Инна Тронина - Ночь с четверга на пятницу
Её руки пахли маслом корицы, и ловкие гибкие пальцы массировали ноги Мирона — пятки, икры, поднимаясь всё выше. Любка знала, что Мирон любит «царапки», но с такой же страстью массировала собственным телом его ягодицы, поясницу, спину. Что происходило потом, Мирон обычно не помнил, потому что сеанс эротического массажа у них превращался в бешеный трах. Из-за этого до груди, плеч и шеи они, кажется, так ни разу и не добрались.
Потом парочка бежала в душевую, и там вновь занималась любовью. Сверху на них из душа лилась вода — как правило, прохладная, чтобы немного успокоиться. Любке нужно было принимать нового клиента, и для этого приводить себя в норму.
Всё это происходило раз в неделю, а то и чаще. Мирон приезжал к Любе на квартиру, чтобы оттянуться без оглядки на очередь за дверью, и они пропадали для всех на сутки. Правда, родители Мирона в последнее время не давали знойной парочке наслаждаться и начинали обрывать телефоны. Мирон предпочитал не отключать мобильник, потому что знал — отец явится прямо к Любке искать его или пришлёт ребят в масках, которые быстро найдут предлог и закроют красавицу на пятнадцать суток. А то и вовсе вышлют из Москвы на родину из-за проблем с регистрацией…
Лёжа один в постели, радуясь, что рядом нет постылой Лидочки, Мирон вспоминал каждый миг, проведённый вместе с Любашкой, и млел от блаженства. Он уже задремал, почти заснул, и вдруг увидел, как она, такая же голая, скользкая, отвязная, сидит верхом на малолетнем внуке шведского дипломата, ласкает его спину своим упругим трепетным бюстом…
И Мирон вскочил, как ужаленный, заметался по спальне, не представляя, что же теперь делать. Ведь вот сейчас… они… Будь всё проклято! Не нужно ему ничего, кроме радости быть с Любашкой, а именно этого родители его и лишили.
Мирон вытащил из оружейного сейфа наградной отцовский пистолет, который Кирилл Василенко зачем-то отдал ему на хранение, уезжая в командировку, и позабыл. В одном шерстяном белье, босиком, он бросился по аллее искать Любку, намереваясь тотчас же пристрелить этого вылощенного мальчонку, который посмел занять его, Мирона, место у вожделенного тела.
Оставляя на снегу следы голых ног, он добежал до домика охранника, остановился у ворот и понял, что Любку никогда уже не зайдёт, и всё кончено. Кругом было темно и тихо. За лес уходил молодой месяц, оставляя землю во тьме.
Тогда Мирон Василенко приложил дуло к виску и сразу же выстрелил, не успев даже додумать последнюю думу или хотя бы попросить у Бога прощения…
Люба Жестерова шла на работу к шести вечера и особенно не торопилась. Как всегда, глазела на витрины, прикидывая, какую тряпку или цацку купила бы, будь у неё деньги. Таким образом, Любаша отчасти удовлетворяла свои желания и успокаивалась до следующего раза.
В белом полупальто из овчины и розовой вязаной шапочке, высокая, стройная и сияющая, как новогодняя куколка под ёлкой, Люба вполголоса напевала песенку, услышанную вчера на концерте. Слов она не запомнила, привязался только мотивчик, но содержание таких шлягеров, как правило, оригинальностью не отличалось. Он-Она, любовь-разлука, ревность-покаяние.
«Но это только в песенках так, — думала Любаша, откидывая назад длинные чёрные волосы и умело закуривая. — А в жизни — ни любви, ни жалости, ни покаяний. Особенно если ты — всего лишь массажистка, а он — сын милицейского генерала…»
Сейчас Любаша снимала однокомнатную квартиру в Отрадном, но жить сам не любила; только ночевала, да и то нечасто. Правда, сегодня пришлось там проторчать до четырёх дня, потому что обещал заехать Пашка Бушуев. Собирался наконец-то объяснить, для чего потребовалось несколько дней назад носиться по ресторанам.
Сначала завалились на Рублёвку, потом отправились в «Дягилев», а напоследок смотались в «Мост». Из первого кабака почему-то удирали второпях, по приказу того же Бушуева, хоть Любаша и не собиралась кончать ужин так быстро.
Нельзя сказать, что этот вояж Любе не понравился. Напротив, она чувствовала себя по-настоящему счастливой. Все три заведения имели статус элитарных, жёсткий фейс-контроль и устоявшуюся клиентуру. Без Пашки, вернее, без Стефана Силинга Любаша век не попала даже в один такой ресторан, не говоря уже о трёх. Не попробовала бы изысканные кушанья и французские вина, о которых до того вечера только слышала.
Мирон Василенко по ресторанам её не водил, пользовал лишь в массажном салоне или на съёмной квартире. Фешенебельные заведения он посещал то с девицами «из общества», то с «голубыми», и в последнем случае надевал платье, туфли на каблуках, красился…
Пашка отзвонился около пяти, когда Люба кончала накладывать макияж. Сказал, что у него сегодня запарка, и встреча переносится примерно на неделю. Мысленно послав Бушуева по матери, Люба отключила кофеварку и со злости выпила подряд три чашечки. А потом хлопнула дверью квартиры так, что по лестнице пошёл гул, и в окнах зазвенели стёкла.
Ясен пень, просто так девок по кабакам не возят. А уж по таким, как эти, и подавно! Ещё утром, после возвращения из «Моста», Любаша ждала приглашения на квартиру если не к шведу, то к Пашке или Егору, но ничего не дождалась. Бушуев только назначил сегодняшнюю встречу, обещал всё рассказать. И вот, урод, опять смылся! Теперь ему мулатка Сюзанна массаж сделает — где там Любаше! А ведь просыпались когда-то в одной постели с Пашкой, пили коктейль «Морской бриз» с клюквой, грейпфрутом и колотым льдом…
Одно время Бушуев даже подумывал жениться на ней. И тогда по дороге на работу Любаша заходила в свадебный салон, несколько платьев примерила. Выбрала одно — закачаешься! Нежно-малиновое, с кринолином, открытыми плечами и двумя букетами — на груди и в складках юбки. Конечно, Паше она про платье ничего не говорила, да и не верила ему до конца. Просто тешила свою израненную душу, хотя бы на время забываясь в мечтах и тем самым спасаясь от лютой тоски.
Рассеянно вытащив из сумки мобильник, Люба пробежала глазами рекламную эсэмэску, не заинтересовалась и взглянула на часы. До начала её смены оставалось тридцать пять минут. Отсюда до салона, нога за ногу, — десять. Одна радость и осталась в жизни — пройти по нарядным улицам центра Москвы, поглазеть на выставленную за витринными стёклами роскошь.
Три дня назад она танцевала с парнем, которому повезло от рождения. Вспоминая Стефана, Люба завидовала его спокойствию, равнодушию к мирским благам, способности размышлять о чём-то более сложном. Стефан Силинг буквально изнывал от скуки и пресыщения. Его тошнило от вызывающего блеска тех самых заведений, о которых многие его ровесники даже не слыхали.
Несколько раз Стефан пробовал поговорить с Любой о взглядах различных философов на счастье и горе, на жизнь и смерть. Но она ничего не поняла и опять потащила парня танцевать, благо в это время он переставал умничать…
Люба быстро шла по Сретенскому бульвару, собираясь свернуть на Большую Лубянку. Она злилась на весь мир, особенно на собственных родителей, которые только и сумели, что нарожать кучу детей. «Электричество по вечерам экономили, рано спать ложились», — стыдливо объясняла матушка. Развлечения под лоскутным одеялом в сибирском посёлке закончились для родительницы орденом «Материнская слава» ещё в советские времена.
А вот теперь её младшенький, восьмой по счёту ребёнок от полуграмотного лесосплавщика должен добывать хлеб насущный, сначала снимаясь в порнухе. А после — ублажая всеми способами клиентов массажного салона. Неизвестно с кем доведётся трахаться, предварительно размяв ему каждую мышцу — от пальцев ног до ушей. И это — её удел, её «потолок», потому что дальше может быть только хуже.
Папа Мирона пока ещё крышует их салон, но после женитьбы сыночка вполне может кинуть заведение на произвол судьбы, вернее, своих же коллег-ментов. Не очень-то хочется Кириллу Григорьевичу, чтобы его новобрачное чадо бегало на сеансы к Любашке…
Почему-то вспомнился Артём — первый мужчина, к которому она по-настоящему прибилась в Москве. Ей было шестнадцать, ему — сорок. Наивная девочка приняла его за долгожданного принца, а он оперативно договорился с дружком-режиссёром, стряпавшим порнокассеты. И уступил ему Любашу в счёт невыплаченного долга, взятого ещё во время дефолта девяносто восьмого года.
Режиссёр Камиль быстро сделал Любашу своей примой. И вскоре порочная сага уже просматривалась любителями «клубнички» в Барнауле, где актрису узнал её родной брат Семён. После этого Любе пришлось съехать с квартиры, потому что брательник не жалел денег на междугороднюю матерщину. Выслушивать его благочестивые наставления было тем более противно, что увидел брат порно не в передаче «Спокойной ночи, малыши!». Потом Семён сел за драку и отвязался на несколько лет.
Но пришла новая беда — Люба вместе со всей порностудией загремела под суд. Уголовное дело, как сказал Камиль, проплатили конкуренты. И неизвестно, чем закончилась бы для Любаши вполне заслуженная отсидка, тем более что все без исключения актёры были взяты с наркотой. Но репортаж из зала суда напечатала одна из «жёлтых» газетёнок, и фотка голой Любашки удачно попалась на глаза Мирону Василенко. Он немедленно раздобыл кассету, оценил юное дарование и захотел попробовать сам. Ему удалось убедить отца в том, что девочка страдает невинно, и нужно её спасать.
