Леопольд Тирманд - Злой
— Правильно, — подтвердил Дзярский, — я хочу, чтобы вы об этом написали.
……………………………………………………
С минуту они шли молча. Внезапно Дзярский остановился.
— Пан редактор, — решительно сказал он, — я должен увидеть доктора Гальского.
Колянко словно пришёл в себя.
— Я же вам сказал, пан, что он до сих пор без сознания. Я был у него полчаса назад. Разговаривал с его палатным врачом.
— Ничего, — буркнул Дзярский. — Как хотите, а я возвращаюсь. — Он повернул назад, в больницу.
— Я с вами, — догнал его Колянко.
Миновав Новогрудскую, они быстро дошли до больницы. Колянко уверенно вёл Дзярского по коридорам главного корпуса. У двери отдельной палаты, где лежал Гальский, они встретили невысокого плотного доктора в белом халате, с усталым лицом и ещё более утомлёнными глазами.
— Прекрасно, что мы встретили вас, пан доктор, — приветствовал его Колянко. — Это пан поручик Дзярский из Главной команды милиции, который хочет видеть Гальского. Можно это устроить?
— Что там смотреть? — пожал плечами доктор. — Тяжёлый случай. Гальский всё время без сознания, хотя есть надежда, что он выкарабкается.
— И всё-таки можно войти? — спросил Дзярский. Вопрос прозвучал вежливо, но официально.
— Конечно, — не слишком охотно согласился доктор. — Если вы по служебным делам, пан поручик…
Доктор осторожно открыл дверь узкой длинной комнаты, выкрашенной в сине-голубой цвет. В глубине стояла кровать с температурным листком над изголовьем. Рядом с ней — белая тумбочка и два стула. В комнате царил полумрак.
Дзярский, Колянко и доктор приблизились к кровати. С каждым шагом их лица всё больше вытягивались от удивления. Витольд Гальский широко раскрытыми глазами осознанно смотрел из-под бинтов. Быстро и бережно взяв руку больного, врач нащупал пульс, затем нажал кнопку звонка на стене и обернулся к Дзярскому и Колянко:
— Пойду приготовлю всё для инъекции, — и поспешно вышел из комнаты.
Бескровные губы Гальского через силу шевельнулись, в его глазах светилась какая-то мольба. Дзярский и Колянко склонились над кроватью и услышали шёпот:
— Помню, припоминаю, это же редактор…
По спине Колянко пробежала дрожь, когда он сообразил, что Гальский обращается к нему.
— Вначале меня избили… но как… а затем… — что-то похожее на улыбку отразилось на лице Гальского, — потом я увидел эти глаза… светлые, горящие… Он меня сюда привёз…
Бледные веки опустились на усталые глаза, отгораживая раненого от всего мира, белое лицо казалось слившимся с бинтами.
— Уффф! — хрипло выдохнул Колянко. — Только бы не навредить ему.
Быстро и беззвучно распахнулась дверь, и в палату въехал столик под стеклом на колёсиках. На нём стояли коробочки со шприцами и медицинские приборы. Вслед за невысоким доктором вошли две сестры.
— Прошу простить, панове, — резко и нервно сказал доктор, — но вам придётся выйти из комнаты. Ничего не поделаешь, пан поручик, — продолжал он, словно предупреждая сопротивление со стороны Дзярского, — но сейчас здесь распоряжаюсь я.
Дзярский взглянул на него с симпатией и молча вышел вместе с Колянко.
ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ
1
Юлиуш Калодонт ждал. Если чью-то жизнь можно назвать ожиданием, то с некоторых пор он жил именно такой жизнью.
Тридцать раз, поднимаясь с постели и влезая в тапочки, Юлиуш Калодонт спрашивал себя, носит ли объект его тоски тапочки и какие именно — с задниками или без них? Разбивая за завтраком яйцо всмятку, он задавался вопросом, любит ли тот человек яйца всмятку, а если нет, то что он ест на завтрак.
Хозяйка Юлиуша Калодонта, старушка по имени Гелена, по фамилии Липинская, пришла за это время к выводу, что с её жильцом не всё ладно. Когда Юлиуш Калодонт в очередной раз возвращался домой в полночь и еше долго ходил по комнате, выкрикивая какие-то слова, старушка тревожно натягивала одеяло на уши, шепча дрожащим голосом:
— Что случилось с паном Калодонтом, Пресвятая дева? Будто подменили его! Не иначе как станет актёром!
Эта перспектива была для неё действительно катастрофичной, судя по печальному опыту, приобретённому полвека назад; остались воспоминания о нескольких молодых варшавских актёрах, у которых она убирала и готовила: они не заплатили ей ни гроша, не говоря уже о прочих неприятностях.
Между тем ночные путешествия Юлиуша Калодонта означали, что он готовится к чрезвычайно серьёзному разговору, который непременно должен был состояться.
Несколько раз старика навещала Марта Маевская, с которой его связывала искренняя дружба. Марта частенько по-соседски останавливалась у киоска, и они охотно беседовали на различные темы — от погоды до чувств. Марта была очень сдержанна, однако Калодонт из её слов заключил, что тот светловолосый врач скорой помощи, с которым они познакомились в комиссариате, — несомненно, человек, заслуживающий доверия. Все попытки Калодонта завести разговор о тех удивительных, светлых, пронзительных глазах, о которых Марта так взволнованно говорила в комиссариате, наталкивались на глухую сдержанность и молчание; в конце концов Калодонт решил, что Марта о них забыла или, по крайней мере, хочет окончательно забыть.
……………………………………………………
…Однако всё произошло совсем иначе, чем предусматривалось в восьми тысячах четырёхстах вариантах, обдуманных Юлиушем Калодонтом.
Вечер был холодный, но приятный, и Калодонт, разочарованно вздохнув, как вздыхал уже тридцать раз за последние тридцать вечеров, задвинул окно витрины специальной ставней, сложил и запер товар, поправил одежду и фуражку на голове; пригладив усы, взял палку и вышел из киоска через боковую дверь.
Он запер её и уже собирался повернуть ключ в замке, как вдруг застыл от неожиданности. Опершись плечом о стенку, напротив него в непринуждённой позе стоял некто — невысокого роста, худощавый, с сигаретой во рту. Калодонт дважды кашлянул, не в силах заговорить. Удивление, страх и радость смешались в его душе, лишив дара речи.
— Добрый вечер, пан Калодонт, — поздоровался незнакомец тихим, но отчётливым голосом, в котором слышались усмешка. — Очень рад вас видеть.
— Я-а-а-а тттоже, — пробормотал наконец Калодонт. — Только, — продолжал он с внезапной отчаянной решимостью, — я же вас, пан, совсем не вижу. Не знаю, какой вы, старый или молодой, безобразный или привлекательный… Не знаю ничего, понимаете? А я бы так хотел…
— Понимаю, дорогой пан Калодонт, — последовал ответ, — понимаю прекрасно. С вашего позволения, мы пройдёмся немного вдвоём. Я провожу вас домой, хорошо? А теперь, пожалуйста, заприте дверь и возьмите с собой ключ.
— Хорошо, — вздохнул Калодонт и нервно поправил свою фуражку. Запер дверь на ключ и вместе с незнакомцем двинулся в сторону Княжьей.
Вечер на улице стоял звёздный, площадь Трёх Крестов была хорошо освещена, однако Калодонту не удалось даже взглянуть в лицо неизвестного. Какая-то стена словно бы отгораживала Калодонта от него. Он видел, что идущий рядом мужчина такого же роста, как и он, то есть не высокого и не низкого, а среднего; что на нём плащ, туго стянутый поясом, с широким поднятым воротником, что на его голове нет ни шляпы, ни фуражки, что идёт он легко и спокойно, держа руки в карманах. Калодонт угадывал или, скорее, ощущал напряжённую силу, которая исходила от незнакомца.
— Дорогой пан Калодонт, — послышалось наконец из-за поднятого воротника, — готовы ли вы?
Юлиуш Калодонт хотел остановиться и засыпать неизвестного миллионом вопросов. Но он не остановился и не спросил ничего. Степенно шагал дальше рядом с человеком в плаще и спокойно, но решительно, словно всё было просто и очевидно, ответил;
— Да.
— Так я могу на вас рассчитывать? — спросил тихий звучный голос.
— Конечно. Можете рассчитывать, пан.
— Я очень рад, — взволнованно отозвался голос из-под поднятого воротника. — Я должен вам многое объяснить, пан Калодонт, должен растолковать множество вещей, но, прошу вас, скажите мне сейчас; можете ли вы мне поверить и ещё немного подождать моих разъяснений?
«Нет, нет, нет!» — Эти слова жгли Калодонту губы, как капли серной кислоты, однако те же губы шепнули тихо, но твёрдо:
— Конечно. Я вам доверяю, пан. Охотно подожду, пока вы сами решите, что наступил подходящий момент для объяснений.
Тогда неизвестный медленно обернулся к Калодонту, и Юлиуш Калодонт впервые увидел глаза на этом лице. И хотя они смотрели дружелюбно и даже весело, у Калодонта мороз пробежал по спине и словно ледяная рука стиснула горло. Эти глаза наводили на удручающую мысль: как они, должно быть, страшны в безумной ярости и на какие чудовищные поступки способен тогда их обладатель.
