Дик Фрэнсис - Напролом
— Вот гады! — сказал я.
— Ты же не ешь кекс, — заметил мой помощник, стягивая с меня промокшие сапоги.
— Иногда ем, — возразил я. — Например, в такой сырой день, как сегодня, после того как свалюсь с лошади.
— Есть чай. Горячий.
Я выпил чаю, чувствуя, как кипяток согревает меня изнутри. В жокейской раздевалке всегда есть чай и фруктовый кекс. Это помогает согреться и прийти в себя. Жокеи обычно не едят сладкого, но иногда хочется. Служитель сунул голову в дверь и сообщил, что меня кто-то спрашивает.
Я натянул рубашку и ботинки и вышел через весовую. У меня было вспыхнула безумная надежда, что мне привезли чек от Нестора Полгейта. Но надежда быстро угасла. Это был всего-навсего посиневший от холода Дасти со слезящимися от ветра глазами. Он торчал в дверях весовой.
— Конь в порядке? — спросил я. — Мне сказали, вы его поймали…
— Поймал. Бестолочь. Вы как?
— Все нормально. Доктор меня уже осмотрел и допустил назавтра к скачкам.
— Ладно. Я передам хозяину. Ну мы поехали.
— Пока.
— Пока.
Он удалился в сгущающиеся свинцовые сумерки. Добросовестный Дасти решил лично проверить, в достаточно ли я хорошей форме, чтобы управиться завтра с его подопечными. Бывали случаи, когда он рекомендовал Уайкему меня отстранить. И бывали случаи, когда Уайкем его слушался. Дасти временами бывал куда придирчивей медиков.
Я принял душ, переоделся и вышел с ипподрома через дешевые трибуны.
«Мерседес» я оставил не на ипподроме, а на платной стоянке в городе. Возможно, они и не решились бы вторично устроить мне засаду на пустынной стоянке для жокеев, но я не хотел рисковать. А так я спокойно сел в свой «мерседес» и покатил в Лондон.
Там, в своем уютном убежище, я снова увеличил свой счет за телефон, и без того астрономический. Сперва позвонил своей услужливой соседке и попросил зайти утром ко мне в коттедж и сложить в чемодан какой-нибудь костюм, несколько рубашек и еще кое-какие вещи.
— Конечно, Кит, о чем речь! Но я думала, что сегодня-то, после Аскота, вы непременно приедете домой!
— Я тут у знакомых, — сказал я. — Я попрошу кого-нибудь, чтобы заехали к вам и забрали чемодан. Можно?
— Конечно-конечно!
Потом я уговорил другого жокея, тоже жившего в Ламборне, забрать чемодан и привезти его мне в Аскот. Он обещал, что привезет, если не забудет.
Потом я позвонил Уайкему, рассчитав, когда он должен вернуться домой после вечернего обхода конюшен, и сообщил ему, что та его лошадь, которая выиграла, держалась до последнего, две лошади принцессы в порядке, а одна из лошадей, не занявших призового места, решительно безнадежна.
— А Дасти говорит, что в последней скачке, на Свинли-Боттоме, ты здорово слажал. Он сам видел.
— Ага, конечно, — сказал я. — Если Дасти в такую метель, да еще в сумерках, видит, что происходит за полмили от него, значит, глаза у него куда лучше, чем я думал.
— Хм-м… — протянул Уайкем. — А как было дело?
— Передняя лошадь упала, ну и мой через нее кувырнулся. Он все равно не пришел бы первым, если вас это утешит. Он уже начинал уставать, и ему очень не нравилась эта погода.
Уайкем заворчал в знак согласия.
— Да, он у нас нежный, солнышко любит. Кит, завтра в большой скачке будет Ледлэм, лошадь принцессы. Он в прекрасной форме. Раз в сто лучше, чем на прошлой неделе, когда ты его видел.
Я вздохнул.
— Уайкем, Ледлэма давно уже нет в живых.
— Ледлэм? Разве я сказал «Ледлэм»? Нет, не Ледлэм. Как же зовут этого коня?
— Ледник.
— Родной брат Айсберга, — на всякий случай уточнил он.
— Он самый.
— Да, конечно, — Уайкем прокашлялся. — Ледник. Разумеется. Так вот, Кит, он должен выиграть. Серьезно.
— Вы будете? — спросил я. — Я надеялся увидеть вас сегодня.
— В такую-то погоду? — он искренне удивился. — Нет-нет! Вы уж там с Дасти и с принцессой без меня как-нибудь обойдетесь…
— Просто у вас на этой неделе целая куча победителей, а вы их даже не видели…
— Я видел их у себя в загоне. И на видеозаписях. Ты скажи Ледлэму, что он молодец, — он у тебя Гималаи перепрыгнет!
— Ладно, — сказал я. В конце концов, какая разница, Ледлэм или Ледник?
— Ладно. Отлично. Спокойной ночи, Кит.
— Спокойной ночи, Уайкем, — сказал я. Потом позвонил на свой автоответчик и прослушал сообщения. Одно из них было от Олдержона, того самого чиновника, владельца лошади, на которой я выиграл в Тоустере.
Я немедленно перезвонил ему по лондонскому номеру, который он оставил, и, похоже, застал его, когда он собирался уйти.
— А, Кит! Послушайте, вы сейчас в Ламборне?
— Вообще-то нет. Я в Лондоне.
— В самом деле? Чудесно. У меня есть кое-что, что может показаться вам любопытным, но меня просили никому это не отдавать. — Он поразмыслил. — Вы свободны сегодня после девяти?
— Да, — сказал я.
— Хорошо. Тогда приходите ко мне. Я уже буду дома.
Олдержон дал мне свой адрес. Он жил на улице к югу от Слоун-сквер, и от моей гостиницы до него было не больше мили.
— Кофе и бренди вас устроят? Организуем. Ну, всего хорошего.
Он бросил трубку. Я тоже положил свою, сказав про себя: «Класс!» Я не особенно надеялся, что Эрик Олдержон что-то для меня сделает, и уж тем более не рассчитывал, что он сделает это так быстро.
Некоторое время я сидел, размышляя о кассете с интервью Мейнарда и о приведенном в конце списке компаний, пострадавших от его филантропии. Просмотреть кассету было негде, приходилось полагаться на собственную память, и единственная фирма, которую я мог вспомнить, была «Перфлит Электроникс». Это название я запомнил, потому что в свое время проводил в Перфлите каникулы, катаясь на яхте с одноклассником.
В справочной мне сообщили, что фирма «Перфлит Электроникс» в списках не значится.
Я почесал в затылке и решил, что единственный способ что-то найти — это съездить и поискать. Ездил же я в Хитчин — а завтра поеду в Перфлит.
Я поел, сделал еще несколько звонков, а в девять отправился на Слоун-стрит и нашел дом Эрика Олдержона. Дом был узкий, двухэтажный, стоявший в длинном ряду таких же домов, выстроенных во времена королевы Виктории для людей с низкими доходами; теперь же эти дома служили временным пристанищем для богачей. Все это Эрик Олдержон любезно сообщил мне, открыв темно-зеленую дверь своего домика и приглашая меня внутрь.
Дверь с улицы вела прямо в гостиную. Гостиная была шириной во весь дом — впрочем, весь дом был шириной метра четыре. Крошечная комната вся светилась: светло-зеленые с розовым обои в косую решеточку, атласные занавески, круглые столики с салфетками, фарфоровые птички, фотографии в серебряных рамочках, пухлые кресла в чехлах, застегивающихся на пуговицы, китайские кремовые коврики на полу. Комната была освещена мягким светом бра, и потолок тоже был оклеен обоями в решеточку, так что комната напоминала летнюю беседку.
Осмотрев комнату, я одобрительно улыбнулся. Хозяин, похоже, ничего другого и не ждал.
— Замечательно! — сказал я.
— Это все дочка.
— Та самая, которую вы готовы были защищать от «Знамени»?
— Да. Дочка у меня одна. Садитесь. Дождь перестал? Бренди хотите?
Он шагнул к серебряному подносу с бутылками, стоявшему на одном из столиков, и налил коньяк в простенькие пузатые стаканчики.
— Кофе уже готов. Сейчас принесу. Да вы садитесь, садитесь! — Он исчез за дверью, скрытой под обоями. Я принялся разглядывать фотографии в рамочках. На одной была ухоженная девушка — должно быть, его дочь, на другой — его лошадь, а верхом на ней — я. Олдержон вернулся с другим подносом и поставил его рядом с первым.
— Моя дочь, — сказал он, кивнув на фотографию, которую я рассматривал. — Часть времени живет здесь, часть — у матери. — Он пожал плечами. — Так уж вышло…
— Мне очень жаль.
— Да… Что ж, бывает. Кофе? — Он налил две чашечки и протянул одну мне. — Сахару? Да, конечно, сахару не надо. Садитесь. Вот бренди.
Его движения были такими же аккуратными, как его костюм. На язык просилось слово «пижон»; но в нем была и решительность, и деловитость. Я опустился в одно из кресел, поставив кофе и бренди рядом с собой. Он сел напротив и принялся прихлебывать из чашки, не сводя глаз с меня.
— Вам повезло, — сказал он наконец. — Я тут сегодня утром прощупал почву, и мне сообщили, что одно значительное лицо завтракает у себя в клубе.
— Он помолчал. — Я был достаточно заинтересован в вашем деле, чтобы попросить одного моего знакомого встретиться с этим господином — они хорошо знакомы. И беседа их была, можно сказать, плодотворной. В результате я сам встретился с этим господином и получил от него несколько документов, которые я вам сейчас покажу.
Он очень тщательно подбирал слова. Видимо, это вообще характерно для высшего слоя чиновников: говорить уклончиво, намеками и никогда не выказывать того, что у тебя на уме. Я так и не узнал, что это за «значительное лицо» — очевидно, потому, что мне этого знать не полагалось; это и неудивительно, если принять во внимание, что именно показывал мне Олдержон.
