Татьяна Степанова - Ключ от миража
— Катя. Екатерина.
— Давайте, Екатерина. Вот тут внизу имя свое, фамилию и номер квартиры. Пусть там, — старушка подняла вверх указательный палец, — проконтролируют. А то опять дождемся. Я еще в тот раз предупреждала… Вообще в этом доме пост милицейский круглосуточный должен действовать. Не первый уж случай тут у нас. Вы как же, квартиру купили или на время вселились?
— Я сняла. На время, — Катя, разыгрывая недоумение и тревогу, посмотрела на Алину, та только покачала головой: ох уж мне эта бабка! — А что тут у вас все-таки было?
— Да я ж говорю — убийство. Жуть прямо.
— Где? — пролепетала Катя. — Где убийство? Прямо в моей.., в моей квартире, да? Ой, мамочка…
Как в давние времена в школьной театральной студии, Катя почувствовала: эта мизансцена требует громкого, нет, просто оглушительного финала. И лучше всего с треском грохнуться в обморок прямо у них на глазах. Это же так по-женски трогательно, так беззащитно — лишиться чувств. Это волей-неволей заставит их проникнуться к ней жалостью и сочувствием, прийти на помощь. А там рукой подать до знакомства, до контакта и разговоров ОБ ЭТОМ во всех подробностях, на которые способны только женщины.
— Ой, да что это с тобой? Побелела-то… Ой, Аля, да держи ее скорей! Падает!
Катя тихо сползла по дверному косяку вниз, на пол. Самой ей показалось, что «обморок» — ужасная фальшивка и они вот-вот ее раскусят.
— С сердцем, наверное, плохо стало, — услышала она над собой тревожный голос Клавдии Захаровны. — Эх вы, молодежь! Алина, у тебя это.., спирт-нашатырь есть?
— Что вы опять орете с утра?!
Катя воровато приоткрыла один глаз: голос был хриплый, гневный, мужской. Рядом с загорелыми ножками Алины (а только их и можно было созерцать из неудобного положения) появились еще одни ноги — тоже голые и волосатые. Катя взглянула вверх: рядом с Алиной возвышался старый знакомый — Литейщиков с седьмого этажа: заспанный, всклокоченный, завернутый, как в тогу, в простыню.
— Ой, батюшки. — Видимо, увидеть его здесь, в чужой квартире, не ожидала и Клавдия Захаровна. — Мы-то чего.., мы ничего. Это вот она, жиличка новая. Обморок у нее. Глаза вон открыла, в себя пришла. Подняться-то ей помогите.
Катя почувствовала, что ее поднимают чьи-то сильные руки. Она глубоко вздохнула, захлопала ресницами, как это обычно играют актрисы в фильмах, и «пришла в себя».
— Что это? В глазах вдруг потемнело… — Она посмотрела на своих новых соседей. — Извините, я, кажется.., я крови ужасно боюсь. Ни видеть не могу, ни даже слышать. — Она с нежной мольбой взирала на Литейщикова (двенадцать лет общего режима по статье контрабанда и валютные махинации, отбыл две трети срока, освобожден условно-досрочно, лечился от туберкулеза и категорически не желает сотрудничать с правоохранительными органами). — Мне сказали, что в моей квартире убили человека прямо накануне. А я-то, дура, обрадовалась — как дешево сдают!
— Не в вашей квартире, а вон в той, — Литейщиков кивнул на дверь 15-й. — А вы тоже хороши, — он посмотрел на Алину. — Черт, уже опаздываю! Сколько времени? У кого часы есть?
— Без четверти восемь, милок, — ядовито подсказала Клавдия Захаровна. — Я к тебе в дверь звоню, звоню. А ты вон где, оказывается… На вот подпиши жалобу. Коллективная, от всего подъезда.
— На ментов, что ли, снова жалобу строчите, Клавдия Захаровна? — ухмыльнулся Литейщиков. Катя чувствовала на себе его взгляд — точнее, на своих голых ногах и на вырезе халатика. — Хорошее дело, так их, зараз. Давайте ручку. Только, чур, я неразборчиво. В общей массе.
«Еще бы тебе разборчиво подписываться», — подумала Катя, мысленно сравнивая Литейщикова этого с тем Литейщиковым, с видеопленки, — яростным и таким несчастным, что его было просто жаль. Сейчас фигурант был совсем другим. От него пахло алкоголем, терпким мужским дезодорантом и Алиниными духами. Тело у него было худым, костистым и волосатым. Он положил на плечо Алины руку — на пальце поблескивала все та же золотая печатка.
— Ну что, получше тебе? — спросила Алина Катю. Голос у нее был грудным, хрипловатым — то ли со сна, то ли от бурной вечеринки с Литейщиковым. Перешла на «ты» она просто, будто они давным-давно с Катей были соседками.
— Ничего, только голова немного кружится. — Катя цеплялась за косяк. — Испугалась я что-то… И ночью мне тоже как-то не по себе было. Теперь ясно от чего.
— Выпить хочешь? — Алина оглянулась на Литейщикова.
— А есть?
— Осталось немножко. Я тебе сейчас вынесу, живо взбодришься.
— Ну, очнулась, Екатерина? Вон как тебя пробрало. Теперь поняла, в какой ты дом въехала. Проклятый прямо. — Клавдия Захаровна сунула Кате под нос листки с подписями. — И правильно делаешь, что боишься. Мы все тут боимся — чуть лифт стукнет, чуть дверь хлопнет. А если мер никаких принимать не будем, если все на самотек пустим, вообще все тут свои головы сложим безвинно. Подписывай вот тут. Пусть прокурор распорядится пост у нас постоянный в доме милицейский организовать. Пусть ночами дежурят! Ты не бойся, милая, бояться волков — в лес не ходить. А оставлять все это так просто нельзя. А если прокурор откажет — я в мэрию обращусь и выше!
Бормоча что-то еще, Клавдия Захаровна направилась к лифту. Литейщиков тем временем скрылся в недрах квартиры.
Катя, оставив свою дверь открытой, вернулась в коридор и села на ящик для обуви. Вошла Алина с бокалом — на дне плескалась какая-то жидкость.
— Джин. Только неразбавленный, тоник у меня кончился. На, сразу станет легче, — она протянула Кате бокал. — Ты, значит, только вчера въехала? Ну и новоселье! Квартирка… Посмотреть можно?
— Конечно, проходи, спасибо тебе…
— Алина, Аля, — Вишневская тряхнула своими африканскими косичками. — Ты одна тут или с кем-то?
— Ну, пока одна, а там… — Катя засмущалась. — У меня друг есть, но.., мы пока еще не решили, будем только встречаться или жить вместе.
— Ты москвичка?
— Да.
— А что же на съемной? От папы-мамы улимонила?
— Да в общем, у меня брат еще младший, — Катя сочиняла на ходу легенду. — А мы с моим другом решили…
— Кто за квартиру-то платит — ты или он?
— Пока пополам.
— Понятно. А сколько?
— Да представляешь, за сто долларов всего сдали. Я так удивилась — почти в центре, на Ленинградском проспекте, двухкомнатная и за такую цену.
— И ты клюнула. Через фирму, что ли, снимала?
— Нуда, они, наверное, про это убийство узнали и… Аля, а кого же убили? Соседа вашего?
— Черт его знает. Говорят, чужой какой-то мужик совсем, не из жильцов. Что тут было! Милиции! С первого-то раза, говорят, труп даже не нашли, не сумели.
— Да что ты? Как? — Катя отпила глоток джина — горько, брр! И услышала историю, отголоски которой слышала еще в отделении милиции на Соколе. Правда, в пересказе Колосова и Свидерко все было гораздо более прозаично. — Значит, мужчину, что в 15-й квартире нашли, ты не знала? — спросила она Вишневскую. — И в доме раньше его никогда не видела?
Алина покачала головой.
— Тут все новые въехали после капремонта, — ответила она как-то уклончиво. — Я вот тоже снимаю… Ну что, теперь будешь отказываться от квартиры?
— Я? Не знаю… Деньги за месяц мы уплатили. Правда, не такие уж и деньги, но…
— А тут ничего. Тоже прямо с мебелью, как и у меня. Диван мягкий? — Алина прошлась по коридору, заглянула в комнаты. — Просторно. У меня комната тоже хорошая, но все, конечно, гораздо меньше, теснее. А я хочу в другой район перебраться, варианты ищу.
— Из-за убийства, да? А что тут за случай еще был раньше, эта старуха Клавдия Захаровна что-то говорила?
— А! — Алина отмахнулась. — Она кого угодно до обморока доведет. Полоумная какая-то старуха, неугомонная. У нее внук — скинхед лысый. И к нему участковый цепляется. Ну, а она в отместку жалобы на ментов строчит.
— А мне показалось… — Катя поставила бокал с джином. — У меня такое странное неприятное чувство было сегодня ночью… Испугалась я чего-то.
— Чего? — спросила Алина.
Катя посмотрела на свою новую знакомую. Вроде бы у нее голос изменился?
— Не знаю я.
Алина направилась к двери.
— А ты действительно собралась уехать отсюда? — спросила Катя.
Алина забрала бокал, взболтнула остатки джина и допила их.
— Паршиво тут, — сказала она. — Стремно и паршиво. Впрочем, в Москве этой вашей везде так. И все злые, как собаки друг на друга кидаются. На улицах — пробки, дворы как гробы…
— Женщины — совы, мужчины — бабы, — закончила Катя.
— Чего?
— Так, ничего, присказка одна.
— Уже шутишь? Значит, жить будешь, — Алина улыбнулась. Улыбка ей шла. — Ну бывай, как там тебя?
— Катя.
— Пока, Катя. Значит, пока будем соседками. Катя вышла следом за ней. На лестничной клетке снова звучали женские голоса. На седьмом этаже.
— Тогда я бумагу эту сначала в ЖЭК снесу, пусть ее там участковый при мне зарегистрирует, — донесся пронзительный голос Клавдии Захаровны. — Он сегодня с двенадцати принимает, пусть при мне даст ход нашей жалобе! Официально.
