Брайан Гарфилд - Кто следующий?
— Нет. Я не проводил широкой кампании. Если позволите, я был темной лошадкой.
— Вы когда-нибудь яростно боролись за что-либо, Декс?
— Думаю, что да. — Он неторопливо обернулся. — Я очень энергично боролся против вас, не так ли?
Брюстер и глазом не моргнул.
— Эту кампанию вел Фэрли.
— Мне кажется, я тоже приложил руку. Или я льщу себе?
— Вовсе нет. Вы принесли ему много голосов — возможно, вы решили исход выборов. Но для балансирования сорокафутовым шестом требуется другого рода умение бороться. — Президент докурил сигару и вытащил другую из кармана. — Черт с этим. Мы должны сделать за эти девять дней все, на что мы способны. По крайней мере, вы провели на Холме достаточно долгое время, но не приобрели слишком много врагов. Когда Ф.Д.Р.[12] вошел сюда, он был губернатором штата, и единственными людьми, которых он знал, были люди, ненавидевшие его. Он не имел ни малейшего понятия о том, как вести дела с этим клубом. И это сработало — как всегда.
У Этриджа было отчетливое чувство, что президент говорит главным образом для того, чтобы убедить себя, — и это ему плохо удавалось. Выцветшие глаза выдавали это: «Ты не Ф.Д.Р., Декс. У тебя и через миллион лет не будет его напора».
Прекрасно, подумал Этридж, будущее покажет. Его подхватила волна ликования от того, что решение наконец принято.
Президент говорил по телефону.
— Билл? Что нового? — Голова кивала, глаза уставились в пространство. Он слушал в течение нескольких минут со сменяющими друг друга с актерским разнообразием выражениями лица. Его ответы были в основном односложны; он закончил словами:
— Держи меня в курсе, — и повесил трубку.
— Есть новости?
— Испанская полиция обнаружила вертолет. Пустой.
— Где?
— На ферме в Пиренеях. — У Брюстера был глубокий загар, своим происхождением обязанный кварцевым лампам, но в этом свете он выглядел очень старым. Он сильно сдал за последние два или три года. Возраст дает о себе знать, подумал Этридж, и в этой мысли присутствовал налет безотчетной жалости к себе, он знал о своей собственной суетности.
— Возможно, им удастся обнаружить какие-нибудь отпечатки пальцев, — говорил президент без особой убежденности. — Что-нибудь, что даст ключ к поискам.
— Никаких известий от Фэрли?
— Нет. И ничего от тех: людей, которые его забрали.
— Это ужасно.
— Этого бы не случилось, — с ударением произнес Брюстер, — если бы я не позволил ему отговорить меня от применения суровых мер к этим ублюдкам.
— Вам не следует так говорить. Вы могли начать преследование здесь, а похищение произошло в Европе.
Выцветшие глаза вспыхнули:
— Декс, я хочу жестоко расправиться с этими негодяями. Мне нужна ваша помощь.
— Вы просите меня о том же, о чем просили его неделю назад.
— Ситуация ухудшилась. Она вышла из-под контроля.
— Мы даже не знаем, кто они такие, господин президент.
— Один из них американец. Черный. Это нам известно.
— Это едва ли оправдает массовый самосуд.
— Я не хочу самосуда, Декс.
— Если забросить сеть, в нее попадут тысячи невинных рыбешек.
— Это покажет им, что мы не пойдем на попятную. — Он сделал привычный жест рукой, держащей сигару. — Это очень важно именно сейчас, гораздо более важно, чем многие предполагают.
Этридж знал, что президент хотел применения жестких мер не для какой-то стратегической цели, а чтобы создать видимость того, что администрация способна на решительные и результативные действия. Именно сейчас обществу нужно было подтверждение этого. Этридж допускал правильность точки зрения президента, но существовала равновероятная возможность, что открытая демонстрация насилия со стороны властей могла подтолкнуть инакомыслящих к неуправляемым массовым бесчинствам, что в свою очередь вынудит Вашингтон на карательные акции. Это означило, что будет применена военная сила. И стоило только раскрутить военную мощь против групп собственного населения, как можно было признать, что вся демократическая структура потерпела крах. У Этриджа не было желания рисковать этим в тот момент, когда, по расчетам Фэрли, шансы на реорганизацию, реформы и конечную стабильность в стране были выше, чем за предыдущие десятилетия.
Острая боль пронзила ему глаз. Он зажмурился.
— Господин президент, в данный момент я выступаю против любых широкомасштабных акций. Но я собираюсь над этим как следует подумать.
Брюстер с изяществом откинулся назад.
— Сделайте это, Декс. — Он взглянул на часы. — Хорошо выспитесь ночью; с утра мы первым делом начнем совещания. Я полагаюсь на вас — с вами все в порядке, Декс?
— Головная боль, вот и все. — Спазм ослаб. Этридж поднялся, чтобы уйти. В правой ноге он почувствовал небольшую слабость, но когда перенес на нее вес, трудности при ходьбе не ощутил. Утром он позвонит Дику Кермоду.
Президент проводил его до дверей.
— Позаботься о своем здоровье, Декс. — И с некоторой долей иронии добавил. — Тебе известно, что произойдет, если ты покинешь нас. Следующим в порядке преемственности стоит старый Милт Люк.
Это была ошеломляющая мысль. Старый спикер палаты представителей еще не потерял ни одного винтика в голове, но он достиг того возраста, когда появляется потребность добавлять к каждому высказыванию длинное и неуклюжее путешествие в область воспоминаний, с годами порядком ослабленных.
Президент повторил:
— Я совершенно серьезно напоминаю об этом, Декс. Милт Люк — твой резерв до того момента, когда ты вступишь в должность. Как только ты примешь присягу, ты сможешь назначить своего собственного вице-президента и утвердить его на конгрессе — у тебя есть кто-нибудь на примете?
— Вы говорите так, как будто не ждете, что нам удастся вернуть Фэрли.
— Надеюсь, что это получится. Но не всегда все заканчивается так, как мы хотим, Декс. Мы можем не вернуть его вовремя, мы можем не вернуть его совсем. Есть вероятность, что вам придется принести присягу, как президенту. Подберите себе вице-президента — сделайте это как можно скорее.
Агент Пикетт и сопровождающая охрана присоединились к нему в коридоре и проводили его до машины. Теперь он пользовался одним из президентских лимузинов. Он скользнул внутрь, на сиденье, погрузил затылок в мягкий валик кресла, закрыл глаза и почувствовал, что головная боль отступает.
«Сэм Марш», — подумал он. Из Марша получится достойный вице-президент. Уравновешенный, хороший сенатор, настоящий республиканец…
Боже Всемогущий! Марш был мертв: убит во время взрывов. Этридж выпрямился, поморщился, выглянул из окна. Так много из них были мертвы. В это было трудно поверить.
Внутри движущегося лимузина царила тишина. Глухой шум машин, мягкий шелест вентиляторов. Была прохладная, насыщенная парами ночь, окна окутало туманом, тихо скреблись дворники на стеклах. Затылок водителя выражал вялость и благодушие. Охранники из секретной службы, обычно неразговорчивые, молчали.
Большой черный лимузин. «Как катафалк», — подумал он.
Как многих из них он проводил на этой неделе. Бесконечные похороны. Он не смог побывать на всех. Большинство погибших увезли домой, в родные штаты, а некоторых — тех, у кого были военные награды, и обладавших особыми заслугами — похоронили в Арлингтоне. Он ездил то туда, то обратно, каждый раз в памяти всплывали первые официальные похороны, на которых он присутствовал.
Шел дождь, вспомнил он. Было тепло и сыро, и весь путь от Капитолия до Арлингтона похоронная процессия двигалась пешком под проливным дождем. Катафалк ехал с величавым достоинством, Молл заполнили ветераны, а в почетном карауле за гробом черного Джека Першинга стояли Эйзенхауэр, Хэп Арнольд и все те, кто был уже мертв сейчас.
Перехлест поколений был впечатляющим: Этридж — тогда еще молодой конгрессмен, временем которого должны были стать семидесятые, возможно восьмидесятые; и Першинг, который сражался с индейцами на границе поселенцев…
Лимузин остановился. Из числа агентов секретной службы выделилась авангардная группа, они выстроились по пути следования от машины — как часовые в штабе — и ввели Этриджа в его собственный дом в сопровождении агента, проверявшего темные места. Они были очень напряжены сейчас, люди из секретной службы. Они очень серьезно относились к своей работе, а в последнее время было допущено слишком много провалов.
Ему сообщили, что Джудит уже легла в постёль. Он с удивлением взглянул на стенные часы в фойе: было половина одиннадцатого.
«Президенту положено задерживаться допоздна». Он повесил пальто в стенной шкаф, положил шляпу на полку. Он очень устал. Головная боль утихла, но он чувствовал себя истощенным: это была невыносимая неделя, невыносимый день.
