Йоан Славич - Счастливая мельница
Перед мельницей стояло пять крестов — два каменных и три дубовых,— украшенных цветными изображениями святых. Это говорило путнику о том, что место здесь благословенное, ибо там, где стоят такие кресты, кто-то испытал радость или избег опасности.
Особенно прославилось это место с тех пор, как на Счастливой мельнице поселился новый корчмарь с молодой женой и старухой тещей. Эти хозяева встречали путников не как чужих прохожих, а как долгожданных гостей. Не прошло со дня святого Георгия и нескольких месяцев, как проезжие, вместо того чтобы сказать: «Сделаем привал на Счастливой мельнице», —стали говорить: «Остановимся у Гицэ». Все в округе знали теперь, кто такой Гицэ, и знали, что он живет там, в долине, между крутым обрывом и непроезжими местами. «Счастливая мельница» стала «Корчма Гицэ».
Что касается самого Гицэ, то для него эта корчма действительно оказалась счастливой.
Четыре дня в неделю, с вечера вторника и до субботы, она была полна народа. Все здесь останавливались, закусывали и честно расплачивались.
В субботний вечер корчма наконец пустела, и Гицэ, пользуясь передышкой, садился вместе с Аной и тещей подсчитывать выручку. Вот тогда-то он и смотрел на Ану, Ана на него, и оба вместе — на своих детей,— теперь их было двое. А старуха не сводила глаз со всех четверых и чувствовала себя помолодевшей. Как же! У нее был трудолюбивый зять, счастливая дочь и два бойких внука. Удачу же бог посылает тому, кто честно трудится.
В воскресенье, с утра, Гицэ запрягал лошадь в тележку, и теща отправлялась в церковь. Ведь ее старик — да простит ему бог его прегрешения! — был в свое время не только скорняком, но еще и пел на клиросе, и теперь она ездила как бы повидаться с ним.
К моменту отъезда старухи в доме должен был царить образцовый порядок, иначе она ни за что не тронулась бы с места. Еще в субботу после обеда слуга был обязан убрать конюшню, двор и площадку перед домом, в то время как теща с Аной наводили чистоту в корчме. Рано утром, в воскресенье, нарядив детей, старуха надевала праздничное платье, обходила еще раз весь дом, чтобы убедиться, действительно ли все сделано так, как нужно, и только тогда взбиралась на тележку.
Ана и Гицэ целовали ей руку, она еще раз целовала детей, потом говорила: «Да вразумит вас бог»,— крестилась и давала вознице знак трогаться.
Но уезжала она всегда с тяжелым сердцем,— уезжала-то ведь только она, а дети оставались одни, в опустевшей корчме.
Глянешь кругом — направо и налево вьется проселочная дорога, а в долине, вдоль речки, насколько хватает глаз, вплоть до бесконечных полей, не видно ничего, кроме трав, колючего кустарника да кучки ольховых деревьев, приютившихся пониже каменного моста. Чем ближе к холму, тем долина уже, но вид ее становится разнообразнее. Вдоль речки в два ряда тянутся ивы и ракиты, разрастающиеся постепенно все гуще и теряющиеся в роще, что в глубине долины. На левом склоне холма, том, что обращен к Инеу, то там, то здесь нет-нет да и мелькнет опушка дубовой рощи; на правом же склоне виднеются остатки какого-то другого леса, пни и еще не выкорчеванные корни. На самой вершине холма стоит высокое полуобгорелое дерево с сухими ветками — излюбленное место отдыха воронья, с карканьем слетающего с холмов на поля; наконец, в глубине долины, из-за отдаленной рощи показывается остроконечная башенка церкви Фундурени, крытая белой жестью. Она все еще теряется в тени холмов, поросших сумрачными лесами. Эти леса поднимаются и громоздятся друг на друга, доходя до самой горы Бихор, снежные вершины которой отражают лучи утреннего солнца.
Оставшись наедине с женой и детьми, Гицэ смотрел вокруг, наслаждаясь красотой природы, и сердце его радовалось, когда Ана, обычно такая благоразумная и спокойная, начинала шалить, как избалованный ребенок, и бросалась ему в объятья. Да и как не радоваться — ведь Ана такая молодая, красивая, нежная и стройная, резвая и гибкая, а он, Гицэ, высокий и широкоплечий, мог носить ее на руках, как легкое перышко.
Лишь иногда, в ночные часы, когда ветер сотрясал заброшенную мельницу, все вокруг начинало казаться Гицэ чужим и пустынным, и тогда он принимался шарить вокруг себя, тревожась, не раскрылась ли во сне Ана, безмятежно спавшая рядом, как младенец после купанья. И если она сбрасывала одеяло — он снова укутывал ее.
III
Вокруг — куда ни взглянешь — луга; и повсюду на лугах пасутся стада свиней, а где стада — там и свинопасы. Но ведь и свинопасы — люди. Среди них можно встретить всяких: и честных и нечистых на руку и простых работников и вожаков.
Стадо не должно быть слишком большим. Если в нем тысяча с лишним голов — его делят на несколько мелких стад, примерно по сотне свиней в каждом. В стаде — один пастух и два или три паренька-подпаска, в зависимости от величины стада. Вот так и живет в лугах целое племя свинопасов. Они родились в лесу, возле стад; свинопасами были их отцы, деды и прадеды. У них свои обычаи и свой, от предков идущий, им одним понятный язык.
Но торговли без убытка не бывает, а пастухи почти всегда люди бедные. Значит, должен быть среди них человек, который отвечает за потери в стаде.
Таков Сэмэдэу, надсмотрщик. Он зажиточнее других и может заплатить за потерянных или украденных свиней.
Сэмэдэу не только человек денежный, но прежде всего человек жестокий, беспощадный. Он постоянно разъезжает верхом от стада к стаду, знает все глухие места и закоулочки, знает всех хороших, а еще лучше плохих людей, приводит в трепет всех обитателей лугов и умеет отыскать ухо украденного у него поросенка даже в горшке с капустой.
Люди говорят, что места близ Счастливой мельницы пользуются дурной славой. Может быть, надсмотрщики могли бы рассказать, откуда пошла эта дурная слава. Однако надсмотрщики — народ молчаливый. Попробуй спроси какого-нибудь из них — и наверное услышишь в ответ:
— Не знаю, не видел. Я отвечаю за такие-то и такие-то стада. Мне не с руки ссориться с людьми.
Он знает, что знает, но только для самого себя.
Случалось, к Гицэ заезжали и свинопасы. Это были люди крепкого сложения, рослые, в черных рубашках. Их обильно смазанные салом, блестящие волосы падали на обнаженную шею завивающимися в кольца прядями. Они тоже были люди, честные люди, которые едят, пьют и за все платят.
Как-то раз, в понедельник, подъехала к Счастливой мельнице легкая тележка на рессорах, запряженная парой красивых лошадей: одна — покрупнее, другая — поменьше. В тележке не было ни лавочек, ни сена; один из засаленных свинопасов стоя правил лошадьми, а два других сидели на бортах, выкрашенных в зеленый цвет. Казалось, они приехали неиздалека.
«Что-то не нравятся мне эти люди»,— подумал Гицэ, глядя на приезжих, которые, выпрыгнув из тележки, оглядывались вокруг с таким видом, точно они бывали здесь и раньше и теперь не узнают ни привычного места, ни людей.
Путники спросили, не останавливался ли здесь Сэмэдэу, приказали слуге распрячь коней, напоить и задать им овса. Войдя в корчму, свинопасы изрядно выпили, каждый за троих, и снова тронулись дальше, выслушав от хозяев пожелание доброго пути.
— Хорошо, но они же не заплатили,— растерянно проговорила старуха.
— Оставьте, я с ними договорился,— ответил корчмарь, отходя в сторону, чтобы скрыть выражение своего лица. Он боялся, как бы жена не спросила его: «Что с тобой, Гицэ?»
Немного позднее на Счастливую мельницу явился сам Сэмэдэу — известный Ликэ Сэмэдэу.
Это был человек лет тридцати шести, высокий и худощавый, с длинными усами на впалых щеках, с небольшими, зеленого цвета, глазами и густыми, сросшимися на переносице бровями. Ликэ был свинопас, но из тех, что носят тонкую и белоснежную рубашку, безрукавку с серебряными пуговицами и всегда держат в руках темно-красный хлыстик с костяной рукояткой, украшенной вырезанными цветами и золотыми бляшками.
Ликэ остановил коня перед корчмой, посмотрел сначала на Ану, потом на старуху,— обе сидели под тенью навеса на скамейке, у большого стола,— обвел взглядом все кругом и спросил, где корчмарь.
— Мы и есть корчмари,— ответила, вставая, старуха.
— Знаю,— проговорил Ликэ,— но думаю, что здесь должен быть и мужчина. Мне нужен корчмарь, я хочу поговорить с ним.— Это было сказано тоном, который ясно давал понять, что приезжий спешит и не намерен болтать попусту.
Старуха не медля направилась на поиски Гицэ. Ана же осталась стоять на месте и изумленно, как ребенок, рассматривала гостя, который возвышался перед ней, словно каменный столб.
Будь Ликэ другим человеком — он не сидел бы так неподвижно на коне, бесцельно устремив взгляд в пространство, а полюбовался бы на красивую женщину, которая растерянно смотрела на него, словно испуганная его суровым видом.
— Что, венгр умер? — спросил Ликэ, увидав Гицэ.
