Татьяна Степанова - Дамоклов меч над звездным троном
— Наш мальчик тебе так нравится?
— Мне? Он? Да ты что. С нашим Санычем со скуки умрешь.
— Не то что со мной, да? — Долгушин вздыхает.
— Он странный стал, — Варвара тихонько водит пальцем по его животу — точно рисует узор на коже. — Вообще он изменился. Эта еще его медитация дубовая… Где-то все время пропадает часами. О бессмертии пар-ниша грезит. Куда уж дальше?
— О жизни вечной.
— Ну, я и говорю — о бессмертии. О каждом дне как о последнем думать — это такой отстой… Знаешь, я ему говорю, — Варвара усмехнулась, — ах, тебя не устраивает, что черви тобой захрустят там, на кладбище? Так пойди в церковь, перекрестись, уверуй, что воскреснешь или там в рай сразу скакнешь… Как у Булгакова-то? Каждому по вере его — вот и тебе, может, отломится. А он на меня крысится как чумной… Это он после смерти матери такой стал — повернутый. Отца с мачехой ненавидит… А раньше он был другой?
— Другой, — Долгушин накрыл ее руку, опускавшуюся все ниже, ладонью. — Стоп.
— Почему стоп?
— Потому что начнется снова.
— Что начнется снова?
— Все, что было. А ты и так вся мокрая…
— Ну, давай тогда про бессмертие дальше бухтеть. — Варвара прижалась к нему всем телом. — Саныч — сопляк зеленый. И по-моему, девственник до сих пор, хоть он умрет — не признается. А по мне бессмертие — вот оно, здесь. И просветление тоже. Сейчас, как ты мне вломил, мне так было — светло-светло…
— Пропадешь ты со мной, Варька. — Долгушин убрал волосы с ее лба. — Добра я тебе желаю, поэтому и говорю. Пока не поздно, сматывай ты от меня удочки…
— У тебя все наладится. Ты еще будешь выступать. Вот придет зима, вернемся домой. Ребята соберутся, будет сильная группа, будут тексты, музыка… Ты же гордый, ты не захочешь, чтобы разное чмо считало тебя ни на что уже не годным… А потом у тебя столько долгов, Витька, — что с ними-то делать? Как расплачиваться-то думаешь?
— Варя-Варюша, кто куда — а наша Варя снова за пилу…
— За пилу? А кто тебе еще здесь правду-то скажет? Всех все устраивает. Все ж тут за твой счет живут. Присосались, как клопы… А ты в долгах, как в дерьме. Неизвестно, чем занят. На дела свои рукой махнул, ноль внимания. И только всем как дурак «желаешь добра». Этому пьянице полоумному — и тому…
— Кстати, напомнила. Леха так и не звонил? — спросил Долгушин.
— Нет. И где его носит — никто не знает. Охранник его прямо телефон обрывал — это Вадим который. Потом жена его бывшая — эта аж со вчерашнего дня все его разыскивает.
— Жена? Наташка? Она тоже Леху ищет? — Долгушин приподнялся на локте.
— Ну да. Вас-то никого не было, я сама с ней по телефону объяснялась… Лилька, как узнала, кто это звонит, сразу как неживая стала. Вот дура-то еще…
— Ты Лилю не трогай.
— Да не трогаю я ее, на черта она мне нужна, эта твоя кукла.
— Варя, а помнишь, ты мне говорила… Она что-то такое рассказывала тебе… Я не понял.
— А, это? Да я сама ничего не поняла. Лилька в своем репертуаре… Чушь какую-то про Ждановича болтала. Вроде когда они третьего дня с охранником гонки устроили, Жданович увидел что-то… И до этого тоже было — помнишь, после Нового года, когда мы его в больницу возили с сердцем? Ну, после «Астории». Ему плохо стало — Лилька говорит, он и тогда что-то увидел…
— Что увидел?
— Что-то… Ну, ты Лильки, что ли, не знаешь? Она любит туман напускать. Жданович спьяну наплел ей какую-то хрень, а она верит. Она как трава перед ним стелется, дура безмозглая. И куда лезет, спрашивается? Своими руками кол в себя же и забивает. Ну, спутается она с Лехой, исполнит розовую мечту детства. Так он же конченый совсем…
— А я разве не конченый? — спросил Долгушин.
— Ты? Нет. Ты не конченый, — Варвара точно хищница лапами уперлась руками в его грудь, наклонилась обдавая горячим Дыханием, заглядывая в глаза. — Нет. Слышишь ты? Нет, нет, нет. Это я, я так классно, кайфово все время кончаю с тобой. Ну, давай же, давай, покажи мне, кто ты такой!
Плеск волн. Сон палуб. Потоки луны. Сдавленные крики, объятия, шепот, царапины, нежность, телесный сок…
Глава 21. ПЕРЕСЕЧЕНИЕ ПРЯМЫХ
То, что жертвы в серии, возможно, еще будут — к этому Никита Колосов внутренне готовил себя. Но то, что следующей — четвертой — жертвой окажется всероссийская эстрадная знаменитость, — это было уже за пределами самых убийственных прогнозов.
На место происшествия после звонка дежурного он выехал одним из первых. И провел на месте почти шесть часов. Ровно столько длился осмотр, в котором, кажется, принимало участие все Министерство внутренних дел со всеми приданными силами и резервами. Ждали самое высокое руководство. Статус дела оказался таковым, что к расследованию срочно подключились Генеральная прокуратура, ГУУР и консультанты из ФСБ. Почти два часа Колосов фактически угробил на введение в курс дела всех этих важных и самостоятельных в своих оценках должностных лиц, а также на доклад ситуаций представителям Генеральной прокуратуры. Но надежды, как всегда, он возлагал лишь на следственно-оперативную группу, состоявшую из самых обычных оперов отдела убийств, дежурного следователя местной прокуратуры, экспертов-криминалистов, с которыми работал годами, да еще на себя самого.
Мертвый Кирилл Боков во многом, ох как во многом отличался от Кирилла Бокова живого, виденного лишь на экране телевизора. Прежде это был лишь эстрадный фантом, телевизионная картинка, яркая, переливающаяся всеми цветами радуги иллюзия, поющая звучным приятным голосом песни « Яблоня-груша», «Любовь ушла», «Я тебя люблю», «Ты моя радость», «Сколько лет», «Почему мы вместе — не пойму», «Где любовь?», «Любовь пришла», «Я тебя не люблю, прости», «Море любви», «Сердце бьется», «Боюсь любить».
Когда голос Бокова рвался на волю из автомагнитолы по дороге в какой-нибудь дальний район, Никита Колосов, смотря по настроению, то слушал очередное боковское «Море любви» до конца, то выключал радио. Это было самое обычное дело. Боков существовал где-то там, в радио-, телеэфире, совершенно отдельно от земного бытия начальника отдела убийств. И намека даже не было, что когда-то случится вот такое: Кирилл Боков, бездыханный, голый, обезображенный смертью, будет валяться на обочине пустынной подмосковной дороги, а Никита Колосов будет осматривать его материальное тело, труп, переворачивать его, ощупывать, изымать улики, фотографировать вместе с экспертами, откатывать пальцы.
А пальцы у мертвого Бокова были холодными, хрупкими, почти женскими. Не успевшая еще окоченеть ладонь — мягкой, пухлой, не приученной к работе…
Боков был убит тремя выстрелами из пистолета «ТТ». Две пули попали ему в грудь и шею, третья — в левый висок. Колосов осмотрел «Мерседес» — судя по повреждениям, машину Бокова остановили на дороге и почти сразу же открыли по ней огонь из пистолета. Затем тело Бокова вытащили из салона, доволокли до обочины. И вот тут-то с трупом были проделаны некие манипуляции — во-первых, срезана вся одежда. Во-вторых, на правое запястье намотан уже знакомый «опознавательный знак» — металлический жетон.
Однако кое-что в серии на этот раз дало сбой. Что может быть общего у всех этих потерпевших с таким человеком, как Боков? Как вообще это могло произойти, что убийца на этот раз избрал для себя именно его?!
Колосов подумал: надо спросить у Кати — как звали того мужика, древнего грека, который сжег где-то в Эфесе знаменитый храм? Может быть, как раз в этом все дело? В жажде скандальной славы? В попытке убийцы таким вот кровавым образом заявить о себе? Но как же тогда быть с прежними эпизодами? Улики-то прямо указывают на один и тот же почерк, единый подход, на определенную сложившуюся систему.
Само место убийства тоже вызывало у него немало вопросов. Дорога — тихая подмосковная дорога… Судя по показаниям менеджера Бокова по фамилии Свирский — Боков из комплекса отдыха «Рождественское» следовал на своем «Мерседесе» в загородный ресторан «Императорская охота», где представитель какой-то продюсерской фирмы назначил ему встречу. Так утверждает Свирский. Но так ли это на самом деле? Нет сомнений — машину Бокова на этой тихой лесной дороге ждали. Об этом говорит и характер ранений, и повреждения на машине, и сама траектория полета пуль. Тот, кто держал в руках этот самый пистолет «ТТ», мастерски с ним управляется. Правда, на этот раз одним выстрелом дело не обошлось. Чтобы прикончить жертву, потребовалось три пули вместо одной. Ну да у стрельбы по движущейся мишени свои правила.
По заключению эксперта, Кирилл Боков умер между половиной первого и часом дня. Убийце потребовалось не менее десяти минут на все посмертные манипуляции с трупом. Он сильно рисковал, оставаясь на дороге так долго, однако пошел на риск, добиваясь детального повторения прежнего ритуала действий. Что все это значило? Значило ли это то, что ритуал с раздеванием и оставлением «опознавательного знака», своей «визитки», был для убийцы не менее важен и дорог, чем акт самой физической расправы над четвертой жертвой?
