Михаил Зубавин - Дело о кониуме
Через час доставили собаку, но та лишь покрутилась по оврагу, села и, виновато глядя на проводника, заскулила.
Переднев постучал в стекло, Ершов открыл дверь.
— Что думаете, орлы?
— Гммм… — промычал Иерихон.
— А они точно сюда его привезли? — задумчиво произнес Ершов.
— Мы их по отдельности допрашивали* и оба одинаково показали место.
— А давайте спустимся вниз, — предложил Сергей.
Легко выдергивая ноги из мокрого липкого снега, Ершов с Передневым сбежали на дно. Иерихон, проваливаясь по колено, медленно спускался следом. Овраг у шоссе прерывался, а в противоположную сторону, слабо повиливая и погружаясь в недра, тянулся сколько хватало глаз. Переднее закурил, а Ершов начал рассуждать вслух:
— Для чего кому-то из них сюда возвращаться и труп перепрятывать? Нереально, глупо. Психически ненормально. Волки, медведи тело съели? Да их перебили почти всех, рядом шоссе, да и кости где? Собаки? Тоже кости останутся, да и не будут они есть человека, я так думаю. А вдруг он все же жив и сам ушел? Это глупость, но… Но даже о вероятности такой мысли никто не должен знать.
— Почему?
— А зачем его добивали? Случайно именно вчера бандиты к его тетке врывались? Вылезаем наверх — вы уезжайте, а я останусь один и найду его… Мертвого или живого.
— Как? — изумились и Переднее, и Быченко.
— А меня ведь тоже один раз цепью и дубинкой били, и если он остался жив, я просто почувствую, куда он мог пойти, я возьму его след.
— А я? — изумился Иерихон.
— Да вы с вашими полутара центнерами веса по колено проваливаетесь.
— Пускай бредет один, — усмехнулся Переднее. — Он возьмет след Муханова, а мы его след, вернемся вдвоем через часок, другой, но с лыжами.
— «Запорожец» только в стороне поставьте, чтобы не совсем рядом с оврагом.
Оставшись один, Ершов снова спустился вниз, закрыл глаза и погрузился в воспоминания. Несколько минут он стоял не шевелясь, а потом встрепенулся и решительно зашагал вниз по оврагу. В дальнейшем, во всех тех случаях, когда на возможном пути возникала развилка, Ершов проделывал подобное. Примерно через час он вышел к ручью и двинулся вдоль него. Снег стал мягче, глубже, сырее, ноги намокли до колена, но Ершов шел и шел по замысловатому серпантину заросшего мелким кустарником берега. Он уже не замечал времени, когда ложбина, по которой он пробивался, внезапно оборвалась и нависла над длинной низиной, тянущейся вдоль незамерзшей извилистой речушки. Ручей стремительно понесся вниз, а следом за ним под гору заскользил Ершов, узревший слева за рекой две жидкие струйки дыма.
Домиков стояло десятка три, но жизнь теплилась лишь в двух — окна остальных были заколочены, а сами они и окружающие их дворы завалены снегом. Лишь у первого жидкого дома Ершов вступил, наконец, на расчищенную дорожку. Из-за плетня выскочил пес, зло залаял. Ершов остановился. Дверь хаты открылась, на крыльцо вышла бабка в валенках, в синем ватном пальто.
— Здравствуйте, — раскланялся Ершов.
— Здравствуй.
— Где я?
— Деревня Петровка была.
— А погреться бы?
— К соседке зайди, — сказала старуха и пронзительно заорала: — Дарья!
С соседнего двора ответил женский голос:
— Чего орешь, как оглашенная? Вижу. Эй, ты, заходи, я кобеля держу.
За забором ожидала кряжистая простоволосая женщина в коротком ватнике:
— Чего мнешься, беги быстрее, а то не удержу.
Скосив глаза на оскалившуюся, рычащую мохнатую широкомордую собаку, достигающую своей хозяйке до пояса, Ершов проскользнул в дом.
То, что увидел здесь Сергей, поразило его: он был типичным жителем города, и если и выезжал куда-либо, то лишь на дачи таких же, как и он, горожан. Наличие совсем незнакомого уклада жизни у таких же как он русских людей, говорящих на том же языке, живущих в то же время и так близко, просто под носом, удивило его.
В доме не было ни газа, ни водопровода, ни электричества, зато было удивительно чисто. Высились горочки подушек, на спинке кровати висела кружевная занавеска, светился огонек у иконки, а рядом висели фотографии, фотографии, фотографии…
Ершов подошел к теплой печке, и его неожиданно пробрала дрожь, на улице ее не было, а тут она вдруг объявилась.
— Ты портки-то мокрые свои сними, — велела хозяйка. — Да не бойся, не съем я тебя. На шерсть, завернись.
И кинула Ершову то, что ныне мы называем пледом.
Сергей стянул прилипающие к ногам брюки.
— А ты что, сироткой рос? — спросила Дарья.
— Почему?
— Как же родители-то не научили исподнее зимой носить?
Ершов лишь хмыкнул. Еще одна волна дрожи пробила его, а затем он ощутил, как медленно начало входить в онемевшие ступни тепло.
— Самогонки, странник, хочешь?
— Давай.
Дарья вышла во вторую комнату, вернулась со стаканом и луковицей:
— Ну?
Сергей с недоверием посмотрел на жидкость, брезгливо поднес ее ко рту и, неожиданно для самого себя, махнул залпом. Прокашлявшись, он ощутил, как в животе вспыхнул костерок, стал расти, а вскоре запылала и вся кожа. Расслабившись, Ершов начал осматриваться.
— Глядишь, как живем? — спросила Дарья. — Смотри, смотри. А разве так раньше жили? И свет был, и магазин, и фельдшер, народ был, жизнь была. А теперь только зельем этим трактористов иногда подманиваем, тут верстах в трех у совхоза цех, так заезжают порой сюда, того, сего привезут. А летом ничего, бывшие наши собираются, из-за реки дачники за молоком, за ягодой к нам ходят… Летом хорошо.
— А вот сейчас, недавно, неделю назад, сверху к вам никто не приходил?
— Оттуда, где ты прошел?
— Да.
— Что ты? Там же лишь овраги, кусты, болота, там черт ногу сломит. Ты сам-то как пробрался, не понимаю. Сюда ходят снизу, от совхоза.
Неожиданно хозяйка насторожилась:
— Накаркал! Слышишь, как кобель зарычал? Чужие. Я выйду, а ты в окно смотри, у меня не пес, а зверь.
Но хозяйка еще не успела выйти, как через оконце Ершов углядел лоснящуюся розовую физиономию Бычен-ко, возвышающуюся над неприлично цветастой курточкой, и бледного, потного Переднева в серой форменной шинели.
— Дарья, — усмехнулся Ершов. — Эти комцки — люди хорошие, я их знаю, за мной ехали.
— Дружки твои? — настороженно спросила хозяйка. — Ну, позову.
Быченко и Переднее ввалились «шумною толпою».
— Это не офицер, это инвалид, — балагурил Быченко.
— Вы на своих пластиковых лыжах да под горочку — толкнетесь раз и катите, а я на своих дровах сто метров проползу, они облипнут все, и стою, как на якоре, — оправдывался Переднев.
Дарья молча оглядывала незваных гостей.
— А у тебя что? — спросил Иерихон Ершова.
— Нуль, как говаривает знаменитый инспектор угро капитан Переднев.
Стукнуло. Потянуло ветерком. Из сеней послышался женский голос:
— Дарья, толстого позови.
Снова стукнуло. Хозяйка провела глазами по гостям, остановилась на Иерихоне:
— Пойдем, бабка зовет.
Быченко и Дарья вышли на улицу, через минуту женщина вернулась.
— Сейчас и ваш друг будет. — Улыбаясь, она подошла к Ершову и шепнула: — А если служивому поднести, не донесет?
— Нет, — засмеялся Ершов и сам обратился к Константину: — Жандарм, водочки не хочешь?
— Да я от твоего перегара пьян, а ведь назад еще возвращаться. Выпью — не дойду.
— А вы не лезьте вверх, вы вдоль реки вниз идите, потом увидите трубу, держите на нее и версты через четыре окажетесь на совхозной дороге, а там на первом грузовике до шоссе подвезут.
— До бетонки?
— Тоже хватил, бетонка в другой стороне. Близок локоток, да не укусишь.
— А у нас машина на бетонке. Ладно, мать. А вот ты, Серега, скажи, где теперь Муханова-то искать.
— Видно, не дошел он. В снегу.
— Да, — вздохнул Переднее.
Дарья достала лампу, зажигая фитиль, покачала головой:
— Колька-тракторист давно не заезжал, керосина всего ничего.
— Россия в двадцать первом веке, — констатировал Ершов.
— Да был здесь ток, ничего, — словно оправдывалась Дарья. — Это потом срезали, когда мы вдвоем остались.
Гавкнула собака, проблеяла коза. Скрипнув дверью, в дом вошла старуха:
— Дарья, зверя подержи, а вы, ребята, собирайтесь, толстый зовет.
Переднее и Ерш переглянулись, но ничего не спросили, лишь Переднее, накидывая шинель, незаметно расстегнул кобуру, а Ершов, влезая в теплые влажные брюки, в голове восстанавливал расположение дворовых построек.
До соседнего дома добрались без приключений. Вошли, от порыва ветра дверь за спиной захлопнулась. Беспросветный мрак окружил героев. Переднее положил пальцы на рукоять пистолета и замер. Ершов на цыпочках, затаив дыхание, шагнул в сторону. Тишина. Мрак. Но вдруг раздался голос Иерихона:
— Притопали, сыщички, золотая рота.
Вспыхнула спичка, загорелся фитилек керосиновой лампы, выделяя сумрачный, желтоватый жидкий свет.
