Татьяна Светлова - Шалости нечистой силы
Ну и отлично, пусть недоумевает. Не заметила, как прокололась! Не могла точно сказать, где лежали деньги — скорее всего потому, что солгала в первый раз, а теперь не помнит, как именно. И с драгоценностями он удачно провел свой пас — наверняка они не все забрали, как она заявила в милиции.
Кис был страшно доволен. Рассказ «потерпевшей» ему весьма понравился. Он так мысленно и поставил слово «потерпевшая» в кавычки. И эти кавычки его сильно заинтриговали.
Теперь для полноты картины ему требовалось поговорить с Верой Лучниковой — единственной, кого бандиты не связали.
От слова «любовь»
Он прибыл на Сокол около восьми вечера, разумно предполагая, что человек днем на работе, и вечером его застать легче.
Расчет оказался верен, и Вера, рассмотрев его удостоверение, пропустила Алексея в гостиную.
Она была в бархатном, вишневого цвета халате, наброшенном поверх брючек и свитерка — мерзла.
Красивая женщина, — отметил про себя Кис. Благородные и строгие черты; русые волосы, небрежно подобранные на макушке, открывают грациозную шею, по которой струятся две выбившиеся пряди; серые глаза лучатся умом и едва заметной, мягкой иронией… Полная противоположность Наталье Константиновне с ее яркой, но дешевой панельной внешностью.
В то же время Вера Лучникова показалась ему бледной, какой-то изможденной, вяловатой — словно замороженной. Кис отнесся к этому сочувственно: видать, последствия перенесенного шока.
На вопросы Вера отвечала вежливо, но неохотно и скупо. Детективу приходилось переспрашивать и уточнять.
— Я прошу вас понять, Вера Игоревна, насколько важна каждая деталь, даже самая малюсенькая, — терпеливо пояснял Кис. — Каждое слово, жест, интонация — все очень важно, понимаете? Постарайтесь вспомнить!
— Знаете, я была в таком состоянии, что… — Вера посмотрела на него каким-то отстраненным, нездешним взглядом: должно быть тамошним, в воспоминаниях… — Все смазалось в памяти.
— Я понимаю, понимаю! — горячо заверил ее Кис. — Но все же… А чаю нельзя у вас попросить? — вдруг улыбнулся он.
Не то, чтобы он так уж хотел чаю, хоть оно и было бы весьма кстати, — просто Кис надеялся за чаепитием создать более непринужденную обстановку, растормошить, растопить немножко эту заснеженную женщину.
— Разумеется.
Вера, зябко кутаясь в халат, пошла на кухню. Алексей проследовал за ней и некоторое время молча следил за тем, как Вера ополаскивает кипятком заварочный чайник из синего фарфора.
— Давайте попробуем сделать так: я буду задавать наводящие вопросы, — наконец, произнес он. — Может, они помогут вам вспомнить что-то важное…
Хорошо? — Он посмотрел Вере в глаза.
Вера ответила ему таким же прямым взглядом и улыбнулась: что-то было в этом детективе располагающее. Глаза светло-карие, чуть зеленоватые, умные, спокойные; во взгляде есть глубина, перспектива, в которой угадывается прочувствованная и осмысленная жизнь; хороший мужской подбородок, говорящий о наличии характера, но без излишней жесткости; буйная шевелюра намекает на темперамент, а жестокая стрижка, попытка обуздать непослушную растительность, — на волю; голос приятного тембра, интонация не фальшивая, искренняя. Он несуетен; пожалуй, немного стеснен, но не зажат, — для Веры черта важная: она не доверяла людям, не умеющим справиться со своими комплексами. Комплексы — это ядовитая радиоактивная грязь, покрывающая и разлагающая любые хорошие качества в людях…
Короче, детектив Алексей Кисанов был оценен, скорее, положительно, Вера в его присутствии чувствовала себя непринужденно и сочла, что его можно удостоить откровенной беседы. Он не станет ухмыляться за спиной, вспоминая доверенные ему пикантные подробности, — он деликатно сотрет их из своей памяти, уважая чужую душу и чужую беду…
— Давайте, — легонько улыбнулась Вера.
— Вы, наверное, знаете, что всего таких изнасилований было пять? И во всех остальных случаях пострадавшими были жены. Законные супруги, я имею ввиду, — смущаясь, уточнил Кис. — Только вы не имели этого, так сказать, статуса. А теперь подумайте: по-вашему, преступники приняли вас за жену? Или они знали, что вы на тот момент не являлись женой… — путался в словах Кис.
Вера помогла ему: «Что я была любовницей?»
— Да, — обрадовался поддержке Алексей.
— Между прочим, зря вы стесняетесь этого слова, — заметила Вера, наливая кипяток в синий чайник. — Оно красивое, от слова «любовь». Любовница — это та, которую любят. А жена — это что-то непонятное. На старинном русском — просто женщина. И не факт, что любимая.
— Верно, — удивился Кис, — никогда не об этом задумывался. Но вы совершенно правы… В общем, как вам кажется, бандиты знали, что вы не жена?
— Нет. Толя назвал меня женой при них, и никто никак не отреагировал. — Вера прикрыла чайник «бабой» и вернулась в гостиную. Кис не отставал. — Кроме того, они, уходя, назвали меня «хозяйкой».
— «Хозяйкой»? Это в каком же контексте? Так водопроводчики говорят, получая свою десятку!
— Я тогда тоже удивилась… Но мне было не до того. А вот сейчас припоминаю: они сказали очень странную фразу… Что-то по поводу Сбербанка…
Погодите…
Вера отвернулась к окну, и Кис на некоторое время получил возможность полюбоваться ее строгим профилем.
— Вот как они сказали: «Все, хозяйка, как в Сбербанке. Бывай!» Это было тогда, когда они набили свои пакеты ценностями. Словно они их не выносили, а напротив, принимали в банк на хранение… Или что-то в этом роде… Я так и не поняла.
Кис вскочил и забегал по гостиной. «Извините, — пробормотал он, проносясь мимо Веры, — когда думаю, люблю ходить…»
Вера усмехнулась и отправилась на кухню разливать по чашкам чай.
Когда она принесла дымящиеся чашки и тарелку с каким-то экзотическим печеньем, Кис уже сидел, помахивая нетерпеливо ногой, закинутой на другую ногу.
* * *— Это чрезвычайно интересная деталь, — проговорил он возбужденно. — Чрезвычайно! А еще что-нибудь, Вера Игоревна, не вспомните? Подумайте, прошу вас! Что-нибудь такое, что могло вас удивить, показаться странным… А?
Вера снова легонько улыбнулась и придвинула детективу чашку: «Прошу вас».
Кис послушно затренькал ложечкой, размешивая сахар, с нетерпением поглядывая на Веру.
Она думала. Опустив глаза в чашку, она тоже кружила ложкой янтарную жидкость, хотя сахару там было всего пол-ложечки, и он давно уже растворился…
— Вспомнила. — Вера подняла глаза от чашки. — Вот еще что: когда Толе стало плохо, я закричала. Мне уже было все равно, что у них пистолет, я уже не могла думать ни о чем, кроме Толи…
— Простите, Вера, я хотел бы уточнить: вы кричали громко?
— Изо всех сил.
— А до этого — почему не кричали? Не пытались позвать на помощь?
— Из-за Толи. Чтобы не сделать ему еще хуже.
— Я понимаю… Но продолжайте, я вас перебил.
— Я закричала; и где-то подсознательно ждала удара, если не выстрела. И знаете, как они отреагировали? Они меня спросили: «что, так больно?» И вдруг разом меня отпустили. Честно говоря, я никогда не слышала, чтобы бандиты страдали повышенной чувствительностью к чужой боли…
— Так-так-так, — пропел Кис довольно. — Добренькие бандиты. Это очень, очень любопытно…
— Вот еще что удивительно: они пользовались презервативами. То ли брезгливы, то ли…
— Ну, это скорее всего для того, чтобы не оставить генетических следов.
— А-а, об этом я не подумала… И все же, они вели себя относительно, если можно так выразиться, деликатно: перед тем, как меня изнасиловать, они пытались меня… — Вера слегка запнулась, но быстро взяла себя в руки, — меня возбудить. Мне это тоже показалось странным — разве насильникам не все равно, что чувствует их жертва?
— Невероятно, — произнес Кис. — Есть у меня одна престранная мыслишка… Но скажите мне вот что: во всех остальных случаях, кроме вашего, шайка оставляла женщин связанными, хоть и не очень сильно — практически всем удавалось освободиться от веревок самостоятельно. И, заметьте — веревок!
Связывали не скотчем, от которого невозможно избавиться без посторонней помощи, а веревками! И рты женщинам не заклеивали. Вы следите за моей мыслью?
— Не очень, честно говоря, — призналась Вера.
Она немножко разрумянилась от горячего чая, глаза оживились и заблестели, и она стала необыкновенно хороша. Кис посоветовал бы ей почаще пить чай… И иметь приятных собеседников, конечно.
— Ну как же, — удивился он, — картиночка складывается прелюбопытная: со всеми женщинами преступники обращались исключительно щадяще, если, конечно, не считать самого процесса изнасилования, который был из разряда жесткого порно… Но ни одна женщина не была избита, никаких иных жестокостей не было; веревочки надели почти для красы… Рот ни одной не заклеили, — что, на самом деле, было бы логично: хоть и зима, все окна закрыты, да и по вечерам в каждой квартире свой гвалт стоит, а все же риск имелся, что соседи услышат крики о помощи… Вас это не наводит ни на какую мысль?
