Леопольд Тирманд - Злой
Генек Шмигло ждал в вестибюле огромной пекарни. «Какой аромат! — растроганно думал он. — Сюда надо водить детей, а не в парк».
Дверь открылась, и вошёл Фридерик Компот — розовый, весь в муке, в белом переднике и высоком пекарском колпаке. Он выглядел, как добрый повар Ронделино при дворе короля великанов из детской сказки. Только крестики пластыря на его круглом как луна лице да коричневый синяк под левым глазом свидетельствовали о том, что этот сказочный герой недавно имел столкновение с жизнью.
— Евгениуш, — с пафосом воскликнул Фридерик Компот, — как я рад, что ты пришёл! — Он открыл ближайшую дверь и втащил Генека в большую комнату. В ней стояли огромные столы, заставленные противнями для выпекания пирожных, на них лежало вымешанное тесто, готовые торты и разнообразные ингредиенты, назначение которых известно только колдунам в белых колпаках. Здесь было пусто, за столами никто сейчас не работал, но чудесный аромат был настолько силён, что Генек с минуту не мог ни о чём другом думать. Он вспомнил раннее детство, когда представление о рае всегда связывалось с запахами кондитерской.
— Ну, как там было? — нетерпеливо спросил Компот.
— Всё по плану, — ответил Генек. — Я говорил так, как мы условились. Когда нам нужно быть на месте?
— Не раньше, чем через неделю, — в голосе Компота звучало сожаление.
— Знаешь, Фредек, — взволнованно сказал Шмигло, — с той ночи я как будто начал новую жизнь. Словно ухватил, как бы это выразиться, что-то очень важное за самый хвост.
— Евгениуш! — восторженно воскликнул Фридерик Компот. — Ты высказал мои самые сокровенные мысли, хотя сделал это довольно-таки грубо. До сих пор, — продолжал он, впадая в задумчивость, — я был только поэтом, создавал поэмы и баллады, сонеты и стансы…
— Поэтом? — удивился Шмигло. — Я думал, что ты кондитер.
— Евгениуш! — с тихим упрёком возразил Компот. — Неужели ты не понимаешь, что можно создавать лирические пончики, поэмы-эклеры, трубочки-сонеты с кремом? — Говоря это, он поднял на огромной ладони маленькое, замечательно глазированное пирожное, действительно, словно по волшебству, превратившееся в настоящее произведение искусства под нежным прикосновением его пальцев. Генеку вдруг показалось, что он маленький мальчик и впервые в жизни стоит на Рождество рядом со сказочно освещённой ёлкой.
— А теперь, — в голосе Компота зазвенела медь, — после той ночи я почувствовал новое призвание, какой-то могучий голос постоянно зовёт меня: «Фридерик, вставай, иди за этим человеком и борись!» Я мечтаю ещё раз встретить того человека. Увидеть его лицо, понимаешь? — задумчиво добавил он.
— Да-а-а… — ответил Шмигло, — что тут непонятного? Я уже несколько ночей не сплю, кручусь на топчане и вздыхаю. Галина даже думает, что я влюбился, изменяю ей и ужасно ругается со мной за столом. А я всё прикидываю, как бы встретить этого человека, увидеть его.
Низенький чёрный «ситроен» бесшумно остановился возле ворот больницы в Очках. Из машины вышел поручик Дзярский, на ходу бросив шофёру:
— Подождите здесь.
Он вошёл в ворота, протянул руку с удостоверением к окошку, за которым сидел швейцар.
На первом этаже главного корпуса Дзярский с минуту расхаживал взад-вперёд по широким облицованным чёрно-белым кафелем коридорам. В серо-белой перспективе замаячила, наконец, небольшая белая фигура. Дзярский, вздохнув, двинулся ей навстречу.
— Добрый вечер, сестра, — поздоровался он.
Низенькая пухленькая сестра улыбнулась, увидев его; её фарфорово-голубые, как у куклы, глаза и свежее, розовое лицо представляли контраст с суровыми складками белого накрахмаленного чепчика с чёрной оторочкой.
— Добрый вечер, — ответила она.
— Есть что-нибудь новенькое? — спросил Дзярский.
— Есть. К Вацлаву Фромчуку приходил какой-то пан.
— Ага, — обрадовался Дзярский, — к Ирисю.
— Этот пан представился как Хацяк — директор швейного кооператива «Радость» на Саськой Кемпе. Сказал, что он начальник Фромчука, который у него работает. Конечно, я пустила его к раненому, согласно вашей инструкции, пан поручик. Они долго разговаривали.
— Как он выглядел, этот директор Хацяк? — заинтересовался Дзярский.
— Пижон, — ответила сестра. — Высокий, молодой, одет с кричащей элегантностью. Узкие брюки, туфли на резине. Воротник, сами знаете какой, и модный плащ.
— А поточнее? Как бы вы могли его описать? Ну, скажем, он красивый?
— Дело вкуса, — улыбнулась сестра, — мне не нравится. Но скорее красивый. Немного похож на картинку — знаете, с этикетки для мыла.
— Понимаю, — ответил Дзярский, — спасибо. Директор Хацяк…
Затем добавил:
— Прошу и впредь так же пускать каждого, кто захочет поговорить с этими парнями. Никаких препятствий, только спрашивайте их фамилии, хотя они всё равно будут вымышленные. Как те ребята себя чувствуют?
— Один из них ранен довольно тяжело, но понемногу выкарабкивается, хотя, возможно, лишится глаза. Однако главная опасность миновала.
— Спасибо и до свидания, — Дзярский протянул сестре руку.
На лестнице поручик остановился, закурил. Когда он поднял голову, перед ним стоял редактор Эдвин Колянко.
— Рад вас видеть, — приветствовал его Дзярский.
— Правда? — удивился Колянко. — Это что-то новое в наших отношениях. Вы по делу?
— Несомненно, — ответил Дзярский. — Так же, как и вы. Разве нет? Ведь в это время сюда уже никого не пускают.
— И да, и нет. Вы можете меня задержать за злоупотребление служебным положением, так как я воспользовался своим удостоверением, чтобы навестить моего друга, доктора Гальского.
— А доктор Гальский уже не работает в скорой помощи? — спросил Дзярский.
Колянко внимательно посмотрел на него.
— Вы знаете доктора Гальского, пан поручик?
— Лично нет. Знаю только, что это один из лучших врачей скорой помощи.
— Доктор Гальский, — медленно ответил Колянко, — был жестоко избит несколько дней назад на улице, в Иерусалимских Аллеях. До сих пор без сознания. Врачи установили повреждение основания черепа и сотрясение мозга. Опасаются за его жизнь.
Какое-то мгновение оба молчали, затем Дзярский задумчиво произнёс:
— Доктор Гальский был создателем и пропагандистом довольно фантастической теории, объясняющей последние случаи хулиганства в Варшаве. Какие-то исполненные романтического пафоса яркие истории о новом Зорро, враге зла и насилия, таинственной грозе варшавских хулиганов. Я должен был бы и сам догадаться, что вы с ним знакомы, — насмешливо добавил он, проницательно глядя на Колянко.
— Да, — подтвердил Колянко, — мы очень хорошо знаем друг друга.
Оба вошли в канцелярию. Дзярский предъявил своё удостоверение и потребовал, чтобы ему показали акт о приёме Витольда Гальского в больницу.
Немолодой худощавый сотрудник в сером халате сказал:
— Я тогда как раз дежурил и хорошо помню, как это было, пан поручик. Витольда Гальского привезла не скорая помощь, а обычное такси. С ним был какой-то пан, выполнивший все формальности.
— А как он выглядел, этот пан? — быстро спросил Дзярский, охваченный внезапным предчувствием.
— Такой низенький, немолодой пан в котелке, с зонтиком, — ответил сотрудник. — Жёлтое костлявое лицо и старомодный воротничок. Я хорошо его запомнил: ещё удивился, что такие странные люди до сих пор ходят по земле.
Колянко, казалось, поразило это сообщение.
— Я был убеждён, что его привезла скорая помощь, — тихо произнёс он. — Какой недосмотр…
— Нет, нет, — ответил сотрудник. — Не скорая помощь, как тех шестерых. И поэтому пан поручик не получил от скорой помощи рапорт о Гальском.
— Каких шестерых? Откуда? — удивился Колянко. — Ничего о них не знаю.
— Вот мы и квиты, — въедливо заметил Дзярский. — Я не знал о Гальском, вы не знаете об этих шестерых. Вы мне рассказали о Гальском, я вам расскажу о них. Можно идти. До свидания, — он кивнул сотруднику в сером халате.
Вдвоём они вышли на улицу. Дзярский направился к машине.
— Может, немного прогуляемся? — спросил Колянко.
— Охотно!
Дзярский отпустил служебную машину.
Они шли по Новогрудской улице к центру, под низкими фонарями, среди голых деревьев, во мгле стелющегося над чёрными оградами влажного вечера.
— Слушаю вас, пан поручик, — напомнил Колянко. — Жду реванша. Вы преследуете свою цель.
— Правильно, — подтвердил Дзярский, — я хочу, чтобы вы об этом написали.
……………………………………………………
С минуту они шли молча. Внезапно Дзярский остановился.
— Пан редактор, — решительно сказал он, — я должен увидеть доктора Гальского.
Колянко словно пришёл в себя.
