Данил Корецкий - Смягчающие обстоятельства
Элефантов вышел на балкон, уселся в шезлонг и, запрокинув голову, закурил, рассматривая черное, исколотое звездами небо.
Ему нравились глаза Нежинской, импонировала свобода поведения и внутренняя культура, которую он усмотрел в манерах, разговоре, умении держать себя в обществе малознакомых людей. Каких-либо чувств или хотя бы физического влечения к ней он не испытывал, и вообще она была женщиной не его вкуса.
Но, с другой стороны, в несоответствии между обликом и поведением Марии скрывалась загадка, относящаяся к ее внутреннему миру, которую Элефантов хотел разгадать. А сделать это можно было, только сойдясь с ней поближе. Тем более что все предшествующие попытки к сближению воспринимались ею благосклонно, и теперь, когда остается сделать последний шаг, останавливаться вроде бы как-то неудобно… Она может заподозрить его в недостатке смелости, чрезмерной стеснительности или в чем-то еще…
Чаши весов уравновесились.
Элефантов не был ни застенчивым, ни трусливым, несколько раз ему приходилось изменять жене, хотя потом он каждый раз жалел об этом, но расценивать близость с женщиной как нечто повседневное и обыденное он не мог, за это Орехов и считал его слюнявым идеалистом.
Как всякий самолюбивый человек, Элефантов стремился избавляться от тех черт характера, которые могут истолковываться как проявление комплекса неполноценности или, по крайней мере, загонять их поглубже, чтобы скрыть от посторонних глаз.
Сейчас он вновь выругал себя за сомнения и колебания. В конце концов, окончательное решение остается за Марией, то, что она проводила с ним время, ездила в ресторан и целовалась, вовсе не означало, что она согласится на большее. Но если он, со своей стороны, не предпримет попытки к решающему шагу, значит. Орехов прав, да и Нежинская может подумать, что он слюнтяй. Что ж, раз так…
Сильным щелчком Элефантов отбросил окурок и проследил, как красный огонек, описав дугу, рассыпался, ударившись об асфальт, на мелкие искорки, которые тут же потухли.
На следующий день Элефантов пришел на работу рано, но Нежинская уже сидела за своим столом.
— Будем целоваться? — с порога спросил он, стремясь шутливостью вопроса сгладить возможную неловкость, которая могла возникнуть между ними.
— Да что ты говоришь! — со смехом ужаснулась Мария.
— Ну, а что тут такого, ведь никого же нет! — Он легко коснулся ее губ и заметил, что глаза Марии ласково сияют.
В перерыве Элефантов вышел с Марией на улицу и как можно небрежнее предложил:
— Давай съездим ко мне в гости.
— К тебе? В гости? — не поняв, переспросила Нежинская.
— Ну, не совсем ко мне, — удивляясь собственному нахальству, пояснил он. — Есть одна уютная свободная квартирка…
Для того чтобы говорить это, ему приходилось делать над собой усилие, но, преодолевая застенчивость, он с удовлетворением думал, что теперь его нельзя упрекнуть в слюнтяйстве, хотя где-то в подсознании шевелилось опасение: вдруг Мария оскорбится, с возмущением оборвет его, исхлещет обидными словами, а то, чего доброго, бросит в лицо деньги, которые он на нее истратил. И тогда останется только провалиться сквозь землю, Элефантов знал, что такого позора он не вынесет.
— Видишь ли, ты очень просто смотришь на эти вещи, — глядя в сторону, медленно проговорила Мария. — Наверное, это правильно… Но у меня много знакомых, нельзя, чтобы кто-то нас увидел…
Вот и все. Беспокоящая мысль исчезла, на смену пришла другая: пожалуй, Орехов прав — решительность дает хорошие результаты, а вечно сомневающиеся слюнтяи всегда оказываются в дураках. Конкретный пример: слово сказано и ответ получен. Остается, прикрывшись флером благопристойности, обговорить конкретные детали.
— Не увидят, — убеждающе произнес он. — Так когда?
Они стояли в десятке метров от входа в институт, мимо проходили сотрудники, многие здоровались, и никто не подозревал, о чем беседуют заведующий сектором Элефантов и инженер Нежинская.
В этот раз Мария не сказала ничего конкретного, но Элефантов, войдя в роль «настоящего жокея», повторил вопрос через день, потом через два, через неделю…
Наконец она решилась.
Уезжая в двухмесячную командировку, Витя Ларин оставил Элефантову ключи от новой квартиры и поручение приглядывать, чтобы все было в порядке, но за прошедшее время он так и не удосужился выбраться сюда. Вся обстановка единственной комнаты состояла из двух стульев и массивной тахты без спинки и ножек, стоявшей прямо на полу. Везде лежала пыль, застоявшийся воздух тоже пропах пылью.
Мария должна подойти через пять минут — чтобы не привлекать постороннего внимания, они решили заходить порознь, и до ее прихода следовало хотя бы немного навести здесь порядок.
Намочив тряпку, Элефантов протер подоконник, стулья, поколотил ладонью матрац и распахнул дверь на балкон. Окраина. Частный сектор. Маленькие, покосившиеся домишки, бесконечные заборы, прямоугольники приусадебных участков, крохотные огородики. Размеренный, почти деревенский уклад жизни. Старый, обреченный на снос район — новостройки подошли уже вплотную.
Внизу толпились люди, вначале показалось — вокруг прилавка. Небольшой базарчик, что ли? Присмотревшись, он понял, что ошибся. Это отпевали покойника.
Элефантову стало неприятно. Подумалось: увиденная картина символична и как-то связана с тем, что сейчас должно произойти. Но в чем смысл этого символа? Дурное предзнаменование? Грозное предостережение: мол, ничего хорошего греховная связь с Марией не сулит? Или, наоборот, напоминание о бренности и кратковременности человеческого существования, о том, что часы, дни, недели, месяцы и годы пролетают быстро, и если не заботиться о маленьких радостях, то можно безнадежно опоздать?
А может быть, это выражение философской концепции: мертвым — небесное, а живым — земное? Или еще более глубокий: хотя человек и умер, но жизнь продолжается, молодость берет свое, а любовь обещает зарождение новой жизни?
Впрочем, он не может сказать, что любит Марию, и вряд ли она любит его, к тому же адюльтерные связи, как известно, не преследуют цели продолжения рода…
Но тогда вообще зачем он здесь?
Элефантов закурил, выпуская дым в проем балконной двери.
Если Нежинская размышляет о том же самом, она тоже задаст себе этот вопрос. Ответить на него ей очень просто: достаточно повернуться и уйти.
Может, так и будет лучше… Кстати, сколько минут уже он ее ждет?
Плям-плям, — раздельно проговорил звонок.
«Утри слюни, братец, — посоветовал Элефантов сам себе, направляясь к двери. — Опять тебя потянуло на высокие материи. Горбатого могила исправит!»
— Сразу нашла? — спросил он.
— Конечно. Ты же объяснил.
Переступив порог, Мария с интересом осмотрелась.
— Интерьерчик, конечно, своеобразный… — затараторил Элефантов. Ему было неудобно за обнаженную недвусмысленность обстановки, и он пытался затушевать это оживленной болтовней.
— …как у вегетарианца Коли Калачова из дикого общежития имени монаха Бертольда Шварца…
Мария смотрела непонимающе.
— Ну, Ильф и Петров, — подбодрил он. — «Двенадцать стульев». Комната — пенал, и посередине — матрац. Помнишь?
— Я не читала, — покачала головой она.
Такую неосведомленность в любом другом человеке Элефантов расценил бы как признак крайней невежественности, но сейчас он подумал, что Мария молодец — не старается казаться умнее, чем есть.
— Много потеряла. Ничего, я тебе дам. Замечательный роман!
Собираясь сюда, Элефантов хотел купить бутылку шампанского, но в магазине была только водка и крепленое вино. Значит, подготовительный период отпадал, следовало сразу переходить к делу: всякая заминка усиливала неловкость.
— Наконец-то мы одни… — другим голосом произнес он, подойдя вплотную к Нежинской.
— Ты этого долго ждал? — тихо спросила Мария.
— Да, долго…
— Просто так тебе казалось…
Лицо Марии было совсем близко, глаза загадочно поблескивали. Губы у нее оказались мягкими и влажными.
Когда он начал ее раздевать, она, в свою очередь, стала расстегивать на нем рубашку, сняла и положила на стул галстук. Смелая женщина!
— Чему ты улыбаешься? — Элефантову показалось, что она почему-то смеется над ним.
— Я всегда улыбаюсь, — немного напряженным тоном ответила она.
Когда одежды упали, оказалось, что Нежинская худее, чем он предполагал. Выступающие ключицы, оттопыренные лопатки, торчащие кости таза — во всем этом было что-то болезненное. Когда она нагнулась, чтобы расшнуровать свои полуботинки, Элефантов с трудом заставил себя поцеловать узкую спину с отчетливо выделяющимися позвонками.
Нагота Марии не располагала к ласкам, и Элефантов поспешил быстрее закончить то, ради чего они сюда пришли.
В последнюю минуту Мария сказала:
— Иногда я думаю, что этого не следовало бы делать…
