Данил Корецкий - Смягчающие обстоятельства
Мария не убрала руки и никак не отреагировала на ласку, выражение лица тоже не изменилось, так что Орехов и Толик ничего не заметили.
Помня о просьбе спутницы, Элефантов все время поглядывал на часы и, когда стрелка приблизилась к восьми, предложил возвращаться в город.
Веселье в «Нептуне» только начиналось. Орехов заупрямился, но, когда Элефантов сказал, что они доберутся на попутках, сдался. Они вышли на улицу, Мария без малейшего смущения попросила Элефантова подержать плащ и отлучилась в туалет, и он подумал, что впервые встретил женщину, абсолютно лишенную жеманности, расценив полную естественность поведения как свидетельство высокого уровня развития.
Алик с Толиком курили в машине, а Элефантов стоял над обрывом и рассматривал реденькую цепочку чуть мерцающих огней у черного горизонта.
Вспышки неоновой вывески ударяли по глазам красным и голубым цветом.
Логика событий требовала, чтобы на обратном пути он попытался поцеловать Марию: ответная реакция определит характер их дальнейших взаимоотношений. Но, в отличие от большинства собратьев по полу, Элефантов не считал, что, принимая приглашение в ресторан, женщина автоматически дает согласие и на все остальное, что может за этим последовать. Более того, он опасался, что Мария расценит его поползновения как стремление заставить ее расплатиться за угощение. Бр-р-р! Его передернуло от одной возможности, что такая мысль может прийти ей в голову. А ведь она, чего доброго, связав ресторан и поцелуи и чувствуя себя обязанной, постесняется сказать «нет»… Тем более что находится в какой-то зависимости: без их машины добраться до города трудно, к тому же «голосовать» на трассе в сумерках одинокой молодой женщине рискованно…
Нет, к черту, раз существует такая вероятность, лучше воздержаться от всяких вольностей! Элефантов скорее предпочел бы умереть, чем становиться на одну доску с типами, которые, затратившись на ужин, любыми путями пытаются «получить свое»…
Но с другой стороны — вдруг он все усложняет? Если он нравится Марии, она с удовольствием проводит с ним время и ждет чего-то большего, то его пассивность может ее разочаровать…
Элефантов знал за собой склонность к самокопанию. Часто оно приводило к раздуванию из простых вещей трудноразрешимых проблем, созданию препятствий, которые не мешали никому, кроме него самого: сверстники, проще смотревшие на мир, их попросту не замечали, а потому успешно преодолевали.
Особенно наглядно это проявлялось в отношениях с женщинами. В решающий момент любая, за редким исключением, говорит: «Не надо, перестань».
Девяносто девять процентов за то, что это притворство, обычная женская уловка, но все же появляется мысль: а вдруг она действительно не хочет?
Тогда всякое продолжение будет грубым и некрасивым домогательством, нарушением необходимого в подобных случаях принципа добровольности…
Чувствуя его колебания, партнерша, чтобы не уронить достоинства, уже не может отступать, хотя, возможно, досадует на такую нерешительность и была бы рада, прояви он настойчивость и не послушайся… Но он слушайся, боясь совершить недостойный поступок, после которого будет стыдиться сам себя и не сможет смотреть в глаза обиженной…
Иногда подобная щепетильность, возвращаясь как неумело запущенный бумеранг, причиняла болезненную травму. Как с Настеной. Они встречались довольно долго, и, пожалуй, он даже был в нее влюблен. Она позволяла целовать себя, ласкать, раздевать донага, но потом говорила «нет», и он останавливался в полной уверенности, что у нее есть веские основания не позволять ему большего. А потом узнал, что в то же самое время она спала со своим соседом, красивым нахальным парнем, не отягощенным иллюзиями насчет женских добродетелей. Ему стало горько и почему-то стыдно, хотя ничего позорного он не совершил. Он понял, что, хотя женщине нравится, когда о ней думают хорошо и возвышенно, проще ей с приземленными, практического склада людьми, умеющими помочь согрешить, подтолкнуть к постели обыденно и как будто против ее воли. А романтикам достается только лирика: прогулки при луне, походы, кино да поцелуи.
Это показалось Элефантову ужасно несправедливым, становиться грубо-приземленным и практичным он не хотел, да и не мог, оставалось примириться с мыслью, что отрицательные свойства "человеческой натуры имеют в любовных делах преимущества перед порядочностью и благородством. Но принять настолько чудовищную мысль было совершенно невозможно! И он решил: нельзя всех стричь под одну гребенку! Утонченная, умная женщина никогда не клюнет на нахальство и плохо задрапированную похоть!
Стало легче, но где-то в глубине сознания шевелилось: объяснить можно все что угодно, особенно когда хочешь успокоиться. Надо переделывать себя, братец, становиться проще!
Но это оказалось трудной задачей. Сколько раз он давал себе зарок покончить с бесконечными сомнениями, «упроститься» до предела, но болезненно обостренное самолюбие перестраховывалось в стремлении избежать даже возможностей какой-либо унизительной ситуации, заставляло «прокручивать» все варианты поведения и анализировать возможные последствия — не представляют ли они опасности для его достоинства?
Выбраться из клубка сложностей он так и не смог, решив в конце концов, что комплексы есть у каждого человека, а боязнь «потерять лицо» — не самый худший из них.
— Эй, ученый! — окликнул его Орехов. — О чем задумался? Опять решаешь мировые проблемы? Иди лучше к нам — анекдот расскажу, обхохочешься!
Элефантов направился к машине. Если бы Орехов узнал, о чем он думает, то обхохотался бы без всяких анекдотов. Для него все в жизни было просто, никаких проблем не существовало. Тем более с женщинами. И как ни странно, их не отпугивала его прямолинейность, нахрапистость и бульдожья хватка.
Элефантов объяснял это так: тот имеет дело с женщинами недалекими, малоинтеллигенгными, низкого культурного уровня, одним словом, с самками. Орехов не утверждал, что все бабы одинаковы, и чем больше с ними церемониться, тем больше они выкобениваются.
«Как лошадь! — хохотал он. — Если почувствует, что наездник неопытный, сам не знает, чего хочет, или не умеет правильно узду держать — мигом сбросит! А настоящего жокея почует — и пошла, милая, как по струнке!»
Такие откровения Элефантова коробили, и верить им не хотелось. Для себя он твердо решил, что Ореху просто не приходилось встречать порядочных женщин, которые дали бы ему прочувствовать всю глубину его заблуждений.
— Однажды муж уехал в командировку, — давясь от смеха, начал Алик.
Элефантов устроился на широком заднем сиденье и, потянув за ремень, откинул приставное кресло. И тут же сообразил, что особенность конструкции «ЗИМа» предоставляет Марии свободу выбора: она может сесть в кресло, отгородившись от него проходом, а может — рядом с ним. Как женщина сообразительная, она, безусловно, выберет место, которое ее больше устраивает не только удобством…
— А ты что, нашел дома шпалу или кусок рельса? — продолжал Орехов. — Нет, просто я застал у нее в постели железнодорожника!
Мария села рядом с Элефантовым, ответила на поцелуй, потом чуть отстранилась.
— Быстро ты нашел общий язык с новой сотрудницей?
В полумраке отчетливо выделялись чуть крупноватые белые зубы, открытые широкой улыбкой.
Не отвечая, Элефантов вновь привлек ее к себе. Они целовались всю дорогу, в то время как Орех с Толиком вполголоса обсуждали какие-то свои дела и, казалось, забыли про пассажиров.
В городе Элефантов вышел первым и, глядя вслед удаляющимся огонькам «ЗИМа», подумал: как Мария объяснит мужу позднее возвращение? Что-нибудь придумает… Хотя, глядя на нее, никогда не скажешь, что она способна правдоподобно лгать…
«Все-таки ты дурак! — обратился он сам к себе. — Носишься со своими сомнениями, пестуешь их, и что в результате? Вот сегодня — хорош бы ты был, если бы сидел сложа ручки, как пай-мальчик! Обмануть ожидания женщины, лишить себя и ее приятных минут — и ради чего? Из-за боязни, видите ли, выглядеть в дурном свете! С этой глупой мнительностью пора кончать!»
И он еще, уже в который раз, дал себе слово покончить с самокопанием, всевозможными сомнениями и ненужными переживаниями.
Жена привыкла к тому, что он задерживается на работе, занимаясь внеплановыми опытами, поэтому объяснять ничего не требовалось и врать не пришлось. Отказавшись от ужина, Элефантов включил телевизор, но мысли витали далеко от происходящего на экране.
Процесс сближения с Нежинской мог завершиться тем, что они станут любовниками. Хотя такая возможность и не представлялась Элефантову достаточно реальной, в принципе она существовала. Значит, следовало определить линию дальнейшего поведения.
Элефантов вышел на балкон, уселся в шезлонг и, запрокинув голову, закурил, рассматривая черное, исколотое звездами небо.
