Ирина Горбачева - Москва-Ростов-Варшава
– А дядя Паша где? Неужели опять на зону попал?
– Да, не спрашивай, Максик. Было хорошо, стало ещё лучше. За свой длинный язык, да кулак тяжёлый. Ничему его жизнь не учит. Для кого перестройка, а кого на стройку. Нашли на чём его взять. Валюту у него изъяли. Я же, Максик «челноком» заделалась. Жить надо как-то. Сейчас как? Ни работы, ни пенсии. Платить им нечем!
– Подожди, мам Лен. Он же знал, что за валюту срок полагается.
– Максим, дорогой, вспомнил! Теперь каждый школьник знает, что такое бакс, зелень, капуста. За границу уже разрешено по 500 долларов вывозить. Только декларируй.
– Тогда за что посадили?
– Так статью никто не отменял. Мы место на стадионе купили. Теперь там вещевой рынок. А один деятель – Беспалый, есть такой новый бандюган, стал требовать денег за «крышу». За охрану. Простой отжим денег. Ну, ты же дядьку своего знаешь? Он их послал куда подальше. Вот и получил.
– А милиция, суд?
– Максик, дорогой, всё и все повязаны. А кто не повязан с бандюганами, так их вон отстреливают каждый день, как на охоте. Только и слышно, то судью застрелят, то адвоката, то журналиста.
– Как же так? Что же творится?
– Дорогой мой мальчик скоро обвыкнешься, ещё такое узнаешь… А, да ладно. Разговоры идут скоро эту статью отменят и всех таких горемычных отпустят.
– Так как же ты жила? На что?
– О, Максик, когда и где русская баба пропадала? Я же говорю – заделалась челноком.
– А это ещё что такое?
– Ты знаешь, если бы не это, вот тогда бы было тяжело. А так договорилась с одной женщиной на рынке, она мне делает заказы, а я езжу в Польшу и привожу ей товар.
– В Польшу?
– Ну да, многие ездят в Грецию, Турцию. А я познакомилась с одной женщиной полькой Гражиной. Мы с ней так подружились, как сёстры стали. Слушай, Максик, я же её дочке Малгожате, все уши про тебя прожужжала. Как знала, что всё равно ты вернёшься! Ох, и девка хороша! Не избалованная, просто клад.
– Ладно, мам Лен, успеешь ещё меня сосватать. Надо мне на работу устроиться.
– Да, Максик. Устроишься. Только где и кем? Все предприятия закрыты или закрываются. Не город, сплошной рынок. На электромеханическом, что не месяц, то отпуск у людей. А зарплату, слышала, куртками китайскими выдали. А ты говоришь. Да что там город! Вся страна стала большим базаром.
– А за Катю, почему ты молчишь?
– Максик не поверишь, думала, с Катей не будет проблем. Не оставит она меня одну. А вот вышло как! Окончила медицинский техникум, в больницу устроилась работать. Я почти успокоилась, только за тебя душа и болела. Вы же мне все родные. Я ходила в военкомат, узнавала, вроде и не погиб, а никто не знает где ты, и что с тобой. Ну, так, прихожу с работы, а на столе записка, сейчас дам, почитаешь.
Лена достала из тумбочки клочок бумаги и со слезами на глазах стала читать записку: – «…Мама Леночка, не ругайтесь и не плачьте…» Ой, не могу читать! На, Максик сам.
– Мам Лен, не плачь, я найду Катю, не переживай, ты самая хорошая, ты же нам маму заменила.
– Скажешь тоже, мамку родную никто заменить не может. А Катя, вот, взяла и уехала, даже не поговорила со мной, не посоветовалась. А ты говоришь, родная мать.
– Не плачь, ты всё равно родная, – Максим обнял бедную женщину, так нежно, как если обнимал бы свою мать.
– Спасибо, родной мой Максик, не переживай, я узнала, у девчонок разнюхала. Она в Москву подалась с одной девочкой, шустрой такой. Да ты помнишь её – Лариской звали! Пробивная такая. Так я хотела в Москву податься её искать. А куда? Где искать-то? Сейчас все в Москву бегут и беженцы, даже вон, по телеку видела африканцы.
Представляешь, в аэропорту живут месяцами, прямо на полу спят. Что делается?!
А время и действительно смутное настало – конец восьмидесятых. Помыкался Максим. Никуда не берут на работу, везде сокращения, никому он не нужен, даже в охрану не берут. Боятся, контуженный, в плену был. На Афганцах словно печать стоит. Мало ли чего. Хорошо склонности к алкоголю нет. Не спился. Сухой закон, объявленный Горбачёвым конечно мера. Но не для выпивох. Они как без закона меры не знали, а уж после, какой только «палёнкой» не травились? НИИ закрылись. Что там НИИ, заводы закрывались один за другим.
Не мог Максим больше на Лениной шее сидеть, да тут и дядя освободился.
– Всё, Лена, я решил. В следующий раз едем в Польшу вместе. Всё покажешь, расскажешь. Потом я один буду ездить, товар тебе возить, а ты сиди и торгуй. С дядькой жизнь налаживай. Всё так легче тебе будет. А я и в Москву заеду, попробую Катю разыскать.
Так и решили на семейном совете. Лена, получив деньги за партию товара, определила день поездки в Польшу.
В Варшаве у неё тоже было всё налажено. Сначала она снимала комнату у разбитной доброй польки Гражины, с которой случайно познакомилась в поезде. Вскоре они так подружились, что та перестала брать деньги за постой, да ещё ругала Лену, когда та привозила подарки из России: банки с икрой, конфеты, шоколад. В нищей России, Лене удавалось достать всё. И это всё успешно продавалось в Польше и менялось на доллары. Подруги были ровесницами с похожими судьбами. Рассказывать о своей жизни могли ночи напролет. Понимали друг друга без всякого перевода, хотя Гражина рассказывала историю своей жизни Лене на польском, а Лена, естественно на русском языке. Разница между ними была только в том, что муж Гражины, «уехал за грошами» в Германию, да так там и остался. Они развелись, муж иногда приезжал по делам в Варшаву и не забывал, ни первую жену, ни дочь. Гражина была не в обиде на мужа, хотя возможно, в силу своего характера скрывала свои чувства.
– Мой отец, по материнской линии из рода Пилсутских! А он кто? На половину немняк!
– Правильно Гражка, хай ему грец, тому немчуре! Смотри невесту, какую он тебе оставил! Золото! – Поддерживала Лена подругу, кивая на её дочь Малгожату.
– Смотри Малгоська у тебя, просто клад! Ох, и сосватаю я её, придёт время. И жених имеется! Вот заживём! – смеялась Лена.
Гражина знала о ком шла речь. Приезжала она в прошлом году в Россию. Тогда Гражина и видела фотки симпатичного рослого парня. Посмотрела она и на перестроечную страну. Сходила с Леной один раз в магазин за продуктами. Пока та в обход пустых прилавков пошла прямо в директорский кабинет, полька стояла и с удивлением смотрела, как прилично одетые старушки, да и другие люди возились в грязном контейнере с картошкой. Выбирали, что получше и складывали в свои целлофановые пакеты.
Когда появилась Лена с тяжёлой закрытой хозяйственной сумкой на её вопрос, зачем эти люди из мусора выбирают картошку, она услышала – чтобы купить для еды. Гражина заплакала. Больше Лена в магазин её не брала.
Максима Гражина полюбила сразу, как сына. Она очень была рада его приезду. Его деловитость, воспитанность, скромность очень ей нравилась. А уж как Малгоське пришёлся по сердцу крепкий высокий седой красавец. Так и стал Максим челночить через Москву в Варшаву, хотя и не по душе пришлось ему это занятие.
Но никуда не денешься. Жить надо. Такое впечатление, что часть бывшей великой державы эмигрировала, часть челночит, ещё одна часть быстрым темпом спивается, а вся молодая поросль: мужского пола пошла в бандиты, а женская в путаны. Остальная, оставшаяся часть сограждан, видя всё, что происходит с их Родиной и, не понимая происходящего, потихоньку сходит с ума.
Дядя Паша, вернувшийся с мест заключения, остался, как говорили в его кругу «не у дел», да и года отсидки и возраст сделали его другим. Он был в каком-то замешательстве от последних событий в стране. Толком ничего не мог понять. Поэтому решил жить тихо, не привлекая к своей персоне особого внимания правоохранительных органов. Лена имела свою точку на вещевом рынке и продавала привезённый Максом товар.
Почему в поезде под успокоительный стук колёс Максу легче вспоминать всё то, что произошло в его жизни? Воспоминания сами всплывают в сознании обрывочными картинами и тянут, тянут его в прошлое, призывая к действию. А прошлое никак не даст ему погрузиться с головой в будущее и жить настоящим.
В столицу поезд из Новочеркасска приходит днём на Казанский вокзал. В Варшаву отходит с Белорусского вокзала вечером. В тот раз Максим решил, что времени мало, но он успеет съездить по адресу.
– Вам куда? – к Максу подошёл таксист со шрамом на лице.
– Смотря, сколько возьмёшь.
– Садись, брат. Возьму не дороже денег. Тебе куда?
– Точно не на Ярославский вокзал.
– Учёный, раз анекдот этот знаешь. Нет, брат, сейчас время другое. Как границы открыли, сразу все умные стали. Уже на Ярославский вокзал через Воробьёвы горы не повезёшь. Можно и перо в бок за такое получить. А мне помирать по глупости неохота. За мной и так смерть побегала. Так куда мы едем?
– На Фестивальную. Авария лицо украсила?
– Авария, афганская авария… Так-то брат. Смотрю на тебя, глаз дёргается. Что тоже пришлось хлебнуть?
