Вера Русанова - Пьеса для обреченных
В дверях уже маячила любопытная Крыса, делая вид, что совершает невинный моцион по коридору. Тетя Паша, видимо, подслушивала, приставив к стене банку, — в районе розетки что-то время от времени скреблось и постукивало.
Кем только меня не обзывали за всю мою недолгую жизнь, но вот воровкой — еще никогда! Да и в Ольгиной решимости выцарапать обратно свои капиталы чувствовалась какая-то несвойственная кошмарному убийце мелочность. Скорее всего, в этой игре она была только пешкой, В общем, я несколько осмелела и, отодвинувшись как можно дальше, спросила:
— Кто вы, вообще, такая? Почему втравили меня в эту историю? А если мне в милицию пойти, вам это понравится?
Она поморщилась, нервно поправила свой роскошный голубой шарф и сухо заметила:
— Надо уметь проигрывать с достоинством. Я вас вычислила, я вас, как говорится, приперла к стенке, вам остается только вернуть деньги — и разойдемся по-хорошему!
— Но вы ведь не актриса. Вы ведь никогда не играли в «Эдельвейсе», верно?
От собственной наглости мне стало даже нехорошо: за моей обличающей фразой вполне мог последовать удар или выстрел. Но Ольга только прищурила длинные зеленые глаза:
— Да, я не актриса. Это, по-вашему, что-то меняет? Или освобождает вас от обязательств по отношению ко мне? Был заказ, было согласие его выполнить, вы взяли аванс…
Меломанка в обнимку со своей ужасной зеленой кастрюлей пошла на пятнадцатый или шестнадцатый круг. Возникало ощущение, что в кастрюле у нее — зловредный младенец, которого надо непрерывно укачивать. Ольгу, похоже, тоже изрядно раздражало непрерывное движение за спиной.
— Может быть, вы все-таки пригласите меня в комнату? Поговорим, как цивили…
— Нет, оставайтесь, пожалуйста, там! — поспешно перебила я, демонстрируя чудеса гостеприимства. — Я вообще ни о чем с вами разговаривать не буду, пока вы не объясните, как меня нашли. Я ведь здесь не живу — только гощу…
— О Господи! — Она страдальчески подняла глаза к потолку. — Да все в том же «Эдельвейсе» про вас узнала. Вы сдружились с Наташей Каюмовой — просто не разлей вода, занимаетесь непонятно чем — репетируете, для телевидения снимаетесь… Адрес Каюмовой — это ведь не государственная тайна, правда? Уж извините, что не сообщила заранее о своем визите! И вообще, я пришла сюда не затем, чтобы исповедоваться…
Брезгливо покосившись на деревянный ларь, находящийся в опасном соседстве с ее светлым свингером, Ольга сделала еще одну попытку войти в комнату.
— Нет! — снова взревела я, выставляя вперед руку.
Ольга вздохнула, посмотрела на меня почти с состраданием и поинтересовалась:
— Интересно, почему это вы меня так боитесь?..
Ей еще было интересно! Ха-ха…
После непродолжительных переговоров о месте нашей дальнейшей беседы мы наконец пришли к консенсусу. Разговаривать в присутствии соседей не улыбалось обеим. Но Ольга настаивала на каком-нибудь маленьком, уютном кафе типа «Лилии», а я требовала кафе большого, многолюдного, хорошо освещенного и, желательно, находящегося в непосредственной близости от отделения милиции. При упоминании же о «Лилии» мне вообще делалось дурно. Гостья взирала на меня со все большим подозрением, с моими требованиями соглашалась осторожно, как психолог, ведущий переговоры с умственно неполноценным маньяком, в общем, играла достаточно убедительно. В конце концов сошлись на гриль-баре в двух шагах от метро…
И вот теперь я сидела перед ней, бледная, нервно трясущаяся, да еще и странно косящая, а Ольга уже в третий или четвертый раз устало повторяла:
— Да, я не актриса и никогда ею не была. Я — экономист. Но это еще не повод для того, чтобы меня бояться.
Сок в наших бокалах потихоньку грелся, в округлой фирменной пепельнице тлела сигарета.
— Но зачем же вы тогда сказали, что актриса?
— А для вас это имеет какое-то значение? Я могла бы назваться хоть космонавтом, это мое личное дело… Если угодно, считайте это моим маленьким капризом!
Умиляться при слове «каприз» мне почему-то не хотелось, а хотелось только одного: разобраться наконец, что же все-таки происходит?! Я, конечно, не считала уже, что Ольга и Человек в сером — одно и то же лицо (двигалась она совсем по-другому!), но то, что моя заказчица каким-то образом была замешана в случившемся, сомневаться не приходилось.
— Д-да, маленький каприз… — повторила она задумчиво и, поднеся близко к лицу зажигалку, высекла кремнем язычок пламени. — Впрочем, я могу и объяснить, если это вас успокоит… Мне хотелось быть актрисой, хотелось видеть Вадима каждый день, быть, как это у вас говорится, «послушной глиной в режиссерских руках». Я ведь знала по его рассказам всю труппу, знала, над чем он работает, с кем ругается, на кого возлагает надежды. Господи, кем я только себя не представляла раньше: и леди Монтекки, и Гертрудой, и Анфисой! Мне кажется, я понимала его, как никто! Ни одна профессиональная актриса не смогла бы сыграть лучше, чем я, не смогла бы сделать именно так, как он просит!..
«Тоже мне, Комиссаржевская! — думала я с ненавистью. — Сидишь тут, губки кривишь и ресничками томно трепещешь! А я по твоей милости в полном дерьме!»
— Хотя это все ненужная лирика! — Ольга неожиданно усмехнулась и подняла на меня спокойные зеленые глаза. — Можно объяснить и проще: я не знала, насколько легко вы находите компромисс с моралью, и сомневалась, согласитесь ли вы мне помочь, если будете в курсе истинного положения вещей. Ведь мерзкий режиссеришка, соблазняющий ежесекундно молоденьких глупых актрисок, гораздо больше заслуживает кары, чем тот же режиссер, бросивший скучную даму-экономиста. Кстати, я не слишком преувеличила: Вадим на самом деле жуткий кобель. Просто из уст актрисы все это звучало как-то более убедительно. Но вернемся к нашим баранам: где мои деньги?
— Если дело обстоит именно так, как вы говорите, то почему вы не пришли в театр на следующее утро? — вопросом на вопрос ответила я.
— Почему же не пришла? Я пришла. Немного послонялась по фойе, особого оживления после того, как актеры зашли в зал, не заметила и поняла, что вы просто-напросто не выполнили свою работу!
Для кого она это говорила? Для себя? Для меня? Или опять для диктофона, лежащего на дне сумки? Если бы кому-нибудь пришло в голову составлять милицейский протокол по ее словам, то ситуация нарисовалась бы, мягко говоря, неприятная — для меня, естественно, не для нее! Несчастная женщина, покинутая любовником, решает этому самому любовнику отомстить. Единственный ее грешок состоит в том, что она, движимая трезвым расчетом и одновременно подстегиваемая романтическими фантазиями, представляется театральной актрисой. Однако орудие мести, то есть я, начинает действовать совсем не так, как предполагалось: режиссер, которого поручено всего лишь осмеять, умирает, а девушка, бывшая с ним в момент его смерти (то есть опять же я!), начинает плести какую-то чушь про бесшумного убийцу, Человека в сером и отрубленную руку в пакете из-под женских гигиенических прокладок!.. Тюрьма, пожизненное заключение или расстрел.
И это в том случае, если Серый в своем плаще и бинтах не доберется до меня раньше милиции!..
— Ольга, — проговорила я, в упор разглядывая ее красивое лицо с точеными чертами, — прошу вас только об одном… Вы — женщина, и я — женщина. Я, насколько понимаю, не сделала лично вам ничего плохого. Так помогите же мне!
Просто намекните, что делать? Чего от меня хотят?.. Или хотя бы кто? Кто попросил вас позвонить мне и разыграть весь этот спектакль?
— Я не понимаю… — Уголок ее губ брезгливо вздрогнул.
И тут я сорвалась:
— Ах, вы не понимаете?! А неплохо бы понять, что в один прекрасный день я просто чокнусь от всего этого, потому что я не железная. Да, не железная!
Пойду и спрыгну с крыши, и вся ваша замечательная игра пойдет насмарку. Или, еще того лучше, заявлюсь в милицию. Меня, конечно, потом посадят, но сначала вас приведут к следователю и спросят: «А не скажете ли, уважаемая Ольга, куда вы и ваши приятели дели труп Вадима Петровича Бирюкова с ножичком в груди?»
Думаете, вы сейчас отсюда убежите и ищи вас потом свищи? Даже . не надейтесь! Я зубами в вас вцеплюсь, как бультерьер! Хоть режьте, как Бирюкова, хоть голову, как Алеше, отрывайте!..
— Что вы мелете?! Успокойтесь, в конце концов! Какой еще Алеша? Какие трупы?!
— Холодные, — злобно отреагировала я. — Два в морге, а один — неизвестно где… Хотя вам-то, наверное, известно. А если не вам, то вашим работодателям… Не знаю уж, из-за каких таких миллионов его убили, но одно вам хочу сказать…
— Кого убили-то? Что с вами, Женя?
Второй вопрос я проигнорировала, потому что со мной на самом деле творилось что-то ужасное: губы дрожали, сердце колотилось, едва не выскакивая из Фудной клетки, в голове стоял горячий туман, — а вот на первый, из последних сил пытаясь не зарыдать от ярости и бессилия, ответила:
