Ярослав Зуев - Будни рэкетиров или Кристина
– Ой, не сплю, зема. – Чуть не плача отвечал Вовчик.
– А чего делаешь?
– Бля буду. Бахнуть хочу! Силы нету.
– Тьфу, блин, дурак.
– Трубы горят! Помираю, зема. По-любому.
Протасов, после таких слов обыкновенно прекращал переговоры, возвращаясь к сладким грезам. А Вовчик оставался лежать, тупо пялясь в потолок и мечтая хотя бы о «Шипре».
«Вот бы хоть флакон „Русского леса“ где в ванной завалялся…»
В одну из таких бессонных ночей земы впервые услыхали ШАГИ. Вот именно так, заглавными буквами. Шаги шагам рознь, короче, нечего даже говорить.
Сначала приятели восприняли чертовые ШАГИ, как розыгрыш.
– Слышь земеля, что за хренотень такая?! – навострил уши Волына. Дело было хорошо за полночь, Ирина с детьми давно угомонились в своей части дома. Тишина стояла звенящая. За окнами трещал январский мороз, снега выпало мало, и земля приобрела твердость гранита.
– Чего? – приподнялся на локте Протасов.
– Т-с! Что это, зема?
– Где?
– Там…
– Чего ты шепчешь, придурок?!
Волына вывернул глаза-блюдца, и ткнул пальцем в потолок:
– Зема, секи!
– Да не слышу я ни хрена! – свистящим шепотом отвечал Протасов. – Ты чего, Вовка, мухоморами обожрался? Вставило не по-детски, да?!
Отчаянная ответная жестикуляция вывела Протасова из себя:
– Урюк ты, блин, неумный… – начал Валерий, и осекся, в свою очередь, задрав подбородок к потолку. Как бравый солдат по команде «смирна!». Сверху скрипнула доска. Потом еще одна.
– Твою дивизию, – пробормотал Протасов.
– Т-с! – умоляюще засвистел Вовчик. Земы затаили дыхание, буквально окаменев, каждый под своим одеялом. Сначала до них не долетало ни звука, но, минут через пять, скрип повторился. Как будто бы кто-то медленно прошелся по чердаку, из конца в конец, замер минуты на полторы-две, а потом вернулся на середину комнаты.
– Прямо над люстрой стоит, – слегка охрипнув, сообщил Вовчик. – По-любому! – люстра, это было, конечно, громко сказано. Под потолком висел засиженный мухами уродливый плафон, вроде тех, что встречаются на пожарных лестницах многоэтажек. Сейчас он не горел. После «отбоя», чтобы не дразнить Ирину, земы, обыкновенно, пользовались ночником.
– Что за фигня, в натуре?! – занервничал Протасов.
– Спроси чего полегче, земляк.
– Чего это Ирка на чердаке забыла? – невольно понизив голос, поинтересовался Протасов. Волына выразительно посмотрел на часы:
– В третьем часу ночи, зема?! – Хозяйская часть дома добрых часов пять, как погрузилась во мрак, там все спали. Или делали вид, что спят…
– Вот я и говорю, – сказал Протасов, прокашлявшись. – С чего бы это дурной бабе?…
– Чужой кто-то залез! – перебил Волына. – Отвечаю, зема… – связки изменили Волыне, голос сделался сиплым, как при ангине. Слово «чужой», очень нехорошее порой, в три часа ночи звучит откровенно зловеще. И ничего доброго не сулит. – В три нормальные люди спят.
– А мы, Вовка?
– Кто тебе сказал, что мы нормальные, зема?
Протасов открыл было рот, чтобы произнести дежурное «ты гонишь», когда загадочный НЕКТО на чердаке напомнил о себе. Волына насчитал пять крадущихся шагов, Протасов же склонялся к шести. Звуки замерли в затянутом паутиной углу. И, снова все стихло. Сбросив одеяло, Протасов на цыпочках подкрался к окну и, приложив пятерню ко лбу, уставился на хозяйскую половину. Отведенная земам комната располагалась в обращенной к саду пристройке, прилепленной к дому под прямым углом, что позволяло наблюдать за окнами хозяйских спален.
– Темные, – прошептал Протасов. – Темные, Вовка, блин!
Волына босиком присоединился к приятелю, и они встали плечом к плечу.
– Значится, там Чужой, зема! По-любому, Гадом буду!
– Ты и так в натуре гад, – констатировал Протасов, и приятели несколько нервно захихикали.
– По-любому гад, – согласился Вовчик с гордостью. – Слушай, зема. Если наверху вор шурует, какого хрена не таится? Грабители так не топают.
– Он не топает, зема. Просто потолок худой. А в нем веса, видать, как в тебе. Ты понял, да?
– Такой здоровый? – не поверил Волына.
– Здоровый и наглый. – Поставил точку Протасов. Повисла гнетущая тишина, как будто тот, на чердаке, замер, предоставив земам инициативу. Или убрался восвояси, что, впрочем, казалось маловероятным. Первым собрался с духом Волына.
– А ну, давай, зема, – предложил Вовчик, сверкнув глазами, как самурай из кинофильма, – прикончим клоуна, и дело с концом!
Протасов молча кивнул. Лучше действовать, чем колебаться. Вовчик нашарил в углу топор, которым земы кололи дрова. Протасов вооружился палкой, напоминающей мачту с вельбота. Сам не зная отчего, он вдруг почувствовал себя маленьким и беззащитным первоклассником. Кулачищи, которых вполне хватало бы, чтобы любому среднестатистическому мужику, если не полголовы снести, так уж раздробить, не напрягаясь, челюсть, вцепились в палку с жадностью рук утопающего, сжимающего пробковый спасательный круг. Да и палка показалась безобидной тростинкой. Валерий бы предпочел лом, а еще лучше пулемет. Но, огнестрельное оружие хранилось под полом. Чтобы разобрать его, понадобилось бы время. Вовчик и Валерка не захотели его терять.
– Разберемся, как у нас в селухе. Подручными средствами, братишка. – Решил Волына. Протасов не стал возражать. Земы выглянули из двери, отчаянно заскрипевшей во много лет не смазываемых петлях. – Ну, погнали наши городских! – выкрикнул Вовчик, устремляясь в темноту.
– Цыц, идиот! – зашипел Протасов. На улице лежали сугробы. Слишком тощие для строительства снежной крепости, зато скрипучие, как ржавые подшипники. Как ни старались земы ступать бесшумно, крадучись огибая пристройку, хруст стоял такой, будто стадо лосей продиралось через заснеженную чащобу.
– Не возьмут нас в ниндзя, Вовка. – Сокрушался Протасов.
– По-любому, зема.
Единственный лаз на чердак был средних размеров люком, проделанным в крыше с торца дома. Он оказался открытым настежь. Хотя и без того земы отчетливо слышали ШАГИ и знали, что наверху шурует «какое-то падло», от вида обращенного к саду черного провала у них мурашки поползли по коже.
– Значит, не показалось. – Стиснул зубы Протасов.
– Когда кажется, креститься надо, зема. – Прошептал Вовчик, сам не подозревая, насколько близок к истине.
– А где, в натуре, лестница?
Против ожидания приятелей, лестницы поблизости не было. Более того, снежный покров около стены оставался невинным, как щепетильная невеста в первую брачную ночь. Впрочем, земы немедленно истоптали лужайку вдоль и поперек, так что высматривать посветлу какие бы то ни было вещдоки стало совершенно бессмысленно.
– Не выйдет из нас Пинкертонов, зема, – запоздало спохватился Протасов.
– Да пошли они! – огрызнулся Волына, – прямо на горячем возьмем. – Он задрал подбородок к звездам. Последние мерцали, как в планетарии. – Ух ты, зема… да тут добрячих четыре метра…
Во-во, – пробормотал Протасов в недоумении. – Тут и Бубка[32] воду сольет…
– Что будем делать, зема?
– Давай наверх! – распорядился Протасов, который всегда полагал, что главное отдать приказ.
– Я летать не умею, зема!
– Лестницу тащи!
– А где ее взять?
– В сарае, лапоть. Мухой волоки сюда!
Вовчик побежал к хозблоку. Повозился на морозе, вполголоса матерясь, потому что пришлось распутывать коченеющими пальцами проволоку, которой оказались повязаны между собой дужки.
– Какая падла столько соплей намотала?! – возмущался Вовчик по ходу дела. Изо рта валил пар. – Вот, блин, дурная работа.
Когда он, наконец, появился на лужайке, раскачиваясь под весом тяжеленной старой «дробины», Протасов стоял как памятник, заворожено уставясь в черный провал чердачного люка. Лицо Валерия показалось Вовке пустым, словно перевернутый лист из блокнота. Вовке стало не по себе.
– Эй, зема!? Твою дивизию?! Ты что, заснул?!
– А? – пробормотал Протасов, словно в действительности выпал из времени и пространства.
– Зема?! Чтоб ты жил сто лет! – испуганно крикнул Вовчик.
Протасов повел плечами, стряхивая странное оцепенение, какое, говорят, умеет вызывать анаконда. В роли кролика Валерий почувствовал себя отвратительно.
– Гипноз, – пробормотал Протасов, – это какой-то гребаный гипноз, бляха-муха.
Пока Волына бегал за лестницей, Протасов буквально шкурой ощутил, что из люка за ним наблюдают. Валерий подсознательно сжал кулаки, а по спине между лопаток потек пот. Это в минус двадцать по Цельсию. Лужайку, на которой стоял Протасов, заливал бездушный лунный свет. Деревья отбрасывали изломанные тени, а сад застыл, как картинка с новогодней открытки. С той разницей, что картинка вызывала ужас, хоть и сложно было объяснить, почему.
«Стою тут, как голимый лох из долбаного ужастика», – успел подумать Валерий перед тем, как на него накатил дурман, и он поплыл, как случается на ринге с боксерами, пропустившими удар в голову. Правда, Валерий не испытывал боли. Пока, по крайней мере.
