Юрай Ваг - Катастрофа на шоссе
– Вам ничего не говорит фамилия Донат?
Сага замер. В углу за спиной Лазинского тикали часы-башенка. Сага посмотрел на них и шепотом ответил:
– Да, припоминаю…
– Вы только сейчас вспомнили?
– Да, только сейчас. Это те самые Донаты, с Авиона. Лазинский поднялся.
– Вы откуда, товарищ директор?
– Вы имеете в виду – родом?
– Да.
– С Рожнявы, – ответил Сага.
В окнах комнаты Голиана шторы были опущены. В щели между краем шторы и оконной рамой блестел свет. Лазинский с минуту наблюдал, потом достал леденец и двинулся к выходу. У калитки он оглянулся: Сага стоял в проеме балконных дверей, широкоплечий, неподвижный, будто стена.
Всюду царила тишина, даже кошки примолкли. Глиняный гномик на клумбе, роза и шелковица, перед ней скамейка. «Тут, вероятно, любил сидеть Голиан», – подумал Лазинский и зашагал прочь. На улице он прибавил шагу и почти вбежал в ближайший отель. Телефонная будка была свободна. Он опустил монету и услышал спокойный голос Шимчика: «Я слушаю. А-а, это вы? Ну, что там у вас? – И когда Лазинский закончил, так же спокойно продолжал: – Конечно, я дождусь вас. Значит, Ульрих удрал, а Сага из Рожнявы. – Он засмеялся. – Если хотите, можете там оставаться».
Лазинский повесил трубку. Дорога назад, на Боттову улицу, отняла добрых пять минут, еще пять он ждал. Станкович взял у него портфель с магнитофоном и дал револьвер. Лазинский засунул его в карман. Оставшись один, он направился к коттеджу, в котором жил Сага.
11
Бауманн все наливал и наливал.
– Не надо, – отказывался инженер Сикора, – умоляю, это совершенно ни к чему.
Они сидели в комнате Бауманна; директор Сага Лазинскому не лгал – это и вправду было довольно запущенное жилье. Расшатанный овальный стол из темного дерева и три скрипучих стула. Постель, прикрытая давно нестиранным розовым покрывалом. Серый радиатор отопления, на котором сушились носки. Шкаф с испорченным замком. Металлический таз в стояке, рядом кувшин с чистой и ведро с грязной водой. Большой кухонный стол, застеленный клеенкой, на нем бумаги, пробирки, тигель, книги, книги и снова книги на комоде; комод низкий, но вместе с книгами, наваленными на него, достигает высоты человеческого роста. Нагромождено, все заставлено.
– Нет выпьем, – упорствовал Бауманн. – Очень прошу вас, мне необходимо выпить. Наверное, потому, что я так редко пью. Трезвенники дураки, я это знаю, и я, дурак, не пью. Почему – неизвестно. Не пить – большая глупость, особенно по ночам, – твердил он и все доливал и доливал Сикоре и себе.
Молодой человек перестал возражать, они чокнулись. Выпили, и Сикора сказал:
– Ну а теперь, пожалуй, хватит.
– Ночь, – пробормотал Бауманн и повторил: – Ночь!
Ночь опустилась на город и пробралась в комнату, матовая лампочка освещала лишь расшатанный овальный стол, лица оставались в темноте, лица обволакивал сумрак, искажал выпитый алкоголь. Они пили дешевый ром, литровая бутылка была уже наполовину пуста. Пили, разговаривали, глаза поблескивали в полумраке.
– Помянем человека… – сказал Бауманн. – Помянем человека, в смерти которого я повинен. Хорошего человека, коллеги. Можно сказать друга, мы были друзьями когда-то, теперь уже нет…
Он взглядывал на Сикору каждый раз, как произносил свой «тост», словно ожидая ответа. И дождался. Сикора ответил:
– Ерунда. На что он мог клюнуть? – Он захохотал. – Вы – и вдруг на кого-то стучать, как он мог поверить?
– Но я действительно на него донес. Не сам, через Сагу… А ведь Голиан даже участия в опытах не принимал, он не знал… Мы столько лет с ним об этом не говорили, только позавчера…
– Столько лет, – опять захохотал Сикора. – Ах, оставьте, тогда чего же он прибежал к Стеглику и переживал насчет Государственной премии? Откуда ему знать, если он не крал формулы? От Милана и от меня – кукиш, а Токарева, дура, ни о чем понятия не имеет. Хотя давно могла разобраться, что это открытие – переворот в науке, техническая революция!
– Будет переворотом, – согласился Бауманн, – но только когда закончу. С небольшой оговоркой: если вообще оно когда-нибудь появится на свет.
– Бросьте, бросьте, вы уже с ним достаточно возитесь.
– Только потому, что металлическая пластинка привела в восторг Стеглика? Удачный опыт – это лишь фрагмент, небольшая часть…
– Дело не в пластинке, дело в… – Сикора поднял колени, стул качнулся назад и оперся о кухонный стол. – У вас завершена серия, все готово. К черту pro futuro [4], все уже существует сегодня, сейчас. Вы просто это скрываете, не хотите обнародовать, потому что вам нужно изображать траур!
– Выпьем, – усмехнулся Бауманн ласково и налил в оба бокала. Сикоре побольше, себе – меньше.
– За милую! – взял Сикора бокал. – А ведь эта смерть – вам на руку, чтоб еще несколько дней строить из себя убитого горем. Любоваться своим раскаянием. Самому от себя скрывать свою алчную душу!
– Выпьем, – снова сказал Бауманн и пригубил.
– Хватит, я уж и так хорош!
– Пейте.
Стул снова опустился на все четыре ножки. Сикора не видел лица человека, что сидел напротив, а оно было внимательным и сосредоточенным, из-под прикрытых век поглядывали трезвые, проницательные глаза.
– Еще, – сказал Бауманн и долил ему. – Пусть будет по-вашему, за милую. Если вы считаете, что его смерть мне мила.
– Но ведь так оно и есть!
– Почему!
– Откуда мне знать, но так оно и есть. Вы ведь гробовщик… Мне-то наплевать, а вот вы, вы сидите, как на похоронах.
Сикора выпил. Голова его бессильно повисла, он побледнел.
– Мне пора…
– Домой?
– Конечно, прошу вас…
– Разумеется, разумеется, – согласился Бауманн и встал. – Я провожу вас, хотя бы немного пройдусь…
Они вместе дошли до угла; через маленькую пустынную площадь Сикора потащился один. Бауманн долго смотрел ему вслед, потом вошел в ресторанчик.
– Минеральной воды, – попросил он у стойки. – А телефон у вас где?
– Вы? – удивился директор Сага, внимательно выслушал его и спросил, где он находится, откуда звонит.
– Из ресторана за углом. Вы пришлете ко мне того товарища из органов?
– Если он захочет и не будет занят.
– Мне подождать его здесь, в ресторане?
– Нет, – ответил директор. – Ждите дома. Говорите адрес. Оставьте на лестнице свет и не запирайте парадное. Если не сейчас, то утром он, вероятно, придет.
Шимчик пришел минут через тридцать пять. Вместе с ним явился человек в штатском, щуплый, молчаливый, с прыщеватым лицом. Выяснив, кто из какого бокала пил, он завернул оба и спросил, кто наливал из бутылки.
– Я, – сказал Бауманн.
– Только вы?
– Ром был мой. Я и угощал. Кроме того, после нескольких рюмок Сикора уже начал отказываться.
Щуплый, завернув и бутылку, ушел, что-то пробормотав в дверях, вероятно, «спокойной ночи».
– Сикора пьет? – интересовался капитан. – Я имею в виду, часто или раз в год, на турецкую пасху?
– Вероятно, выпивает, если не в городе, то на даче. У Стеглика есть в горах халупка, они ездят туда каждое воскресенье. И Голиан туда ездил, нет, не с молодежью, с дамой, не часто, пять-шесть раз в год. Может быть, тоже с вином, но точно не знаю.
Он широко улыбался и походил на доброжелательного, мудрого дедушку. Словно и не было вовсе встречи в привокзальном ресторане.
– А вы пьете? – неожиданно резко спросил Шимчик, Бауманн сразу стал серьезным.
– Я? Нет, изредка и мало.
– Сегодня вы пили меньше, чем инженер Сикора?
– Не сказал бы, но я плотно поужинал, ел сардины в масле… Я вернулся около четырех и тут же прилег, хотел уснуть, но не удалось. Вечером не мог оставаться дома, что-то гнало меня, сначала зашел в кафе, но там не было никого из общих знакомых… с Голианом. Он у меня все время стоит перед глазами. Мне необходимо было побыть с кем-нибудь, кто хотя бы немного знал Голиана. У Сикоры есть дома телефон, и живет он неподалеку, я ему позвонил, купил рому. Мы сидели и разговаривали, и тут меня осенило… мне еще вчера пришло в голову… правильно ли я заявил Саге, что формулу списал Голиан? Ведь документации вчера в сейфе не было, а утром я довольно долго пробыл в лаборатории D, собирался на минутку и потому не запер дверей… И вот меня осенило: ведь там мог побывать кто угодно, каждый, кому известно о проводимых исследованиях. Короче говоря – это был Сикора. Я никогда бы такого не подумал, но он сам мне сказал. Конечно, не прямо, но достаточно ясно.
Его руки лежали на столе, на них падал равнодушный тусклый свет. Лицо скрывала тень. Лицо капитана тоже. Всего какой-нибудь час назад, на этом же самом стуле молодой человек с наивной мальчишеской физиономией и заплетающимся языком отказывался пить.
– Как он сказал? – Шимчик заметил, что Бауманн прикрыл глаза.
– Работа готова, но лишь теоретически, контрольные тесты еще далеки от завершения. Мои помощники этого знать не могли. И менее всех знал Сикора, помогал мне больше Стеглик. Вчера утром я дал ему материалы для первого опыта предпоследней серии. Из предыдущих тестов он не мог определить, что речь идет о серии, при всей своей профессиональной подготовленности он должен был считать, что это непрерывное подведение итогов проделанного, а не начало очень длительного и сложного обобщения. Выводы имеются пока лишь в виде формул, и то частично. Не зная их, никто из этих молокососов не мог бы догадаться, что речь идет о серии. Но Сикора об этом знал, более того, сказал, что она у меня уже готова.
