ли?
Жорка моргнул аж два раза.
– Заведующий, – раздумчиво повторил Рахметкул Абдулкаримович. – Винного магазина?
– Баэйоо, – произнес Жорка.
– Бакалейного?
Веки Жорки опустились и поднялись.
– Понял, понял, тебя ударил заведующий этого вашего бакалейного магазина. – А за что?
Двери палаты приоткрылись, и показалась голова лечащего врача.
– Простите, но вам пора, – строго произнесла голова.
– Минутку, одну минутку, – возбужденно отмахнулся от него Минибабаев. – За что, Охлябин? За что ударил вас заведующий бакалейным магазином?
– Я иел ео ой ою, – сказал, как мог, Жорка.
– Не понял, еще раз…
Снова открылись двери палаты, и лечащий врач сказал:
– Ваше время вышло, попрошу вас…
– Сейчас! – скорее прорычал, нежели проговорил Минибабаев и наклонился к самому рту Охлябина.
– Я виел ео…
– Вы видели его?
Веки Жорки прикрылись.
– Когда?
– Ой оию…
– Ночью? – спросил Рахметкул Абдулкаримович.
Жоркины веки снова опустились и поднялись.
В палату решительно вошел врач.
– Все, товарищ оперуполномоченный. Попрошу вас выйти. Больной устал, и это…
Минибабаев отмахнулся от него, как от назойливой мухи.
– … может для него плохо кончиться.
– Какой ночью?
И тут догадка пронзила мозг Минибабаева.
Да той самой ночью, когда убили Степана Вострикова.
Все же он спросил у Охлябина:
– Вы видели его той ночью, когда убили Степана Вострикова?
Жорка прикрыл глаза.
– И он нес что-то тяжелое, так?
– Я доложу о вашем поведении вашему руководству, – жестко, глядя на Минибабаева в упор, произнес врач.
Жорка снова прикрыл веки.
– Все, все, доктор, ухожу, – поднялся с Жоркиной постели Рахметкул Абдулкаримович, оторвав, наконец, свой взгляд от глаз Охлябина. У двери он обернулся, снова встретился со взглядом Жорки и произнес:
– Спасибо.
Жорка устало прикрыл веки. Кажется, он улыбался…
* * *Брать Филипчука решили вечером, когда он будет дома.
Заручившись ордером на арест и обыск, Минибабаев вместе с двумя оперативниками и сержантом милиции приехали в Бутырки в девятом часу вечера. Машину оставили у дома участкового уполномоченного Коноваленко: дескать, пусть со стороны будет казаться, что одни милиционеры приехали к другому милиционеру по своим делам.
К дому Филипчука двинулись разными путями: задами пошел один опер с милицейским сержантом, чтобы, ежели задерживаемый вдруг вознамерится сбежать, так быть тут как тут, а по улице, куда дома бутырских жителей смотрели резными фасадами, неспешной походкой потопали Минибабаев с участковым и другим оперативником.
Когда Коноваленко постучал в дверь дома Филипчука, тот открыл ему сразу, даже не поинтересовавшись, кто его беспокоит. Да и не принято было у бутырских задавать вопросы, вроде: «кто» да «по какой надобности». Уж коли стучится кто – значит, надобность у него имеется.
Отступив от двери, Филипчук пропустил вперед Коноваленко и Минибабаева, но оперативник, шедший последним, не стал проходить следом, а дождался, пока пройдет в комнату сам Филипчук, и закрыл за собой двери. В руке он держал пистолет со снятым предохранителем.
Василию Степановичу предъявили ордер и усадили за стол. Против него сел Минибабаев, участковый ушел за понятыми, а оперативный уполномоченный неспешно занялся обыском.
– Я предлагаю вам добровольно отдать золото, – стараясь поймать взгляд Филипчука, произнес Минибабаев.
Завмаг, казалось, не понимал, что происходит, и рассеянно смотрел по сторонам. Взгляд его скользил то по дверям, то по окнам, а руки, что лежали на столе, сделались напряженными. Это не ускользнуло от внимания Рахметкула Абдулкаримовича. Он, наконец, поймал взгляд Филипчука и, глядя прямо в его глаза, жестко сказал:
– Ваш дом окружен, поэтому не советую даже думать о побеге.
Завмаг пристально посмотрел на Минибабаева. В это время в дом вошли второй опер и милицейский сержант, а следом за ними Коноваленко с бабой Настей и еще какой-то женщиной. Поздоровавшись, они встали в дверях, с интересом наблюдая за происходящим. Второй опер подключился к обыску, а сержант встал за спиной Филипчука, отсекая его от малейшей возможности сбежать.
– Итак, где золото? – спросил Минибабаев.
– Не понимаю, о чем вы говорите, – грубо ответил ему Филипчук.
– Я говорю о золоте, которое нашел в озере Степан Востриков и которое вы взяли у него после того, как его убили.
– А бриллиантов у него никаких не было? – усмехнулся прямо в лицо оперативника Филипчук. – Может, я их тоже забрал?
Было ясно, что разговор не состоится.
– Как знаете, – спокойно произнес Рахметкул Абдулкаримович и сотворил скучающее лицо.
Один из оперов принес из кухни револьвер.
– Вот, нашли в кухонном столе, – сказал он и положил «наган» перед Минибабаевым.
– Граждане понятые, прошу обратить внимание, – громко сказал Минибабаев, забирая «наган» в руки и поднимая его над головой. – Револьвер системы «наган». Найден в кухонном столе гражданина Филипчука.
Оперуполномоченный понюхал ствол и с любопытством посмотрел на заведующего бакалеей:
– А это у вас откуда?
– Нашел, – пожал плечами завмаг.
– Когда, где? – спросил, стараясь придать голосу нотки доброжелательности, Минибабаев. Однако с доброжелательностью у него не получилось, и вопрос получился скорее язвительным, нежели душевным.
– Сегодня, – охотно ответил Филипчук. – Шел с работы, гляжу: в кустах лежит что-то. Подошел, поднял – револьвер. Ну, взял с собой. Чтобы, значит, отнести, – он кивнул в сторону Коноваленко, – участковому. Сегодня уже поздно было, так что решил сдать его завтра. Поэтому прятать не стал и положил поближе.
– Покажете, в каких кустах вы его нашли? – деловито спросил Рахметкул Абдулкаримович.
– Конечно, покажу, – ответил Филипчук и улыбнулся.
Обыск затягивался. Баба Настя, давно уже нетерпеливо переминающаяся с ноги на ногу, не выдержала первой:
– А нас еще долго здесь мурыжить будут?
Участковый Коноваленко бросил на нее испепеляющий взгляд.
– Потерпите, Анастасия Самсоновна, – сказал Минибабаев. – Обыск еще не закончен.
– Я-то, может, и потерплю, – ответила баба Настя. – А вот живность моя, боюсь, не потерпит. В отличие от нас, ее кормить вовремя надоть, уф-ф. Потому как…
– Ничего с твоими гусями-утками не сделается, – оборвал ее участковый. – Стой, где стоишь.
