Ричард Паттерсон - Степень вины
Мальчик, казалось, изучал его лицо. Тихо спросил:
— Ты веришь ей?
Пэйджит медлил, стараясь разобраться в интонациях сына, — вопрос был не о Марии, вопрос был о нем.
— Да, — ответил он. — По сути.
— С тех пор как я живу здесь, вел ли ты когда-нибудь дело об убийстве?
— Нет.
— Тогда ты должен сказать ей, что не можешь взяться за это.
Пэйджит почувствовал усталость.
— Это сложнее, чем само дело.
— Но ты не можешь вести дело, если не доверяешь ей.
— Ты неправильно понял меня, Карло. Я принимаю во внимание, что речь идет о твоей маме. Но мы говорим и о человеке, обвиняемом в убийстве и перепуганном до смерти. В этих обстоятельствах человек может забыть нечто очень важное. Или не в состоянии рассказать о случившемся. Или замалчивает кое-какие факты, чтобы не показывать себя в неприглядном свете, хотя эти факты вовсе не означают, что он виновен. — Пэйджит старался говорить помягче. — По своей жизни твоя мать достойна канонизации, но даже у святых есть недостатки.
Карло, казалось, взвешивал его слова. Наконец спросил:
— Ты когда-нибудь любил ее?
Пэйджит посмотрел на сына. Как сказать об этом, думал он, если каждое слово может выдать скрываемое: своей жизнью Карло обязан случайности.
— Мне она казалась прекрасной, Карло. Кроме того, я считал ее незаурядной женщиной. — Пэйджит помедлил. — Любил ли я ее? Любила ли она меня? Честно говоря, не знаю.
— Почему?
— Обстоятельства разлучили нас до того, как мы смогли разобраться в этом. Мы были очень волевыми людьми, и ни один не полагался полностью на другого. Мы яростно спорили о вещах принципиальных; потом попали в тяжелую ситуацию, когда надо было отстаивать свою позицию публично, — мы давали свидетельские показания в конгрессе. Это закончилось катастрофой для Джека Вудса, человека, у которого она работала и которого боготворила, это погубило президента, которого они оба поддерживали. Наши отношения стали просто невозможными.
Карло по-петушиному наклонил голову.
— А ты старался?
Пэйджит понял невысказанный вопрос мальчика: может быть, из-за меня ты посчитал, что не стоит стараться?
— Знаю, это трудно понять, — наконец произнес он. — Ты мог бы быть причиной, но тогда мы не знали тебя. Я понимаю, теперь это звучит странно, но тогда ты был всего лишь абстракцией. Ты не был ты тогда. — Пэйджит помедлил, потом неуверенно продолжал: — Мы не собирались вступать в брак, у нас не было оснований думать, что это стоит делать, и множество причин думать обратное. Брак такого рода отнюдь не благо для ребенка.
В голосе Карло появилось упрямство:
— Тогда почему она не сделала аборт?
— Не знаю. Она могла сделать аборт, и я никогда бы не узнал об этом. — Пэйджит снова умолк, подыскивая приемлемый для Карло ответ. — Понимаешь, я так скажу — мы оба уже заранее любили тебя, даже не зная, каким ты вырастешь. — Он коснулся плеча мальчика. — Ты был нужен нам. В брак вступать мы не хотели и не очень задумывались, будешь ли ты этого требовать от нас.
— Когда-нибудь вы говорили об этом?
— По сути, нет. Большинство романов, подобных нашему, заканчиваются ничем. Нам повезло — у нас родился ты, мы и не рассчитывали на такое. — Пэйджит попытался улыбнуться. — А ты получил ни много ни мало жизнь, ничем особенно не обремененную, к тому же меня в отцы.
Карло не ответил на его улыбку. Пэйджит уже знал следующий вопрос сына.
— Почему она бросила меня?
Сто раз, наверное, мысленно приготовляясь к этому моменту, он перебрал сотню вариантов ответа.
— Она не хотела, — промолвил он после недолгого молчания. — Я этого добился.
— Почему?
— Тебе больше приходилось бывать с дедушкой и бабушкой, чем с Марией, — она была в постоянных разъездах. Дед и бабушка любили тебя, но они были уже старенькие. Она понимала это. — Пэйджит внимательно смотрел на сына. — Возможно, я был эгоистичен. И достаточно тверд, чтобы дойти до суда. Это она тоже понимала.
— А что она сказала об этом?
— В конце концов она согласилась, что тебе лучше жить со мной. Ей было трудно расстаться с тобой и еще труднее — жить без тебя.
— Почему она так сделала?
Пэйджит опять помолчал.
— Чтобы я стал твоей семьей, — наконец сказал он. — Чтобы не строить из себя идеальную мамашу, порхая туда-сюда. Чтобы дать тебе и мне возможность самим устраиваться, даже если обстоятельства сложатся неблагоприятно. Какие бы сложные чувства она во мне ни вызывала, я знаю: у Марии Карелли есть характер, и ты должен уважать ее за это.
Впервые за долгое время Карло посмотрел ему в глаза. Было видно, что, раздираемый противоположными чувствами, он не может склониться ни к какому выводу.
— Как это все запутано! Ты бы на моем месте…
— Понимаю.
— Она возвращается, а тут это…
Голос Карло замер. Как заклинание, Пэйджит бормотал:
— Все в порядке, сынок. Все будет хорошо.
И вспомнил, что те же самые слова говорил испуганному мальчику восемь лет назад. Но Карло, конечно, забыл.
— Я очень устал, — проговорил он.
Пэйджит понял, что этот разговор окончен или, по крайней мере, отложен на время.
— Конечно. Но если нужно поговорить, разбуди меня.
Карло кивнул и встал, чтобы уйти.
Помедлив, отец спросил:
— Как игра?
На секунду на лице Карло отразилось недоумение.
— О, — ответил он. — Отлично.
Пэйджит уже размышлял, не спросить ли, кто выиграл и как играл Карло, но побоялся, что сын увидит в этом безразличие к судьбе его матери. И момент для вопроса был упущен. Он молча смотрел, как мальчик поднимается по ступенькам.
Он устал больше, чем ему казалось, но ложь всегда так на него действовала, особенно если приходилось лгать Карло. Так было и раньше.
Часть вторая
РАССЛЕДОВАНИЕ
14 января — 23 января
1
— Чтобы дело прекратили, — говорил Пэйджит Терезе Перальте, — надо доказать Бруксу: Марк Ренсом именно таков, каким его описала Мария Карелли.
Было утро. Они сидели в офисе Пэйджита. Пусть себе поговорят другие — юристы, служащие. Пусть рыщут по коридорам репортеры, пусть отбивается от желающих взять интервью секретарь. Пэйджит отключил телефоны, и в его офисе тишина.
Сам он, с виду хорошо отдохнувший после вчерашних забот, с профессиональным беспристрастием законника, защищающего интересы совершенно чужого ему человека, снова изучал то, что рассказала Мария Карелли Монку. Единственная примета, говорившая о его личном отношении к случаю, — газета на столе, у газеты кричащий заголовок: «УБИТ МАРК РЕНСОМ» и подзаголовок: «Тележурналистка обвиняет в попытке изнасилования», а на фотографии крупным планом Мария Карелли с синяком под левым глазом, рядом лицо Кристофера Пэйджита.
Он проследил за взглядом Терри — та смотрела на газету.
— Разумеется, это трудно. Тем более надо рассматривать все лишь с точки зрения закона.
Замечание исключало всякую возможную дискуссию по этому поводу. Терри поняла: он решил вести дело Марии Карелли так, будто она никогда не была частью его жизни.
— Ну, это довольно просто, — наморщила лоб Терри. — Нам нужны сведения о подобных посягательствах, происходивших раньше. Кое-что до суда мы сможем раздобыть.
— Да, — согласился Пэйджит. — Если мы докажем, что Ренсом и раньше кого-то изнасиловал, Маккинли Брукс вышвырнет все материалы по делу Марии проворней, чем дохлую мышь из кухни.
— Но есть синяк! — Терри с удивлением заметила в себе вспышку раздражительности. — Я хочу сказать: неужели удары по лицу — недостаточное доказательство? Или он клонит к тому, что это была любовная игра?
Пэйджит покачал головой:
— Ну, вряд ли. Однако надо посмотреть на обстоятельства с точки зрения Брукса. Он имеет дело со случаем, который может привести к краху его карьеры, ключа к разгадке нет, а свидетель один — Мария, которая говорит то, что на ее месте говорила бы любая, чтобы избежать тюрьмы.
— А что, если мы ничего не найдем? Если Мария — первая?
— Тогда вопрос сложный.
— У меня всегда вызывала сочувствие женщина, ставшая первой жертвой какого-нибудь парня. Кто поверит ей? Со временем, может быть, она и сама постарается забыть об этом. Пройдут дни, и, возможно, ей снова придется с ним встретиться… — Прервав ненадолго свои рассуждения, Терри после паузы добавила: — Но даже если мы найдем кого-нибудь, у нас будет крайне мало времени, чтобы добиться ее доверия и признания.
Мгновение Пэйджит размышлял над сказанным ею.
— Помнится, в вашем личном деле записано, что вы были адвокатом в делах об изнасиловании.
Для Терри это явилось неожиданностью, она отвела взгляд.
— Очень недолго, — проговорила она, — и больше занималась правовой, а не моральной стороной проблемы. Не думаю, что у меня это хорошо получалось — помнится, я всегда была перегружена, всегда в напряжении.
