Павел Шестаков - Рапорт инспектора
Она не смотрела на него.
— Где вы пропадали? — спросил Горбунов, довольный, что ему удалось справиться с машиной. — Садитесь!
Лариса села впереди, Женька и тренер сзади вместе. По пути Девятов сказал:
— Симпатичное здесь местечко. Приятно провели время.
— Мы вам, кажется, свидание сорвали, — съехидничал Женька.
— Почему? Мы управились.
Лариса вспыхнула, а все захохотали, приняв слова тренере за грубую шутку. Горбунов, глядя на нее, воскликнул:
— Смотрите, какая скромница!
В зеркальце она поймала взгляд Девятова. Он чуть заметно подмигнул.
Отпуск продолжали проводить вчетвером. Однажды Горбунову удалось поцеловать Ларису. Об ее отношениях с Девятовым они с Женькой не догадывались. Встречалась с ним Лариса в маленьком финском домике спасательной станции, ключ от которого давал тренеру его приятель-матрос. Встречались ночью, днем же Девятов посмеивался только, слушая горбуновские комплименты Ларисе. Иногда это ее раздражало.
— Ты не тяготишься своей выдержкой? — спросила она как-то с насмешкой.
— Ничуть, — ответил он. — Все, что я могу тебе дать, ты получаешь. На другое я не способен. Если этому пижону нравится изображать кавалера, пусть изображает. У нас с ним разделение труда. В разных сменах работаем.
Хамство не отталкивало ее, она принимала его за силу.
— Ты мужик с характером. Как ты напал на меня в лесу.
— Вот было бы смеху, если б они нас застали.
Девятову это тоже показалось смешным.
— Представляю физиономии!
— А ты смелый только с бабами?
— К чему ты это?
— Просто так.
Она не врала. Ей было просто приятно лежать рядом с грубым мужиком, непохожим на засахаренных театральный приятелей, и цинично болтать о серьезном и несерьезном. Ночью они легко и незаметно нарушали эту грань.
— Вспомнила горбуновскую формулу о преступлениях. Минимум риска.
— Большой теоретик! Хотел бы я увидеть его с пистолетом и в маске.
— Зачем ему? У него все есть.
— Это точно. Везучее дерьмо.
Девятов невзлюбил Горбунова сразу, Лариса была помягче, он вызывал в ней больше смеха.
— А вдруг он врет, что машину на наследство приобрел? Вдруг ограбил банк? — прыскала она в подушку. — Подкатил на собственной машине с автоматом.
— На собственной не грабит никто. Угнать нужно чужую и бросить.
— Можно подстроить, что вроде твою угнали. Еще хитрее.
Такие тянулись у них разговоры, будто от нечего делать, но волновали обоих, возникая в минуты другие говорят о любви.
Отпуск пробежал незаметно. Однажды Девятов заметил:
— Празднички-то кончаются. Суровые будни близятся.
Рядом, за фанерной стенкой, набежала волна, рассыпалась, ушла, оставив на мокрой гальке белую непрочную пену. Лариса задумалась об осени, которая у наступила там, куда скоро придется ехать, о неустроенном общежитии, скучных репетициях, спектаклях в полупустом зале, завистливых подругах, чванливом режиссере.
— Противно, — сказала она вслух. — Выйти замуж за Горбунова, что ли?
Девятов в темноте усмехнулся:
— Замуж он тебя не возьмет.
— Почему это? — обиделась немного Лариса.
— Он для себя живет. А ты для себя хочешь. Не пара получается.
— Хочу, да! А ты нет?
— Я привык.
— К чему?
— Без сберкнижки жить и прочих удобств.
— Послушай, у тебя бывали большие деньги, а? — понизила она голос, будто выпытывая тайну.
— Откуда? — ответил он, зевнув.
— Но ведь хотелось иметь? — Лариса села, сбросила простыню, наклонилась над ним. — Неужели не хочется? Пожить, чтоб все было, все что хочешь.
— Навсегда — не мечтаю, а так, на время, дым коромыслом пустить я бы не прочь.
— Хоть на время. Достать тысяч десять, пожить, повеселиться до последнего рубля! Здорово!
— Где достанешь? В госбанке?
— Один раз можно и рискнуть. Ведь раз живем всего.
— Наслушалась идиота. Максимум-минимум.
— Нет, он не идиот. Трус только. А говорил он верно. Знаешь, сколько денег привозят в зарплату в НИИ? Мой отец там в мастерской работал. Тридцать тысяч!
— И тридцать охранников?
— Старуха с одышкой и какой-нибудь притруханный инженер-общественник.
— Врешь.
Снова набежала и рассыпалась волна.
— Зачем? Отец всегда удивляется, почему их до сих пор не ограбили?
Девятов сплюнул на пол:
— Кончай, Ларка, этот разговор.
Однако он не кончился, этот разговор, наоборот, возобновился, когда вернулись они в слякотный город, когда праздник остался позади, у смеющегося без них моря, когда навалились повседневные скучные заботы. И хотя разговор есть разговор, слова, фантазия, которую всегда можно оставить, забыть, оставить его, остановить было уже трудно, ржавчина делала свое дело, разъедала непрочные души. Сначала их было двое. Неожиданно третьим оказался Редькин.
Именно он опустил весы, привел их в движение.
Случилось это тоже на берегу, но на речном, в маленькой комнатушке тренера на водной станции. Сидели и пили под дождик. Редькин, как обычно, толковал об институте, жаловался на неудачи.
— Пока на лапу не дашь, не бывать тебе студентом, — оборвал его Девятов.
— Что давать-то? Где взять денег? Банк ограбить?
— Зачем банк? Можно НИИ, — ответил тренер.
Лариса хотела прервать опасный разговор. Редькину цену она знала. Но вмешаться не успела, увидела, как он напрягся выжидательно, а Девятов, вроде шутя, начал рассказывать — дело, мол, верное, только смелость нужна. Женьке бы убежать со страху, а он рубанул:
— Я готов.
Они замолчали. Девятов криво ухмылялся, разливая по стаканам дешевый вермут, а Лариса думала торопливо: «А что, если. Чем черт не шутит? Даже слюнтяй раз в жизни осмелеть может. Один ведь раз! Да и где другого найдешь? Кто еще на такое пойдет? А вдвоем не справиться. Третий нужен…». Однако вслух сказала:
— Бросьте трёп! Пьяные вы.
Но на другой День Редькин пришел трезвый, засунув руки в карманы, спросил насмешливо:
— Что, братцы-разбойники? Задний ход?
Зачем ему это нужно было? Институт институтом, но больше толкало другое: какая-то недоразвитость, непонимание, что сотворить задумал, желание доказать кому-то что-то, а в сущности детскость в худшем смысле, из той детскости, когда кошке хвост отрубают, когда грозят, размахивая игрушкой: «Баб-бах! Я тебя застрелю!»
Но убивать они не хотели. Никто к такому не был привычен. Кроме того, предположили резонно: если не убивать, в случае провала дадут меньше. Потому от настоящего оружия отказались, Лариса обещала раздобыть бутафорский пистолет. Правда, риск увеличился, но они почти не заметили этого. Решившись окончательно, они поднялись в собственных глазах, почувствовали себя чем-то вроде суперчеловеков, а к другим, обычным, прониклись презрением. Дескать, струсят, не осмелятся воспрепятствовать.
Так шли они к преступлению, то шутя, то храбрясь, подталкивая себя насмешками над нерешительностью, то разжигая мечты о радостном времяпрепровождении, которое получится от дерзости одной, без кровопролития никому не причинив вреда. Деньги-то государственные, банк еще выдаст!..
В эти дни искренне не считали себя преступниками. Настроение было бодрое, азартное. Даже когда вытащила Лариса из ящичка на кухне Горбунова запасные ключи, еще пьянило ощущение рискованной, но все-таки игры. Как они хохотали, вспоминая детали первой удачной «операции»!
Тысяча лет жизни отделяла ее сегодня от того веселого вечера. Не верилось, что он был, мог быть, как не хотелось верить, что был и другой, окончательно погубивший ее день.
Они разделились. Девятов взял ключи и отправился к шахматному клубу. На голове, под кепкой у него был надет парик рыжеватого, почти лысого человека. Это она придумала в безумном вдохновении, и идея была встречена с восторгом.
— Слушай, ты должен замаскироваться под Горбунова!
— Шутишь? С его-то брюхом?
Она взяла маленькую подушку с кровати, протянула ему:
— Заткни за пояс. Подходящий парик я достану.
Когда Девятов оглядел себя в зеркале, он поощрительно улыбнулся:
— Сообразила, ничего не скажешь.
А Редькин выкрикнул в восторге:
— Колоссально! Ты гений преступного мира, Ларка!
И эти глупые восторги она приняла всерьез, зашевелился в ней червячок нелепого тщеславия, потянуло стать главной, самой умной в банде, которую они бандой, конечно, не называли. Но банда возникла, и требовалось кому-то ею руководить, распределять функции, давать задания. Все это она взяла на себя. Определила, как вести себя Девятову, и он снисходительно согласился. Сказала, чтобы Женька ждал его в туалете, что находился неподалеку от кассы. А сама в черном парике отправилась «на место», чтобы дать сигнал, а потом наблюдать и заметать следы, вернее, направлять по ложному следу. Бесстрашно шла, все еще шутя, даже Сидоровой назвалась шутя. «Представляю, как перепугается тихоня!». А шутка-то лишней оказалась. Переиграла.
