Дмитрий Агалаков - Ангел в петле
— Рита оставила меня в поезде, — точно оправдываясь, сказал Савинов. — Даже не объяснила, почему.
Отец кивнул: семья уже была в курсе.
— Иди к ней, — сказал Василий Федорович, — Ритка не дело придумала. Мать совсем испереживалась. Весь корвалол выдула. Ладно, иди к ней.
Савинов открыл дверь в комнату жены.
— Можно, я войду?
— Уже вошел, — откликнулась Рита.
Он вошел, закрыл за собой дверь. Не снимая пальто, сел на стул.
— Что случилось?
— Ничего.
— Понимаешь, чтобы бросить меня одного в поезде, должна была быть веская причина.
— Ты знаешь ее не хуже меня.
— Письмо Инокова к тебе… Хорошая причина для того, чтобы жена бросала мужа как дворнягу, от которой необходимо избавиться. Или не так?
— Я заезжала к нему, Дима. Он рассказал мне, что ты угрожал им тюрьмой. Угрожал выгнать на улицу его с матерью, не оставив им крыши над головой. Угрожал отбирать силком все его работы в ближайшие десять лет.
Савинов усмехнулся:
— Маленький болтун. Нельзя же верить всему, милая? Мне необходимо было припугнуть его.
— Таким способом?
— А у тебя есть какой-то более разумный способ? — Савинов неожиданно для себя взорвался. — Ответь мне — есть?! Он же вконец распоясался! Он думает, что мир крутится только вкруг его желаний! — Савинов почувствовал, как кровь бросилась ему в лицо, что состояние его недалеко от удара. — Он точно ребенок в песочнице, а люди вокруг него — игрушки!
— Он художник, гений, тонкий и ранимый человек! Он живет в своем мире, вот его беда. Разве ты этого не понимаешь?
— Представь себе — нет! Он плюет на меня и на тебя. Он плюет на закон, для которого все равны: рабочие и крестьяне, бизнесмены и гении! А я — деловой человек и привык, чтобы все договоры, заключенные со мной, выполнялись!
— Наверное, ты абсолютно безгрешен, если говоришь так.
— Я небезгрешен. Банкир в наше время не может быть безгрешен. Скорее он будет подонком, чем праведником. Но ведь и ты, любимая, пользовалась плодами всех моих предприятий. Или нет? У тебя дорогая машина, три шубы, гора платьев от всевозможных знаменитых кутюрье. Квартира, дом в пригороде, две дачи. Что там еще? Кстати, собственный счет. Это не студенческие сбережения, — он развел руками, — увы… Наверное, я что-то забыл. Мелочь: поездки за рубеж, обеды и ужины в дорогих ресторанах, тренажерные залы и т. д. Но это уже не в счет.
Рита села на кровати, привалилась к стене; уперев локти в колени, закрыла лицо руками. Потом отняла их, покачала головой:
— Я видела эту бумагу — в двадцать четыре листа. Она была в конверте. Потрясающий документ! Ты превратил его в раба на десять лет. В игрушку, в домашнее животное, которое можно погладить, а можно дать и шлепка. Или привязать к хвосту консервную банку потехи ради.
Савинов усмехнулся:
— Я не собираюсь привязывать к его хвосту консервные банки. Мне только нужно, чтобы он выполнил свои обязательства передо мной. Не менее пятидесяти картин в год. И самого хорошего качества.
— Это вместо того, чтобы учиться в академии? Любить?
— Он выйдет из этой кабалы чуть старше тридцати лет. Выйдет настоящим мастером! Потому что будет не напиваться среди богемы, наркоманов и прочей швали, а работать не покладая рук. Он еще мне спасибо скажет.
Рита негромко засмеялась:
— Ты сам-то хоть веришь в то, что говоришь? Или это маленький концерт для меня? Но ты ведь знаешь, Дима, я не люблю халтуры и самодеятельности. Меня этим не возьмешь. Тем более, дешевой драматургией.
Он тоже улыбнулся, встал. Прошелся по комнате.
— Как он себя чувствует?
— Плохо.
— Надо же!
— А как он должен еще себя чувствовать? Под твоей пятой и без моей любви. Мы оба, пусть по разным причинам, делаем его несчастным. Превращаем в ничто, как ни больно об этом говорить. Только я-то не могу поступить иначе, а вот ты — можешь.
Он встретил ее взгляд. Она точно издевалась над ним. Она это умела. Что ж, почему бы и ему не ответить ей тем же. Как-никак, а год подходит к концу. И еще несколько месяцев, и отчаявшийся Илья Иноков, оставшийся в своей комнате, заберется повыше, снимет люстру, обвяжет крюк, на которой она висела, веревкой и отпихнет от себя заляпанный краской табурет. Похрипит минуты полторы и отдаст Богу душу. Она, Рита, так печется о своем художнике, — надо же, сподобилась! — так печется, что даже собственный муж, человек, который дал ей все — положение в обществе, жизнь принцессы крови, — из-за деловой жесткости становится врагом? Подумать только! Но ведь в ее руках многое. Она даже сама того не знает. Ну, очень многое! К примеру, спасение ее драгоценного художника, ее — нелюбимого дамами — гения. Ну так что, детка, дерзай!
— Он не умрет, если будет работать на меня, — оборачиваясь к жене, вкрадчиво сказал Савинов. — Пусть даже двадцать лет. Он умрет, если ты не полюбишь его.
— Говори точнее, любимый.
— Точнее уже некуда. — Он, рассмеялся, глядя в пол. Подошел к окну. Обернулся. — А если тебе переспать с ним?
— Вот теперь «точнее некуда».
— Ты сама говорила: он гений. Мир может потерять его. Вот так, запросто. — На этот раз Савинов приземлился в кресло у телевизора. Взял программу и тут же отложил ее. Взглянул на жену. — А вдруг в твоих силах изменить ход жизни? Мира? Ты не думала об этом?
— Знаешь, Дима, — она откинула волосы, тон ее стал жестче, увереннее, — я иногда присматривалась к нему, не так уж он и плох. В его чертах есть определенная, если не красота, то подобие ее. Только нужно всмотреться. И если бы он записался в спортзал, подкачался бы, одевался со вкусом, следил за прической, что-нибудь сделал с зубами, он был бы очень и очень неплох. В общем, все в его руках. Да и без этого его можно полюбить уже за один дар художника. А вот тут Господь наделил его сполна. Правда, тебе этого не понять.
— Так переспи с ним, Рита, осчастливь убогого. Эти несколько оргазмов на такой роскошной женщине, как ты, его богине, мечте, он запомнит на всю жизнь. И будет жив этим днем. И слава Богу, опять пойдут ангелы, полетят над землей, и расцветут зерновые культуры!.. Переспи.
— А если я так и сделаю?
— Сделай. Не думаешь же ты, что я буду ревновать к нему? — Савинов рассмеялся. — Глупенькая, что даром говорить: пойди и сделай. И все будут довольны: ты — тем, что превзойдешь по милосердию мать Терезу, по крайней мере поднимешься до ее уровня; Иноков — об этом мы уже говорили; что до вашего покорного слуги — я вновь обрету свой бизнес: гарантированное будущее в области изобразительного искусства. И все-то это стоит привычной порывистости, пары часов вдохновляющей болтовни и вздохов! А для нашего донжуана хватит и четверти часа. Почти как сказать «пуф!».
Рита смотрела перед собой — на губах ее была неопределенная улыбка. Он не сводил с нее глаз. Обоим было слышно, как тикали ходики.
— А может быть, я ошибалась, Дима? — все так же прижимаясь к стене, покачав головой, спросила она. — Может быть, ты вовсе не тот, за кого себя выдавал? Может быть, ты даже сам этого не знаешь? А вдруг ты — демон-искуситель, один из целой армии себе подобных, пришел в наш мир и теперь хозяйничаешь здесь на свое усмотрение, а? Кого-то раздавишь, кого-то развратишь, кому-то протянешь руку, но только для того, чтобы завтра, выдавив все соки, утопить…
— Это тебе Иноков наговорил?
— Нет, я сама до этого дошла. Дохожу.
— Хм, а то очень похоже на нашего художника. Его патетика. И чего только он однажды не наговорил мне у себя дома… Да, — Савинов хлопнул по коленям, — будем считать, поговорили. Я еду домой. Поедешь?
— Нет.
— Только сегодня или вообще?
— Пока не знаю.
— Хорошо, думай. Ты знаешь, я всегда буду ждать тебя.
Она не ответила.
5
Он лежал дома на кровати один. Рита так и не пришла. Первое утро декабря выдалось серым и промозглым, снег растаял накануне. Невозможно было понять: зима сейчас или поздняя осень? Проклятая чахоточная пора!
Савинов вышел за хлебом, возвращаясь, проверил почтовый ящик и обнаружил открытку. Посылка. Обратный адрес — его же город. Догадываясь, от кого послание, он поспешил на почту. Там ожидало его то, что он надеялся получить еще месяца полтора назад: очередную упаковку работ его должника Ильи Инокова. Последнее время художник не очень-то баловал хозяина — картин становилось все меньше. Но спорить из-за недостачи с надоевшим ему до смерти капризным и болезненным юнцом Савинову не хотелось.
Он приносил их домой, аккуратно расставлял работы вдоль стенки. Падая на диван, курил и смотрел на эти чудеса. В конце лета ему прислали десять работ, в середине осени — только шесть. И все они оказались предсказуемы! Каждая говорила о том, что художник давно переселился из рая в ад. Как же легко мальчишке удалось превратить себя из певца солнечных цветов и белых ангелов в создателя чудовищ!
