Евгений Сухов - Воровская правда
— Вас имеет честь приветствовать полковник Беспалый! Поверьте мне, голубчики, я научу вас многому. Вы у меня будете не только дисциплинированными и послушными, но и научитесь шить бушлаты, изготавливать мебель, валять валенки, строить дома, дороги, добывать полезные ископаемые и так далее, и так далее. Правильно я говорю, товарищ подполковник? — обратился Беспалый к своему заместителю Леватому.
— Так точно, — отчеканил тот.
Подполковник Николай Николаевич Леватый все никак не мог свыкнуться с мыслью, что прежний вор Тимоха Беспалый по кличке Удача, из которого он собственными руками вылепил крепкого пахана, стал его непосредственным начальником. И что теперь от капризной воли бывшего зэка зависели его, Леватого, личное благополучие и служебная карьера. Когда состоялось назначение Беспалого, он хотел возроптать, пожаловаться вышестоящему начальству, но скоро осознал свое полнейшее бессилие.
Присутствие Беспалого действовало на Леватого угнетающе. Николай Николаевич где-то слышал о том, что если поместить кролика и волка в соседних клетках, то первый сдохнет от отсутствия аппетита. Нечто подобное ощущал и Леватый в присутствии законного полковника. А Беспалый уверенно распоряжался своим бывшим начальником и многочисленным штатом, как будто командовать зоной было его истинным призванием. И если бы Беспалый грешным делом приказал Леватому пойти драить сортиры, то последний скорее всего не посмел бы воспротивиться этому приказу.
Беспалый же в обществе Леватого, наоборот, ощущал душевный подъем. Прежний начальник колонии был живым свидетельством того, какого небывалого успеха достиг бывший зэк. В то же самое время Тимофей Егорович понимал, что он ничем не обязан Леватому, и если потребуется для пользы дела свернуть ему шею, то сделать это можно незамедлительно, подобно тому как поступает хозяйка с бестолковой курицей. Особенно неприятно было то, что своего бывшего начальника Беспалый награждал обидными кличками, на которые Леватый был обязан отзываться бодрым задорным голосом. В противном случае новый начальник пообещал своему заму большие неприятности, от которых он сумеет спастить только в тюремной камере. Леватый точно знал: ослушайся он Беспалого, и тот без промедления выполнит свое страшное обещание.
— Вот что я тебе скажу, Николаич, — обратился Беспалый к Леватому, когда они возвращались вместе в командирский барак, — зону на локалки мы делить не будем, пусть воры живут на одной территории: я предвижу очень интересное развитие событий.
— Да они же просто перережут друг друга, — удивленно заметил Леватый. — Среди них же есть и ссученные воры.
— А мне плевать! — отрезал Беспалый. — Мой приказ: раздоры между ворами не гасить. Пускай хоть до последней капли крови выясняют между собой отношения.
— Хорошо, товарищ полковник, будет так, как вы сказали, — буркнул Леватый в ответ.
* * *Такие встречи случаются только в аду. На небольшом участке земли, огороженном со всех сторон в четыре ряда колючей проволокой, лицом к лицу сошлось несколько сотен самых авторитетных, самых независимых воров в законе. Еще недавно все они составляли лагерную элиту — каждый имел право решать, что и как должно быть на зоне, кого карать, кого прощать; каждый самолично делил любую прибывающую с воли посылку; каждый имел собственную охрану и собственных пидоров; а еще каждый из них привык иметь свою кодлу, которая взирала на него с тем же благоговением, с каким верующие смотрят на своего пророка. Вся беда состояла в том, что количество паханов на одной территории перевалило критический рубеж: даже двум десяткам воров в законе здесь было бы тесновато, а что уж говорить о нескольких сотнях коронованных, привыкших повелевать простыми урками. Сейчас они могли убедиться, что не являются центром Вселенной и в каждом законном видели свое собственное, но очень искаженное изображение.
Задуманное Беспалым постепенно начинало приобретать реальные очертания. Напряжение на зоне росло с каждым днем, с каждым часом. Уже на четвертый день после прибытия на зону первой партии начались потасовки. Человек тридцать собрались у входа в один из бараков, чтобы выкурить папироску и перекинуться словечком.
— Давненько я не резал сук! — раздался в вечерней тишине голос рыжеволосого молодого вора лет двадцати восьми по кличке Варвар.
Варвар во время поверки подсчитал, что его кодла в лагере наиболее многочисленная, а это хорошая заявка на лидерство. Вместе со своей свитой он прибыл в лагерь одним из первых и уже считал себя здесь старожилом. Он успел подмять под себя сотни полторы урок: кого ласковым словом, кого авторитетом, непокорных — страхом, пригрозив порезать.
Тем вечером Варвар покумекал и решил, что пора уже расширять свое влияние и укреплять авторитет, тем более что вновь прибывшие показались ему вполне подходящими мальчиками для битья, которым досточно погрозить пальчиком и развести по темным углам.
Варвар был из потомственных каторжан. Отец его слыл знаменитым на всю Москву громилой, а мать была известной проституткой, специализировавшейся на малолетках и отдававшейся прыщавым гимназистам за пять гривенников. Он чрезвычайно гордился своей воровской родословной и любил рассказывать о том, что впервые отведал женщину в неполных двенадцать лет. Основным его ремеслом был грабеж; кражами он пренебрегал, к карманникам относился снисходительно. Он никогда не шел на компромиссы, считая их непростительной слабостью, а самым удачным аргументом в диалоге считал девять граммов свинца.
Варвар был ярко выраженным лидером и не желал делиться властью с кем бы то ни было.
— Уж не нас ли ты за сук принимаешь, конопатый? — ехидно произнес мужичонка лет пятидесяти в новеньком сером бушлате.
Это был знаменитый вор с погонялом Хрыч, известный всей Сибири тем, что в начале тридцатых годов сумел выиграть войну у жиганов на Алтае, устроив четырем десяткам непокорных поистине Варфоломеевскую ночь. За эту акцию жиганы приговорили его к смерти, после чего он окружил себя «торпедами», которые готовы были пожертвовать собой ради своего лидера.
— А ты что, падла, себя к сукам не относишь?! — гаркнул в ответ Варвар, не догадываясь еще, с кем имеет дело.
— Ефрем, убей этого ржавого, он мне не нравится, — обыденным тоном произнес Хрыч, как будто предложил попить чифирчику.
Ефрем был смертником. В прошлом месяце, играя в «три косточки», он умудрился проиграть Хрычу свою жизнь, и с тех пор старый вор в законе распоряжался им так, словно Ефрем являлся его собственностью. О непослушании не могло быть и речи — оно каралось смертью.
Понизив голос, Хрыч добавил:
— Если порешишь этого говорливого фраера, считай, что твой долг погашен. Лети, птаха!
— Будет сделано, — проговорил Ефрем, сделав шаг вперед. — Считай, что его душа уже отправилась к праотцам.
— Ну! Ну! Иди сюда, пернатый! — воскликнул Варвар почти радостно. — Я вижу, что тебе жить надоело. Молись, чтобы сдохнуть сразу и без мучений!
— Может, я его порешу, Варвар? Что ты будешь руки марать об эту нечисть? — обратился к вору парень лет двадцати пяти, один из его подпаханников. По своей природе он тоже был настоящим хищником и не мог долго существовать без потасовок и побоищ, выискивая для этого даже самый незначительный повод.
— Всем стоять! Я сам порешу обоих! — объявил Варвар. Он вытянул руку, и зэки увидели в его ладони отточенный до блеска нож. — Ну, давай же, чего ты ждешь, сука?!
Варвар обращался с ножом так же уверенно, как опытный хирург со скальпелем. Подобно фокуснику, он доставал его бог знает откуда, а потом точно так же перышко исчезало. Между блатарями частенько практиковались поединки на ножах, и Варвар пока не проиграл ни одного из них, всякий раз уверенно наматывая кишки противника на клинок. Лишь последняя дуэль оказалась для него не совсем удачной и весьма памятной — нож матерого уркача разрезал ему рубаху и, скользнув по шее, оставил на ней заметный шрам. Уркач закончил жизнь, пригвожденный перышком к стене, а гноившаяся рана еще долго напоминала Варвару о случившемся.
Смертник Ефрем шагнул вперед, держа в руке финку. Для него жизнь в рабах у Хрыча была невыносимой. Хрыч вообще был трудным хозяином, он частенько нещадно избивал своих рабов за самые ничтожные провинности. Так что Ефрем уже давно мечтал избавиться от тяжелого ярма. Сейчас освобождение было близко, как никогда, путь к нему лежал через труп наглого верзилы, называвшего себя Варваром. Чтобы убить его, Ефрему не нужно было даже разжигать в себе ненависть. Убийство было его обычной работой, которую он регулярно выполнял по решению сходняка. Ефрем считался в команде Хрыча штатным палачом и гордился своей должностью.
Ефрем не стал делать лишних движений, поскольку не собирался вступать с громилой в рукопашную схватку. Он лишь мгновенно выбросил руку вперед, и Варвар, сделав неуверенный шаг в сторону, схватился за горло, зашатался и, хрипя, упал на колени. Из горла у него торчал нож, а кровь тонкой неровной струйкой быстро сбегала по желобку на рукоять и капала на черный бушлат. Варвар пытался что-то сказать, но из его могучей груди вырывались только невнятные сиплые звуки. Он рухнул на колени, постоял с минуту, стекленеющими глазами обводя окружавших его зэков, а потом неловко завалился на бок.
