Артемий Люгер - Быть киллером
Через месяц он мне позвонил, явно чем-то взволнованный: Андрюха, приезжай прямо сейчас. Один. Скорее.
— Что случилось? — спросил я, — я только что бельё в машину загрузил…
— На хрен бельё! — заорал он, — Я тебя жду, — и бросил трубку. — Через двадцать минут я был у него. Открыл он не сразу — долго смотрел в дверной глазок. На столе, как обычно, стояла бутылка «Абсолюта».
— Андрюха, — сказал он, налив себе и забыв налить мне, — я пропал. Я не знаю, что делать. Вчера вечером ко мне приходил человек. Он сказал, что «от них». Сказал, что мой фазер должен им кучу денег. Такую кучу, что ты даже представить себе не можешь. Если я отдам всё, что отец мне оставил плюс квартиру — еле-еле хватит. А мне куда — в бомжи?
— Подожди, Вадька. Спокойнее. Давай разберёмся. Ты уверен, что это от них? От тех, кто работал с твоим отцом.
— Хрен его знает, — сказал Вадька, — я его раньше никогда не видел, но он назвал несколько имён… Да ты понимаешь, я на эти морды с детства нагляделся, в любой толпе разгляжу. Причём, эти суки не шутят. Господи, — на моей памяти мой одноклассник вспомнил бога впервые, — что мне теперь делать? Он ведь и сроку дал мне месяц…
Ситуация, понял я, серьёзная. Серьёзней некуда. Что в «системе» люди жёсткие, я понял давно. Не ожидал, правда, что настолько даже со своими, хотя пример с Виктором Семёновичем говорил о многом. А не для того ли, — мелькнула у меня мысль, — и Вадим Сергеевича грохнули, чтобы хапнуть у него то, что он сам нахапал у других? Если так. То эта «система» мало чем отличается от того же «Папы». Вадьку явно надо было спасать. Но как? — и я стал над этим думать.
«Допустим, — размышлял я, — я выслежу того типа, что приходил к Вадьке. Допустим, даже его грохну. И что это даст? Ничего, потому что придёт второй. Представим себе, что я грохну и того. Это представить уже трудно, потому что меня элементарно вычислят уже после первого — и устранят без разговоров. Говоря словами покойного Вадима Сергеевича «произведут корректировку списка своих кадров». Что из всего этого следует? Следует одно: что Вадьке нужно линять и линять как можно быстрее. Спрашивается, куда линять, но это уже другой вопрос».
Через три недели на мой звонов Вадька заорал в трубку:
— Андрюха! Нашёл покупателя! Из Сибири, нефтяник, денег, как грязи, даёт двадцать штук наличманом, остальное на мой счёт, ну, я тебе говорил… Собираю бумажки. Когда всё оптяпаю — отметим.
Следующие три недели я неизменно слышал:
— Андрюха! Не могу говорить, убегаю. Бумажек херова туча. Звони завтра.
Потом телефон замолчал, а ещё через неделю незнакомый голос ответил: — Вадим Стороженко здесь больше не живёт. И после маленькой паузы: — Это Андрей? И на мой утвердительный ответ — Тут для вас сувенирчик и письмо.
— Сегодня можно, — спросил я.
— Сегодня? В семь вечера вас устроит? Я буду дома.
В семь я звонил в бывшую Вадькину квартиру. Мне открыл человек лет тридцати, среднего роста, плотный.
— Заходите. Вот вам сувенир, — сказал он, протягивая мне прозрачный пакет, в котором сразу угадывалась бутылка «Абсолюта» и конверт.
— Серёжа, кто там? — позвучал голос из соседней комнаты. Голос показался мне знакомым, но сразу определить, чей, я не сумел.
По дороге домой, в пробке, я вскрыл конверт и прочитал:
«Андрюха! Убываю в Штаты за отцовскими манями (а также прочими герлами). Может, уже и не свидимся. Будь здоров. Всегда твой Вад Вадыч».
Почерк был Вадькин. Мне ли его не знать, всё же не один год сидели на одной парте. Смутило меня только одно: ни разу на моей памяти Вадька не называл себя Вад Вадыч. Машина впереди поползла вперёд, я отложил конверт и на ходу стал вспоминать, кого же мне напомнил голос из соседней комнаты. И вдруг вспомнил: Александр Петрович, мой знакомый, вернее, шеф из Вильнюса. И когда я его вспомнил, так же вдруг, неожиданно, перед глазами встала квартира Лёхи и он сам — в тот момент, когда я его видел в последний раз.
ГЛАВА 18
Мой новый шеф — Дмитрий Павлович разительно отличался от предыдущих. Если бы у меня был большой армейский опыт, это отличие я сформулировал бы так: как боевой офицер отличается от штабного. Однажды он спросил меня: Как стреляют из «калаша» — не забыл? Или ты только из снайперской?
— Её мне выдавали изредка, — сказал я, — а с «калашом» два года не расставался.
— Ну, поедем, посмотрим, — сказал шеф.
Стрельбище было действующее, ничем не напоминающее то, которое я всеми силами старался забыть. Мне вручили десантный укороченный АК и я чуть ли не час стрелял стоя, лёжа и на бегу. Удовлетворённый моей стрельбой, шеф похвалил: «Молодец! Теперь посмотрим тебя в деле». В своём кабинете он пояснил: Завтра летим в Новокузнецк. Там местная гопота возомнила себя пупом земли. Придётся поставить их на место. Завтра в восемь ноль-ноль у меня. Форма одежды парадная, то есть, как всегда.
В Новокузнецк мы прилетели вечером, нас встретили и определили не в гостиницу. А на квартиру. В одной комнате я на диване читал детектив Чейза, а в другой Дмитрий Павлович разговаривал со сменяющими один другого посетителями. На следующий день в три часа дня мы с ним сидели в небольшом Уазике у ворот местного вещевого рынка. Справа и слева от нас находились два стареньких вагончика. Над дверями одного висела вывеска «ШАШЛЫЧНАЯ», а на другом — «НАПИТКИ. БЕЛЯШИ». На дверях обоих висели картонные таблички «Закрыто».
— Приготовься, — сказал Дмитрий Павлович.
Минут через десять к воротам рынка подъехали два джипа с тонированными стёклами, оттуда вышли человек десять качков, прочно закованных в турецкие кожанки.
— Пошли, — сказал Дмитрий Павлович в висевшую на шее рацию.
В тот же момент из закрытых пунктов питания высыпал десяток молодцов в камуфляже и чёрных, закрывающих всю голову шлемах и, не говоря худого слова, открыли густую стрельбу по не ожидавшим такого приёма качкам. Ещё через несколько секунд рядом с нами появился микроавтобус.
— Этот беляш наш, — сказал Дмитрий Павлович. Ты стреляешь по окнам, а я понизу.
Мы выскочили из Уазика и я выпустил весь рожок по окнам микроавтобуса, в то время как Дмитрий Павлович поливал его свинцом понизу. Мы вернулись на своё место, в то время как молодцы в касках принялись проверять состояние здоровья там и сям валяющихся качков. Судя по всему состояние было удручающим, о чём руководитель камуфляжей доложил Виктору Павловичу.
В самолёте на обратном пути шеф сказал мне:
— Ты был молодцом. Вот думаю, не дать ли тебе под начало команду…
— Таких, как те, в камуфляже? — Спросил я, ещё находясь под впечатлением вчерашних событий.
— Такие тебя к себе даже младшим поварёнком не возьмут, — сказал Дмитрий Павлович, — это же спецназ. Ладно, оставайся пока одиноким ковбоем, а дальше посмотрим, на что тебя употребить.
Через некоторое время я почувствовал, как мне стало недоставать Вадьки. Назвать нас закадычными друзьями, может, было нельзя, но с ним я был гораздо ближе, чем с другими, да и этих других у меня, по сути, не было. Дело не в совместных пьянках — только с ним я мог вспоминать, как, прихватив Машку Сафонову и Светку Рудой, мы поехали в Дюны, рассчитывая (было взято две палатки) если не на полноценные сексуальные радости, то хотя бы на обжиманцы по полной программе. А сами так надрались мерзким кубинским ромом (как только его пьют бравые барбудос!), что позорно вырубились, а Машка со Светкой свалили в город, оставив нам записку издевательского, обидного для мужского самолюбия, содержания. Или припомнить пакость, которую мы устроили нашему завучу по прозвищу Бергамот — за жёлтую лысину и общую закруглённость фигуры. Может, поэтому я ещё больше сблизился с Сеней. Мы по-прежнему иногда пили пиво после занятий и однажды он сказал мне: давай съездим в Царское, побродим по паркам, там есть такие места… Мы когда переехали в город, я места себе не находил, каждые выходные туда ездил. Вообще не представлял себе. Как можно гулять где-то в другом месте. Начали мы с Пушкина, который Сеня называл только Царским Селом, потом съездили в Павловск, Петергоф, Ломоносов. Когда-то я во всех этих местах бывал ещё школьником на экскурсиях, но толком их не видел, а с Сеней мы гуляли не спеша, в определённых местах, которые он называл «станциями», принимали по стаканчику портвейна, который у нас всегда был с собой.
Наша идиллия продолжалась до тех пор, пока Дмитрий Павлович не сказал как бы мимоходом:
— Этот твой Семён — что он вообще собой представляет?
— В каком смысле, — сказал я.
— Ну, что делает, какие планы?…
— Обычный инженер, — сказал я, — настроен, естественно, на Америку… родня у него там.
— Ну-ну, — сказал Дмитрий Павлович, — может, когда это нам и пригодится.
А вот этого в моих планах уже не было. И однажды, когда мы в Гатчине, на одной из Сениных «станций» принимали по стакану, я сказал ему:
