Ирина Горбачева - Москва-Ростов-Варшава
– Да, кто ж его знает, где?
– Как же мать и не знаете?
– Так мать, знала бы. Только её неделю как Бог прибрал.
– А с ней, что случилось?
– Да кто его знает, что. Как Катеньку родила, выйти из роддома не успела, муж пропал. Сына тогда чуть не убили, может от горя и болезнь появилась?
– Как пропал? Как чуть не убили?
– Ты что, слепоглухая? Куда люди пропадали?
– Это после восстания?
– Ты чего орёшь? Не знаешь, что и у стен уши есть?
– Ой! Что расстреляли? Арестовали?
– Да кто его знает? Пропал и всё тут.
– Да, много людей пропало. Так выходит, мальчик совсем сирота?
– Сирота, правда, дядька есть. Паша. Я его с детства знаю. Баламут такой был. Только ему детей не отдадут.
– А чего так? Всё же лучше, чем детском доме.
– Так сидит он. Скоро выйти должен.
– А вы мальчонке кто, тётка?
– Да если бы. Соседка. Дружили мы с покойницей. И с детишками я с рождения возилась. У меня самой не получилось своих детей иметь. А эти мне, как родные.
– Так себе взяли бы.
– Взяла бы, если бы отдали. Так не замужем я. Говорят, малоимущая, не положено. А как я без них? Катеньку, сестричку его, уже в детский дом забрали. Ой, беда!
Максим так и не видел маму, лежащей в гробу, в отличие от отца, которого побитого, но без следов пулевых ранений, разрешили похоронить на городском кладбище. Возможно, от этого, в его детском сознании остались воспоминания болезни, но, ни как не смерти мамы. Чувство, что она где-то рядом, сопровождало Макса всю жизнь. И хотя он понимал, взрослым разумом, что мамы уже давно нет, но сны…
Сны, в которых ему постоянно являлась она, были такими реальными, что казалось, он чувствует прикосновения её рук, её дыхание. Иногда после таких снов, он просыпался весь в поту, и долго не мог прийти в себя, ощущая присутствие матери, запоминая слова, советы которые она ему давала во сне. Это потом, уже в Афганистане он понял, что мама его Ангел хранитель. Там, в этом кошмаре, в самые трудные для себя минуты жизни, он закрывал глаза и просил:
– Мамочка приди ко мне, подскажи, как быть, что делать? – и она приходила, она успокаивала.
Максим с Катей попали в детский дом. Через год его привели в кабинет директора детского дома, где стоял высокий статный мужчина в красивом плаще, костюме и шляпе. Валентина Ивановна, директриса, кивнув на него, сказала:
– Максимка, это твой родной дядя. Дядя Паша. Теперь ты с сестрой будешь жить с ним.
– Не дрефь, Макс, всё будет путём! Давай пять! Дядька сказал, дядька – сделал, – мужчина погладил мальчика по коротко стриженым волосам.
И действительно, дядя Паша делал всё, для того, чтобы Максим и Катя росли, не зная нужды. Наверное, своей заботой о племянниках, он компенсировал отсутствие своих детей.
Глава 15
Пока дядя Паша отбывал свой срок, за организацию «подпольного цеха пошива верхней одежды», как значилось в обвинительном заключении, Макс успел закончить школу. Поступать в институт не стал. Пошёл в ПТУ. Лена разрывалась, работала, где могла, но следила за его учебой. После окончания училища Максим поступил также с помощью Лены в институт, хотя и сопротивлялся её деятельности по организации его обучения.
– Лен, чем такие деньжищи отдавать «на лапу», лучше я тебе помогать буду. Катька подрастёт, мы её обучим. А нам с тобой надо ещё и дяде помочь.
Но Лена, после первой отсидки дяди, вышедшая за него замуж, была стойкой в этом отношении. Поэтому Макс окончил институт и даже успел устроиться в НИИ, но пришлось идти в Армию, что он и сделал под горькие слёзы Лены и уже подросшей Кати, которую также как и Максима заставила учиться.
– Лучше бы женился, чем в Армию идти, – плакала Лена, – чует моё сердце, добром это не кончится.
Как в воду глядела. Восьмидесятый год. В Москве Олимпиада. В Афганистане война. Что потом с ним было, Максим никому никогда не рассказывал, от себя гнал воспоминания.
– Чую я ты не только с хорошей вестью приехал, – такими словами встретил дядька Максима, когда тот приехал из Ростова, получив повестку из военкомата.
– Правильно чуешь, дядька.
– Народ гудит, что ребят всех под гребёнку угоняют. И ты под разбор попал?
– Попал. Попрощаться приехал.
– Ты, брат, это слово забудь. Запомни, что бы ни случилось, ты должен вернуться. Ты матери слово дал, что Катьку не бросишь.
– У неё вы есть, если что.
– Ты, это, вот, что. Мы уже в возрасте. Да и десять лет лагерей, не считая всего остального, никуда не выбросить. Я уже потрепанный кадр. А ты всегда думай о Кате, о Лене. Она вам мать заменила.
– Дядь Паш, так ведь пуля – дура.
– А ты будь умней её. Всегда верь в жизнь. Я паря, в таких передрягах побывал. С уголовниками сидел. Не поверишь, среди них друга себе нашёл. Так вот он, в трудную минуту, всегда говорил мне, что надо представлять завтрашний день, тогда всё, что случится сегодня, пережить можно, и завтра для тебя обязательно наступит.
– Вы что так заболтались, что и звонка не слышите? Катя, наверное, пришла, – в комнату вошла Лена, а следом за ней вбежала повзрослевшая Катя.
– Максим, братишка! Ты чего так долго не приезжал?
– За стол, всем за стол! – скомандовала ласково Лена.
– Вот это хорошо. Выпьем, мои дорогие, чтобы наши расставания всегда заканчивались быстрой и тёплой встречей, – дядька разлил по бокалам вино.
– Какие это ещё расставания? – Лена испугано смотрела на мужчин.
– Мам Лен, моя дорогая, ты только не плачь, – стал успокаивать ей Макс.
– Макс, и тебя в Афганистан? – спросила Катя.
– Какой такой Афганистан? Не пущу!
– Лен, ну чего ты. Не отвертишься тут, – дядька положил свою широкую ладонь на плечо Лены.
– Он зачем диплом получил, чтобы его в гробу домой привезли? Не пущу! – Ага, мам Лен, придут и заберут. Нашим ребятам и диплом не дали получить. В один день пришли, забрали и увезли. Сказали, что если не поедут, посадят, – Катя подошла к Лене и обняла её.
– Куда посадят? – глаза Лены наполнились слезами.
– Мать, куда у нас сажают? С них не убудет, – грустно заключил дядька.
В восемьдесят втором году, отряд, в котором служил Максим, вёл ожесточённый бой около важной магистрали. Последнее что он помнил, это сильный удар, который отбросил его далеко в сторону. Сколько времени он пролежал, засыпанный землёй, смешанной с пылью и человеческой кровью, он не знал. Медленно сознание возвращалось к нему. Сначала Максим понял, что лежит лицом вниз. Он стал задыхаться и попытался повернуть голову, чтобы вобрать в себя воздух.
– Я что в могиле? – он ощутил на своём теле тяжесть. Он попытался пошевелиться, но почувствовал сильную острую боль. Сквозь шум в голове, ему послышалась чужая человеческая речь.
– Всё, лучше бы я очнулся в могиле. Лучше сдохнуть, чем живым попасть в руки моджахедов.
– Али, Али, Слава Аллаху, у нас сегодня хороший день! Смотри, ещё двадцать долларов валяются!
Максиму были не понятны слова афганца. Он не мог понять, почему они так долго возятся над ним, но он не ощущает никакой боли.
– Да! Американцы щедрые ребята. За уши каждого такого убитого шакала по двадцать долларов дают. Фотоаппарат у тебя есть? Без фотографии убитого ничего не получим.
– А я слышал, за подбитый танк и уши экипажа дают 100 баксов?
– В следующий раз повезёт больше. Давай снимай. Слава Всевышнему!
Звук ножа, вынутого из ножен, заставил Максима застонать. Он попытался подняться, но окровавленная голова оказалась настолько тяжёлой, что он опять потерял сознание.
– Да здесь ещё один. Смотри, он живой.
Максима спас от неминуемой смерти товарищ, которого взрывной волной отбросило на контуженного Максима. Так он и лежал на спине Макса, уберегая своим растерзанным осколками гранаты телом товарища. Но это не спасло Максима от плена.
Максим пришёл в себя на рассвете. К гулу в голове прибавилась звонкая молитва муллы. Он понял, что находится в плену у моджахедов. Максим попытался осмотреться. Опухшие глаза заслезились от солнечного света. Послышались чьи-то шаги. Кто-то прошёл мимо Максима.
– Иван, шакал, ислам хорошо!
– Да, пошёл ты! – послышался чей-то ответ. И тут же по сараю разнеслись тупые удары и стон какого-то мужчины.
Моджахед, попутно несколько раз ударил Макса ногой и вышел из сарая. Максим с трудом поднял руки к глазам. С таким же трудом ему удалось приоткрыть опухшие веки, отдирая запёкшуюся кровь вместе с ресницами в глазницах. Напротив, он увидел связанного и зверски избитого совсем молодого солдата. Мальчишка сидел, прислонившись к пышущей жаром стене, и сухим языком облизывал потрескавшиеся и вспухшие от избиений губы.
– Очнулись? – тихо спросил он.
– Чего они хотят от тебя? – еле проговорил Максим.
– Того же, что скоро будут требовать и от вас. Что бы я ислам принял.
– Ты ещё молодой, прими, может, выживешь.
