Павел Шестаков - Рапорт инспектора
Девятов план одобрил:
— Действуй.
Пугал их Женька. Редькина события пришибли. Не ждал он такого и к борьбе был не способен. Панический страх перемежался в нем с полной, ненормальной отрешенностью от реальности. Но о чем-то думал и он, думал в одиночку и, наконец, провинтил глазок в дверях и навесил дополнительный замок. На иронический вопрос Девятова:
— Отбиваться собираешься или вертолет тебя на крыше ждет?
Женька ответил:
— Мне нужно пять минут.
— Зачем?
— Живым я не дамся.
— Связались с психопатом, — сказал Девятов Ларисе, когда они остались вдвоем. — Того и гляди — заложит.
— Если попадется.
— Такой может и с повинной явиться. Сумасшедший он, точно говорю. За свои поступки не отвечает. И нам не доверяет. Я спросил, где он деньги спрятал, не сказал.
В те дни Лариса Девятову еще доверяла. Был он для нее опорой, последней стеной, с ним отдыхала. Ведь теперь повсюду ее окружали враги, каждый мог погубить. Кроме него. Она не догадывалась, что, выслушивая ее новые замыслы, он не радовался, а пугался изощренным жестоким выдумкам. Страх владел им не меньше, чем Ларисой, но он его прятал, скрывал, все еще играя «сильного» мужчину. Он одобрял ее на словах, а сам думал) «Ну и дрянь! Как она этого пентюха к вышке подводит Такой и от меня отделаться ничего не стоит. Возможность бы только представилась. Тварь, самка, паучиха. В постели ноги целовать готова, а встанет и…».
Было это несправедливо, но они уже перестали понимать друг друга и шли к тому, чтобы возненавидеть один другого. И все-таки она еще держалась за него, доверяла. И поверила, что Женька псих, особенно после того, как узнала, где он прячет деньги.
Случилось это так.
Женька назначил ей свидание. Целевое, разумеется, подальше от центра, в каком-то закоулке, куда явился в очках с поднятым воротником, закутанный в шарф. Выглядело это смешно, но не до смеха уже было.
— Слесаря Девятов убил? — спросил он прямо.
— Нет, получилось так. Девятов его спиртом угостил, а он непьющий, захмелел, пошел ночью берегом.
Женькино желтое лицо исказилось саркастической гримасой:
— И ты в эту муть веришь? А монета как к нему попала? Все милицию дурите? Пустой номер. Думаешь, они глупее нас? Это они нас за нос водят, а не мы их. У меня девчонка есть — Ольга. Выболтала. Оказывается, Мазин ее выспрашивал, ко мне приставить хотел.
— Выдумываешь, — усомнилась Лариса.
— Факт. А почему они Горбунова не берут?
— Не собрали доказательства.
— Твоей помощи ждут? Между прочим, подло это.
— Что?
— Сама знаешь. Мужик угощал нас, на машине возил.
— Дурак! — разозлилась она, — Или мы, или он. Что выберешь?
Женька не ответил, он увидел милиционера, пожилой старшина шел не спеша навстречу с пакетом под мышкой, явно по неслужебному делу. Но Редькин кинулся в сторону, втянул Ларису в подворотню.
— Совсем с ума сошел!
— Понимаешь ты. На улице они тоже часто берут. А мне на улице нельзя. Пусть домой приходят. Там я не дамся, — повторил он свое лихорадочно. — Что мы наделали, Ларка! Что наделали. Выхода нет, понимаешь. Не милиция, так Девятов.
— Что плетешь?
Разве ты его не боишься?
— Чего ради?
— А ты на его руки посмотри. Волосатые. Это ж руки убийцы! Он слесаря утопил. Я уверен. И меня расспрашивал где я деньги прячу.
— Женька!
— Что, Женька? Я не сумасшедший Хочешь, скажу, куда я деньги запрятал? Ему не сказал, а тебе скажу. Я такое придумал, никакой Мазин не догадается!..
Так она узнала, что Редькин свою долю в полиэтиленовых мешочках затолкал в батарею, отключив ее от общей трубы цементными пробками. Лариса дала слово, что Девятов не узнает об этом, но слово не сдержала.
— Ну разве не видишь, что это идиот! — злобно выругался Девятов. — Пробьет кипяток пробки и раскиснет все его счастье. А то и слесаря доберутся. Подонок. О себе не думает, о нас бы подумал! Вместе рисковали. А он Горбунову сочувствует, свинья. Выручать его он не собирается?
В злобе своей Девятов был недалек от истины. Ибо перед смертью побывал-таки Женька у Горбунова и чуть было не сказал все в ударе. Был он близок к тому, что раньше называли «пострадать», и о Девятове с Ларисой действительно, не думал, как и о себе. О какой-то высшей справедливости, о правде размышлял, а заговорил об институте, как всегда, размельчился Да и отталкивал его суетливый, жирный телом и имуществом Горбунов. Если высшая справедливость в том, чтобы Горбунова спасать, так что это за справедливость, и стоит ли ради нее «страдать», да вообще, жить стоит ли? С этим вечным вопросом и шел он, а Лариса и Девятов получили еще одну, теперь уж совсем непродолжительную отсрочку.
Однако всего этого Девятов не знал и, несмотря на постоянную готовность к жестокости, убийства Редькина не замышлял, а замыслил элементарное бегство, ибо безопасность свою ценил дороже, чем Женькину треть в радиаторе, и полагал резонно, что новое убийство дела отнюдь не приглушит. Сохраняя остатки рассудка, решил Девятов под прикрытием горбуновской дымовой завесы отчалить подальше, куда-нибудь в северо-восточные, призывающие новых жителей края, и затаиться там в роли скромного спортсмена-профессионала, воспитателя юношества.
В свою очередь, Лариса о мыслях и планах Девятова не подозревала и потому в самоубийство Редькина поверить не могла, но и в убийство поверить боялась. Это было слишком страшно, ибо нетрудно было догадаться, что последней опасной свидетельницей остается она сама. Знать правду было ей необходимо, но Девятову верить больше было нельзя. Тяжкая истина открылась ей наконец — преступник всегда погибает в одиночку. Однако крах, неизбежный в любых обстоятельствах, приходит в свой день и час.
Час этот наступил, когда Лариса сыграла последнюю шутовскую сцену в спектакле, который начинала в главной роли, а заканчивала статистом, когда, наклеив усики, поговорила она с добродушным стариком Шилохвостовым и убедилась, что кухню его обогревает та самая батарея, что была набита Женькиными деньгами, а следовательно, никаких денег в ней больше нет, украдены они, только один человек, которому сама она о деньгах сказала, мог это сделать. Только перед ним мог Женька отпереть свои бесполезные замки и впустить на свою погибель, и тот придушил его, как утопил раньше Володьку, или разбил ему голову, а потом развинтил Женькиным же ключом радиатор, достал полиэтиленовые мешочки и ушел, вышвырнув Редькина с балкона.
Картина эта живо встала перед глазами Ларисы, когда, наклонившись над злополучной батареей, она собственными руками ощутила, как течет под металлом горячая вода, течет свободно, не стесненная разбухшими бумажками, что называются денежными знаками.
И не пришло, не смогло прийти ей в голову, что все было совсем иначе.
Полуобезумевший Женька, после того как укоренилась в его поврежденном страхом мозгу нелепая мысль, что и Ольга следит за ним, шпионит, больше не верил никому и ждал конца. В этом ожидании он сидел, запершись, перестав ходить на работу, питаясь хлебом и консервами, которые покупал в ближайшем продовольственном ларьке, куда спускался, когда вечерело, и накупал лихорадочно, что попадалось под руку, а потом стремглав возвращался и снова запирался, и лежал часами на кровати, пережевывая засохший хлеб и скверную кильку в застоявшемся томатном соусе.
Иногда приходило в голову встать, надеть чистое белье идти сдаваться, взяв на себя все, даже смерть Крюкова. Тогда представлялось Редькину, как выступает он с последним словом на суде, призывая всех научиться на его роковых ошибках, а себя просит наказать по всей строгости закона. Но желание это быстро проходило, сменялось другим — вытащить деньги и сбежать, и пить и гулять до копеечки, а потом застрелиться где-нибудь в шикарном ресторане под грустную музыку, как было принято сто лет назад. Тут он вспоминал, что застрелиться ему не из чего, да и желания гулять уже не было, а вместо красивого конца снова и снова представал один на балкон — и вниз. Вот только знать бы, сколько секунд лететь? По физике проходили ускорение, но он забыл и высчитать не мог. А хотелось поскорее, как будто имело значение, четыре секунды лететь или девять. Было и другое опасение. Случается иногда невероятное, даже в газетах писали, как одна немка из бразильского самолета, что над Амазонкой взорвался, упала в джунгли и жива осталась. Эти две мысли донимали Женьку больше всего — сколько секунд лететь придется и разобьется ли он сразу или нет.
А произошло все без расчетов.
Услышал он звонок в дверь, вздрогнул и притаился, но звонок повторился, и Редькин не выдержал, подошел в носках на цыпочках к двери и выглянул в глазок. И, как показалось ему, прямо взглядом встретился с человеком в милицейской форме. Встретился и отпрянул, не рассмотрев розовощекого и улыбчивого младшего сержанта Милешкина, который по случаю праздничного дня пришел проведать сестру с зятем и племянником, малолетним бутузом, и потому звонил громко и настойчиво, предвкушая приятное родственное времяпрепровождение.
