Артемий Люгер - Быть киллером
Дмитрий Павлович был проще, мне даже казалось, что в его отношении ко мне было что-то от фронтового братства. Если в глазах Вадима Сергеевича моя служба в Афгане, несмотря на его похвалу, была скорее следствием моей наивности, если не глупости, то для Дмитрия Павловича служба в горячей точке, по всему видать, была характеристикой положительной. Вообще, общаться с ним было просто.
Один раз я сопровождал его в поездке. Когда мы выехали за черту города, он сказал водителю, немолодому седоусому мужику:
— Ну, Сергеич, отведи душу — жми!
И когда Сергеич разогнался до ста пятидесяти, сказал:
— Ну, понеслась душа в рай. А, кстати, Андрей, как ты к этому относишься?
И на мой недоумённый взгляд пояснил:
— Ну, к этому самому раю.
— Да никак не отношусь, Дмитрий Павлович, — сказал я, — как можно относиться к тому, чего нет?
— Мне бы твою уверенность, — отозвался он, — хотя я тоже думаю, что рая не существует. Точнее, хотел бы так думать. Ведь если нет рая, то, по логике вещей, нет и ада. И это, друг мой Андрей, меня радует. Потому что именно там, а никак не в раю, гореть нам с тобой синим пламенем. Здесь, Сергеич, сверни.
По хорошей асфальтовой дороге, неожиданной в таком, по видимости, глухом месте мы подъехали к трёхэтажному помпезному, что было видно по множеству башенок на крыше, особняку, окружённому массивным каменным забором. По количеству Мерседесов и Порше перед воротами можно было предположить, что в особняке происходит международная конференция.
Мы вышли из машины. К нам тотчас подошёл накаченный молодой человек и сказал, оглядев нашу неказистую «бээмвэшку»:
— Кто такие? Часом, не заблудились?
Дмитрий Павлович посмотрел на амбала сначала сверху донизу, потом снизу доверху и, не повышая голоса, сказал:
— Давай-ка, парнишка, позвони Афоне и скажи, что приехал Дмитрий Павлович.
Охранник отошёл в сторону и что-то сказал в микрофончик, прикреплённый к его пиджаку. Через пару секунд он подошёл к нам и сказал, уже другим тоном:
— Извините, прошу за мной.
У входа в дом его сменил другой охранник, и уже с этим мы поднялись на второй этаж, где в зале, оформленном под средневековье, как его понимал Афоня, за накрытым столом сидело человек двенадцать-пятнадцать, по количеству иномарок перед воротами. Когда мы вошли, гости, до того громко гомонившие на все лады, замолчали, и только хозяин, поднявшись со своего места, сказал:
— Дмитрий Павлович, какая встреча! Не ожидал.
Он кивнул слуге, тот сразу подскочил с креслом.
— Прошу, на самое почётное место.
— Не стоит, — сказал Дмитрий Павлович, — мы с Андреем уже обедали, я на минуту, с небольшим сообщением для всего почтенного общества. Все, я полагаю, собрались сюда делить наследство Тимони, так я хочу вас предупредить, что район Сенной уже занят. Не хотелось бы это повторять ещё раз.
Он сделал паузу и добавил:
— И по-другому.
На обратном пути он сказал мне:
— А знаешь, зачем я взял тебя с собой?
И, не дождавшись ответа, пояснил:
— Теперь ты для всей этой публики лицо неприкосновенное. Вот так.
Благодаря этому случаю, а потом и другим, я стал понимать, что отношения между «системой», состоящей в большинстве, если не целиком, из бывших гэбистов, и криминальным миром, далеко не однозначные. Что здесь возможны как вражда, так и сотрудничество. Надо полагать, взаимовыгодное. И тут же не замедлили явиться факты, подтверждающие мои предположения.
Когда я зашёл к Дмитрию Павловичу, он говорил по телефону. Как всегда, не повышая голоса:
— Ясно. Понял. Так это оставить мы не можем. Не понимаешь? Поймёшь позже. Делай всё, что я сказал. Повторять не буду. Всё.
— Андрей, — это уже мне, — сейчас поедешь с Сергеичем в одно место. Там сидят два придурка. Вот тебе пистолет с глушаком. Заходишь, о чём-то базаришь, и спокойно, аккуратно пристреливаешь обоих. Всё это делаешь в перчатках, которые надеваешь в машине. Уже там, на месте, сдёргиваешь с рукоятки эту плёнку. Плёнку сворачиваешь в комок и выкидываешь в окно. Если не в окно, то просто в урну, на ней ничего нет, она нам не опасна. Пистолет бросаешь на пол. На нём отпечатки нужного человека. Вот, посмотри на фотографию. Когда приедут менты, скажешь, что зашёл по делу. Тут вбежал человек и замочил обоих. Ты спрятался под стол. Назовёшь приметы этого, на фотографии. Приблизительно. Можешь немного попутаться, как все очевидцы. Если тебя прихватят тоже — не нервничай, вытащим. Об этих друзьях, которых ликвидируешь, не переживай: на них крови, как на Пол Поте.
Закурил, и добавил:
— Объясняю тебе ситуацию. В том особняке, где мы с тобой посетили Афоню, я объявил, что район Сенной занят. Все солидные бандюки — ты обратил внимание на новые выражения в нашем великом и могучем: «солидные бандюки»? — так вот, все они приняли моё сообщение как данность, но в гнилом их сообществе всегда попадаются уж совсем гнилые звенья, которых они сами называют «беспредельщиками» — ещё один языковой перл. К слову сказать, появлению этого перла я рад — уж очень точно он передаёт суть явления. А таких вот беспредельщиков обязательно тянет всякое обстоятельство проверить на излом — а действительно ли то железное слово — железное, а не из прутиков или верёвочек связано. Иногда, правда, якобы железное слово и впрямь оказывается тряпочным, тогда горе человеку, который его дал: не только всё отберут, но и на четыре кости поставят, говоря словами тюремной фени. Мы, как ты понимаешь, себе этого позволить не можем. А вот и Сергеич. Поезжай, не беспокойся. Не позже сегодняшнего вечера увидимся. Ничего не забыл? Ну, жми.
Там, куда мы приехали, всё произошло в точности так. Как предсказал Дмитрий Павлович. В ментуре меня продержали недолго, обращались как со свидетелем, не хамили, а когда привели подозреваемого, чьи отпечатки нашли на пистолете — и вообще потеряли ко мне всякий интерес, не забыв, правда, подробно записать показания. Позже я имел возможность убедиться, что репутация Дмитрия Павловича в криминальных кругах была исключительно высока. О нём говорили, что он сначала стреляет, потом думает. Это в их кругах была высочайшая характеристика, хотя на самом деле Дмитрий Павлович и стрелял (не важно, что иногда не своими руками) и думал одновременно.
Как-то раз он спросил: Ты в Афгане где служил?
— Под Кандагаром, — сказал я, — иногда кидали в район Герата, иногда куда-то ещё, я и названий не помню. Но в основном под Кандогаром.
— А мой в районе Кабула, — сказал Дмитрий Павлович, — столица, спокойное место. Там и погиб. Закопали духи в какой-нибудь яме. Но мне, чтоб не скучал по сыну, прислали фотографию головы — на белом полотенце. Адрес как-то узнали — нашла меня в Ленинграде. С тех пор ношу с собой. Как почувствую, что злость во мне тает, так достаю и смотрю. И снова злости полный организм. Ты думаешь, против афганцев — так вот ни чуточки. Против тех человекообразных идиотов, которые эту херню затеяли, и тем страну, и так на ладан дышавшую, окончательно развалили. У меня по работе информации самой правдивой было невпроворот. Какая у нас страна могучая, я знал: всё в ней давно сгнило — и танки, и ракеты, и, главное, люди. Когда пришли реформаторы, я обрадовался: давно пора. Но они оказались не многим лучше тех, кто рулил до них. Эти всё и доразвалили. И остался у меня выбор: плюнуть на всё и не принимать ни в чём участия. В этом случае оставался я с крупной пенсией, на которую через год можно было прожить — и то с трудом — неделю. А у меня семья хоть и поубавилась, а всё равно кормить — и больную жену и двух дочек — надо. В этом случае следовало мне надеть на пиджак все свои ордена и идти к ближайшей станции метро, где и встать с протянутой рукой: «Подайте ветерану разведки!». А второй путь — это тот, на котором мы с тобой в данный момент стоим и который более или менее удачно топчем. Этот наш разговор, а точнее, мой монолог, я тебе рекомендую тотчас забыть и никому о нём не рассказывать. А ещё дополнительно рекомендую — никогда о нём не забывать и время от времени обдумывать.
Помолчав, сказал:
— А ты на моего немного похож… Всё. Свободен. Надо будет — вызову.
Монолог был похож на прощальный, так вскоре и оказалось. Через месяц Дмитрий Павлович сказал:
— Убываю в командировку. Далеко. Думаю, длительную. Там кто-то решил, что у него удельное княжество, может делать, что левая нога захочет. Надо этого князька поставить на место да и вообще навести порядок. С новым начальством уж как-нибудь сработаешься. Будь здоров и не поминай лихом. Лихом я его и не поминал: из всех моих начальников — бывших и будущих — он показался мне самым человечным, в его отношении ко мне — так мне казалось — проглядывало что-то товарищеское — не товарищеское, но что-то в этом роде.
Я начинал себя чувствовать кадром со стажем: шутка ли — пересидел трёх шефов. Новый был не похож на предыдущих, так я на своём опыте узнал, какое разнообразие кадров существовало во всемогущем когда-то КГБ. Новый производил не впечатление, а впечатления: то есть не одно, а несколько. Слегка за шестьдесят, неизменно вежлив, только иногда это была вежливость душевного человека, почти «своего парня», а иногда вежливость удава, который спокойно прикидывает, проглотить тебя сразу или чуть погодя. Даже его имя — Георгий Карпович — казалось странноватым: где Георгий, а где Карп…
