Владимир Колычев - Черный ворон, я не твой
– Понимаю.
– Надо что-то делать.
– Что?
– Признаваться буду. Раз уж он этого так хочет, будем меняться с ним местами…
Герберт сам подписал себе приговор. И как ни жаль его, им нужно было жертвовать в угоду всей семье.
– Мне поговорить с ним? Если я скажу, он сам сдаваться пойдет. Но ничего лишнего не скажет.
– Ты в этом уверена?
– Да.
– А я не очень. Надо бы сделать так, чтобы до тюрьмы он не доехал. Ты меня понимаешь?
Потянулась тягостная для обоих пауза. Скрепя сердце Станислав призывал привести приговор в исполнение, а Римма понимала что от нее требуется – поэтому и молчала. Она не хотела делать этого, но долг перед семьей обязывал ее к повиновению.
Герберт не заставил себя долго ждать.
– Глаза у тебя плохие, – сказал он, глядя на Римму. – Что-то случилось?
Глаза у нее плохие… Никогда не слышала она, чтобы так говорили. Глаза плохие… Но ведь в самом деле плохо у нее на душе, темно, страсти холодные и липко-тягучие, как черная смола.
– Андрей все знает, – зло сказала она.
– Что знает?
– Все!!!.. Что я сплю с тобой… Что ты мать свою убил…
– Откуда?
От сильного волнения лицо Герберта пошло красными пятнами.
– От верблюда!.. Есть один такой верблюд, Герберт его зовут… Зачем ты сказал Андрею, что убил свою мать?
– Я не говорил…
– Вообще ничего не говорил?
– Говорил… Про тюрьму спрашивал. Как там живется…
– Зачем ты спрашивал?
– Сознаться хотел… Чтобы отца спасти… Чтобы ты с Андреем не была… Чтобы ты мужчину во мне видела… Я бы сознался, но ты меня отговорила…
– Ты и так сознался. Андрей знает, что ты свою мать убил…
– Но я ему про это не говорил… Хотел, но не стал…
– Про наши общие дела с ним говорил? – пронзительно посмотрела на Герберта Римма.
– Нет, что ты! – еще больше разволновался парень. – Об этом я никому и никогда!..
– Точно?
– Точнее не бывает…
– И в тюрьме не проболтаешься?
– В тюрьме?!. Нет, и в тюрьме не проболтаюсь… А почему в тюрьме?
– Потому что там Андрей. Потому что ты спал со мной. Он из тебя душу там вытрясет, ты меня понимаешь?
– А он знает, что я спал… Думаешь, будет мстить?
– А ты так не думаешь?
– Не знаю… Он не похож на чудовище… Но все может быть… А почему ты заговорила про тюрьму?
– Ты точно идиот! Андрей все знает – за тобой скоро придут!
– Мрак! – в паническом замешательстве схватился за голову Герберт. И с надеждой посмотрел на Римму. – Ты не могла бы с ним поговорить?
– Может, ему денег дать? – язвительно скривилась она.
– Нет, деньги не помогут.
– А кто деньги ему в машине швырял?
– А-а, это я по дурости…
– А ты у нас дурной, да?
– Выходит, что да.
– И жадный…
– Это здесь при чем?
– А при том, что по тебе тюрьма плачет. А знаешь, как в тюрьме таких, как ты, называют? Крысами их называют. Крысы у своих крадут… Откуда у тебя деньги, которыми ты швырялся?
Герберта передернуло изнутри, глаза испуганно расширились, красные пятна на щеках уступили место мертвенной бледности.
– У меня есть деньги… – жалко пробормотал он.
– Деньги деньгам рознь. То были деньги из нашей последней партии… Мешок один раскрыт был, там одной пачки недоставало… Значит, твоя работа!
– Нет… То есть я не хотел… Рука сама…
Герберт затрясся, как заклинивший флюгер во время сильного ветра.
– Крыса ты!
– Я больше не буду!..
Он упал перед ней на колени, руками обхватил ее голени. Римме пришлось приложить усилие, чтобы высвободиться.
– »Больше не буду» – для детского сада, – презрительно усмехнулась она. – А ты уже взрослый. И должен отвечать за свои поступки… В тюрьму пойдешь…
– Что скажешь, то и сделаю!
– И будешь держать рот на замке. Говорить будешь только по делу – убил мать, виноват, готов нести наказание. И больше ни о чем ни слова!
– Я… Я понял… Прости меня, пожалуйста!
– Прощаю.
Римма считала себя злопамятной женщиной. Но при всем при том не умела держать зла на Герберта. Не тот он человек, на которого можно было обижаться. И даже то, что он украл деньги из общего семейного котла, не настроило ее против него. Если бы это сделал тот же Герман, Римма, не задумываясь, рассказала бы дяде Стасу и сама настояла бы на жестокой расправе. А Герберта простила уже на следующий день после того, как узнала о его проступке. И, возможно, никогда бы не завела этот разговор, если бы не обстоятельства…
– А это правда, что Андрей ушел от тебя? – поднимаясь с колен, спросил Герберт.
– И что с того?
– А то, что ты должна меня ждать. Я выйду из тюрьмы, и мы поженимся…
Римма внимательно посмотрела на него. Иногда в нем просматривались признаки здравого ума, он мог говорить и предлагать умные вещи. Но еще чаще с ним случались приступы идиотизма, и тогда он городил такие огороды, что становилось стыдно за него. Но Римма в таких случаях не стыдилась за себя, когда она врала в ответ на его завиральные идеи.
– Пожениться мы не сможем, – покачала она головой. – Потому что мы родственники… Но мы можем жить вместе, как муж и жена…
– Ты будешь меня ждать! – воспарил духом Герберт.
– Буду… Если ты поведешь себя в тюрьме как настоящий мужчина, то буду… Но если ты предашь нас!..
Она угрожающе посмотрела на него.
Герберт поспешил развеять ее сомнения.
– Я не предам тебя! Я не предам семью!..
Для убедительности он приложил руки к груди. Но Римму этим убедить не смог. Она понимала, что рано или поздно Герберт расколется – если не по слабости характера, то по собственной глупости. А если еще и Андрей возьмется за него с пристрастием, то расколется рано… Поэтому она угостила его соком, в который был намешан порошок, изготовленный по старинным рецептам древних алхимиков.
Снадобье не имело вкуса и запаха, и действовать начинало не сразу, поэтому Герберт ничего не заметил. Римма еще раз объяснила ему, как он должен вести себя в тюрьме, и самолично отвезла его к зданию райотдела милиции, где он должен был сделать признание.
Глава 11
Стукач-информатор сунул в рот сигарету, а в карман сгреб как минимум пяток.
– А репа не треснет? – криво усмехнулся Андрей.
– Да нет, начальник, нормально все, – осклабился браток.
– Что там у тебя в клюве?
Гоша Фурц был из тех блатарей, что люто ненавидели сексотов и боролись с ними всеми возможными и невозможными способами. Но при этом он сам был стукачом со стажем. Он очень боялся, что Андрей сдаст его братве, и страх перед разоблачением заставлял его стучать с особым рвением. Он сам дал знать, что у него есть важная информация для него.
– Чиркач постанову дал – Казимира на разбор вызывать. Послезавтра на хату к нему должны привести, ночью…
Информация действительно заслуживала внимания. А со стороны Андрея – особого.
– Что за разбор?
– А борзеет этот Казимир. Ломага на него зуб держит. И на хату он по беспределу встал, никто его смотрящим не назначал…
– А то Чиркач не знает, что это за хата.
– Знает. И то, что Арканыч сукой был, тоже в курсах… За Арканыча спрашивать не будет, за Щербатого тоже. Но пистон Казимиру вставит… Или опустят, или на нож…
– Послезавтра, говоришь?
– Да.
– Через кого?
Чиркач был законным вором, смотрел за всей тюрьмой, у него были свои выходы на администрацию изолятора, он мог, если бы очень захотел, организовать доставку заключенного в свою камеру. Но Андрею еще легче было сорвать его планы. Опять же, если бы он очень этого захотел… А он хотел выручить Казимирова из беды. Хотя бы потому, что в случае летального исхода его могли бы обвинить в злоупотреблении служебными полномочиями. Каракулев знает о причинах его особого отношения к Станиславу Севастьяновичу, значит, в случае чего узнает об этом и начальник тюрьмы. Последуют оргвыводы… К тому же Андрей был вынужден относиться к Казимирову с уважением. Человек сына своего от тюрьмы спас ценой собственной свободы…
– Хоть убей, начальник, не знаю! – прикладывая руки к груди, мотнул головой Фурц. – Чиркач свои карты не раскрывает…
– Значит, послезавтра…
– Ага. Это верняк…
– Тогда спасибо тебе… Ну да, у вас же спасибо не говорят…
– Да ладно тебе, начальник, – ощерился уголовник. – Пожалуйста на твое спасибо!.. Это, я еще пару смоляков стрельну!
Он снова потянулся к пачке, но Андрей вовремя шлепнул его линейкой по пальцам.
– И остальные верни!
– Начальник, ну зачем ты так! У нас на хате такой голяк!
– А Сычкова за что ты пикой по брюху чиркнул?!
– Сычкова?! А кто это такой, начальник?
– Сычок его кличут…
– Да что-то слышал… Он сейчас в больничке, да? Как его здравие?
– Нормально здравие. И приветы тебе не передает. Но я-то знаю, кто его сделал. Ты его сделал, Фурц!
– Это наговоры, начальник! Ничего ж не доказано…
– Но я-то знаю.
– Так это, я же не больно его зарезал… Так, пугнуть хотел…
