Василий Веденеев - Крысиная тропа
— Отлично! — Сосновский восхищенно прищелкнул пальцами. — Сильно будете корректировать? — обратился он к «хирургу».
— Думаю, по мелочам, — заглядывая пациенту в рот, как барышник на ярмарке заглядывает в рот кобыле, ответил «хирург». — Хотите фотографировать?
— Да. Зачем терять время?
Сергей Сергеевич вышел, а «специалист по пластике» наконец развернул Рыжова лицом к зеркалу, и он поразился произошедшей с ним перемене — подбородок стал казаться скошенным, верхняя губа выпятилась, а нижняя чуть отвисла. Вкупе с пегой шевелюрой, карими глазами и смуглой кожей создавалось впечатление, что перед тобой унылый, занудливый и скуповатый человек, давно перешагнувший полувековой рубеж. Николай Иванович готов был побиться об заклад: окажись сейчас рядом жена или дочь — они ни за что не узнали бы его!
Вернулся Сосновский с фотокамерой. Установил свет и сфотографировал Рыжова.
— Мешает эта челюсть, — пожаловался он.
— Ничего, подточим, — сняв протез, к явному облегчению Николая Ивановича, пообещал «специалист по пластике».
— А вы надевайте челюсть, только когда нужно проходить паспортный контроль, — тоном знатока посоветовал Сергей Сергеевич. — Все! Отдыхайте, разбирайте вещи и, кстати, начните носить одежду Манолиса, чтобы, так сказать, быстрее вжиться в образ.
— Попробую, — вздохнул Рыжов, не имевший ни малейшего желания натягивать на себя вещи неизвестного происхождения.
В своей комнате он распаковал чемодан и сумку. Там нашлись два приличных костюма — темный и светлый, несколько рубашек и дорогих шелковых итальянских галстуков, хлопчатобумажные брюки, куртка из тонкой, прекрасно выделанной кожи, белье, носки, несколько пар обуви и разные мелочи, которые обычно берут в дорогу мужчины. Примерив каждую вещь, он убедился: все они сидели как влитые: казалось, Сосновский и его помощники просто кудесники…
Прошло несколько дней. «Хирург» подогнал пластмассовый протез и научил Рыжова самостоятельно снимать и надевать его и контактные линзы. Кроме того, Николай Иванович получил флакончик с жидкостью для снятия краски с волос и бережно спрятал склянку в несессер, справедливо рассудив: не век же ему оставаться седоватым брюнетом с вставной челюстью? Когда-никогда наступит и светлый момент — можно будет вновь стать самим собой и увидеть в зеркале знакомое лицо, а не рожу с кровяными прожилками на белках карих глаз и верблюжьей нижней губой.
Столовались по-прежнему вдвоем с Сергеем Сергеевичем. С ним же Рыжов ходил и на прогулки. Как под конвоем. Это впечатление усиливалось тем, что они ни разу не покинули пределы территории особняка.
В один из пасмурных вечеров, когда они, как обычно, вдвоем ужинали в большой гостиной с камином, Сергей Сергеевич скучно и невыразительно сказал:
— Завтра мы расстаемся.
— Как? — немного растерялся Рыжов. Он давно ждал этого, но одновременно боялся остаться без ставшей уже привычной опеки.
— Не всю же жизнь вам сидеть в Юрмале? Думается, не за этим вы провернули столько дел и бодро отвалили из России?
— Конечно… Но что же дальше?
— Вот вам греческий паспорт на имя Манолиса Панасиса и некоторая сумма на карманные расходы, — Сергей Сергеевич передал через стол плотный конверт. Николай Иванович открыл его и увидел документ со своей фотографией в новом обличье и перетянутую резинкой пачку денег. Там были доллары США и греческие драхмы в банкнотах разного достоинства. О тех деньгах, которые он на всякий случай прихватил из Москвы, Рыжов решил благоразумно умолчать.
— Спасибо, — он опустил конверт в карман пиджака и спросил: — А билет?
— Завтра вас отвезут в аэропорт, — словно не услышав вопроса, продолжал Сосновский. — Через таможенный и пограничный контроль я проведу, а на месте никаких осложнений не предвидится.
— Но я же не знаю ни слова по-гречески!
— Вряд ли вас там станут о чем-либо спрашивать, — отмахнулся Сергей Сергеевич. — В крайнем случае бубните на английском или внаглую говорите по-русски, ссылаясь на то, что вы — недавний эмигрант. Вот вам сувенир на добрую долгую память, — он щелчком отправил к тарелке подопечного изящную плоскую позолоченную зажигалку. Рыжов взял ее, повертел и заметил выгравированный на донышке многозначный номер.
— Заучите его наизусть, как солдат заучивает номер своей винтовки, — посоветовал Сосновский. — Это номер счета, на котором лежат деньги Манолиса. Банк вам укажут.
— Кто?
— В аэропорту Афин подойдите к справочной стойке. Там увидите мужчину в черной ветровке из шелковистой ткани, на спине вышит белый паук в паутине. На голове черная бейсбольная кепочка. Усов и бороды нет. На безымянном пальце левой руки не хватает первой фаланги. В этой руке он будет держать незажженную сигарету. Дайте ему прикурить от этой зажигалки и передайте привет от меня.
— Мы сможем понять друг друга?
— Он прекрасно говорит по-русски. Идите, голубчик, упаковывайте вещи и отдыхайте. Завтра у нас день начнется рано.
Ночью Рыжова мучили страхи, он никак не мог заснуть и долго ворочался с боку на бок, пока не забылся тяжелым, не приносящим отдохновения сном. Сосновский разбудил его около шести утра. Николай Иванович через силу сжевал пару бутербродов, выпил кофе, потом вынес вещи и уложил их в багажник знакомого «мерседеса».
Дорогой молчали. В аэропорту Сергей Сергеевич ненадолго исчез, потом появился с билетом на рейс до Афин. Во время регистрации на Рыжова, вопреки его опасениям, никто не обратил никакого внимания. Сосновский не оставлял его ни на секунду, даже сопроводил в туалет, но пару раз сердитым шепотом напомнил: нужно держаться раскованней и вести себя естественно. Николай Иванович хотел ответить, что он не привык нелегально пересекать границы с подложными документами, но тут объявили посадку, и ему стало нехорошо — таможни он не страшился, а вот пограничники!.. Все может рухнуть в один миг, и ты очутишься в латвийской тюрьме, которая наверняка ничем не лучше российских — все их строили и заводили в них единые порядки во времена советской империи. А из латвийской тюрьмы ему прямая дороженька в казенный дом на Бутырке или Матросской Тишине, если не в Лефортово.
— Ну-ну! — Сергей Сергеевич подхватил его под руку и потащил к стойке пограничного контроля.
Заставил подать паспорт, что-то шутливое сказал латвийскому пограничнику. Тот в ответ улыбнулся, вернул документы лжегреку и махнул рукой, разрешая следовать дальше. Сосновский тут же протащил подопечного через зеленый коридор таможни, подтолкнул в спину.
— На трап сами сможете вскарабкаться? Или подсадить?
— Не надо, — измученно и вместе с тем облегченно вздохнул Николай Иванович. — Спасибо вам за все.
— Не за что. Счастливого пути! Не забудьте о справочной стойке, вас там будут ждать!
Поправив на плече сумку, Рыжов направился к трапу самолета. По дороге, не выдержав, оглянулся и поискал глазами фигуру Сосновского. Но его уже нигде не было. И Николай Иванович от всей души пожалел, что сопровождающий не пройдет с ним весь путь до конца…
Глава 6
После гибели Татьяны между ними словно пробежала черная кошка. Нет, Лариса больше не устраивала Сергею сцен, ни в чем не обвиняла его, но зато сжалась, как пружина, и затаилась внутри себя, вместе со своими подозрениями, обидами, невысказанными упреками. Хотя в чем ей его упрекать?.. Этого Серов никак понять не мог. Но разве кто-нибудь когда-нибудь мог до конца понять женщину?!
В любом случае он не собирался посвящать ее в свои дела и оправдываться, поскольку не считал себя ни в чем виновным. Да, в глубине его сознания сидела мысль, что обращение покойной Татьяны на Петровку только спровоцировало и ускорило неизбежную развязку: чисто интуитивно, не имея ни прямых, ни косвенных доказательств этого, Сергей чувствовал — погибшая женщина была обречена, но ее не трогали, пока она «не высовывалась», не проявляла активности, в чем-то опасной для того, кто и решил ее участь. Этот «кто-то» олицетворял для Серова отнюдь не конкретных убийц, выбросивших Трапезникову из окна, а человека или даже, возможно, группу лиц, отдавших приказ лишить ее жизни.
Временами ему казалось, что он стал вроде охотника за привидениями — ступил на скрытую туманами, топкую, ненадежную и совершенно неизвестную почву, в любой момент готовую провалиться под ногами и скрыть его без следа в зловонной пучине. А в тумане, то ближе, то дальше, мелькали неясные, лишенные четких очертаний фигуры, будто поддразнивая его и маня за собой в свой чудовищно искаженный, ирреальный мир. Он протягивал руку, чтобы схватить внезапно возникшую рядом фигуру, но она легко и бесшумно ускользала от него, как вода, просочившаяся между сжатыми в кулак пальцами, не удостоив неудачника даже ироническим смешком. И вновь мелькала, но уже в ином месте, подобно блуждающим болотным огням, сбивающим путников с толку. И все это сопровождалось постоянным ощущением щемящей душу тоски.
