Сергей Зверев - Дикий опер
– Когда вернутся Тоцкий с Дергачевым? – спросил Быков.
– Вернуться они должны сегодня.
– Сегодня? – удивился Быков. – И что они, спрашивается, наработают за сутки или чуть больше?! Пять часов лету туда, пять обратно и там двадцать.
– Этого вполне достаточно, – отрезал Копаев. – Я их посылал не для проведения следственных действий, а для сбора приватной информации о служебной и внеслужебной деятельности Резуна. Двадцать часов для этого чересчур много. Думаю, еще и порыбачить успеют.
– А что, там рыба есть? – машинально, разглядывая страницы приколовского дела, спросил полковник.
– На побережье Карского моря? – усмехнулся Антон. – Знаете, иногда заходит. Семга норвежская, сельдь, тунец.
Быков отмахнулся, сетуя на свою задумчивость, и спросил:
– Зачем ей это надо, Антон?
– Вы о Майе? Боится девчонка. Думаю, хочет, чтобы в Комитете знали, кого искать, если с ней неприятность случится. Это в каждом живет. Маленький клочок мести, пришитый к воздушному шару, наполненному страхом. И потом, она не сделала еще ничего плохого, чтобы подозревать ее в заведомо ложном доносе.
– Или мы просто об этом не знаем, – заметил Быков.
– Согласен. Но не знаем же? Она опознала гостя Резуна по мелодике голоса. А дверь опознала по скрипу. Честно говоря, очень хочется, чтобы девочка участвовала на суде в качестве свидетеля. А потому я и отправил ее в Ростовскую область, к родителям. За отсутствием в нашей…
– Да, да, да, – перебил Быков, всегда ставящий тюфяк между начинающим разбегаться Копаевым и российским правосудием. – За отсутствием в нашей стране программы охраны свидетелей. Я понял. Ты в первый раз с этим сталкиваешься?
– Ни разу не сталкивался с обратным.
– Тогда работай.
Копаев понимал начальника. Уже в кабинете он перелистал уголовное дело, пытаясь найти в показаниях допрошенных хотя бы одну неувязку. Таковая не обнаруживалась, как он ни старался. Все было ровно и гладко, единственное, что не увязывалось в общую канву показаний, это новые признания бывшей горничной. Впрочем, назвать неувязкой это было нельзя. Скорее, поправка к имеющемуся материалу.
Яресько в Петербурге, Майя уже в дороге на юг. Оставался Колмацкий, и с ним следовало разобраться в ближайшее время. События были настолько малопонятны для Копаева, насколько хорошо в них разбирались Занкиев и Дутов. Нет никакой уверенности, что смерть Резуна – дело их рук, но в том, что они в какой-то степени поучаствовали в этом, нет никаких сомнений. Но пока брать их по очереди за грудки и прижимать к стене так же глупо, как и составлять фоторобот подозреваемого на основании описания бывшей горничной.
Креветки заказывались в триста восьмой номер, их ел Резун. В триста восьмом были чеченцы, а Занкиев, на всякий случай, тоже чеченец. Занкиев пугал Тоцкого, начальник его СБ пугал Майю. Занкиев хотел, чтобы Яресько отпустили. Все настолько откровенно, что складывается впечатление: организатор сей суматохи не до конца продумал операцию. Домыслил лишь до того момента, когда лезвие ножа закончило свое движение по горлу губернатора. Думать дальше он не счел нужным. А потому теперь мало верится, что управляющий гостиницей своими откровенно наглыми наездами пытается спасти репутацию заведения. Хотя деньги, конечно, предлагал. Но разве взятка так предлагается – в присутствии свидетеля, в гостиничном номере?
Пискнула мышка, крикнул ребенок…
– Машину! – бросил Антон в трубку дежурного телефона.
– Проводите меня до триста семнадцатого номера, – попросил Антон Занкиева. Из этого следовало, что управляющий должен тут же вызвать горничную или дежурного администратора с ключом от требуемого помещения. Что, собственно, и произошло. Последний опять искал ключи, словно терял их всякий раз, когда прибывала прокуратура, а Занкиев снова разговаривал с кем-то по телефону на своем родном языке.
Пролистав журнал регистрации гостей за последние два месяца, Копаев удовлетворенно хмыкнул и поднял любопытный взгляд на управляющего.
– А что за помещение находится рядом с триста семнадцатым номером? Справа, я имею в виду.
– Триста пятнадцатый номер, – с угрюмым кавказским сарказмом доложил Занкиев. По его сегодняшнему поведению было видно, что копаевская шутка с аспирином произвела на него должное впечатление.
Действительно, на дубовой двери были прикручены три литые цифры: «3», «1», «5». Но интересовало Антона другое. Остановив движение горничной, уже приготовившейся распахнуть открытую дверь, опер отстранил ее в сторону и сделал это сам.
«Писк!..» – и октавой ниже – «Вау!..».
Антон не выдержал и рассмеялся. Девочка очень точно идентифицировала звуки. Именно – мышь и малыш.
Занкиев хищно прищурился. Было видно, насколько лихорадочно его мозг ищет ответ на неадекватное поведение следователя. Звуки – это он понял. Но почему смешно – нет.
– Всякий раз, когда захожу в этот номер, меня всякий раз одолевает желание остаться здесь навсегда… – признался, не скрывая удовольствия от уюта, Копаев.
– Так за чем же дело стало? – спросил Занкиев, за спиной которого уже стоял непонятно откуда взявшийся начальник службы безопасности. – Хорошим людям мы всегда рады. Для вас проживание будет бесплатным.
– Но как только я вспомню о том, что означает здесь «остаться навсегда», сие желание меня тут же оставляет. Где мы сейчас остановились? – Любуясь кованым панно, весом около килограмма, он снял его со стены и залюбовался отражением от него солнечных лучей.
– Я не знаю, где вы остановились, – усмехнулся Занкиев, дернув щекой от незабвенного унижения. – По-моему, вы, наоборот, никак не можете остановиться.
– Так я объясню. Мы остановились напротив стены, разделяющей триста семнадцатый номер с триста пятнадцатым, – удовлетворенно констатировал Копаев и, как детскую летающую тарелку, с силой запустил панно в огромное настенное зеркало.
Попал он очень удачно. Бронзовое панно, пробив насквозь зеркало, свернуло с треноги стоящую за ним видеокамеру и плашмя врезалось в голову незадачливому оператору. Двухкомнатный триста семнадцатый номер одним движением руки Антона превратился в четырехкомнатный. Собственно, другие две комнаты гостиничным номером назвать можно было с большой натяжкой. Скорее, это была фотолаборатория, совмещенная с архивом отснятого материала. Оператор после неожиданного попадания завалился на бок и сейчас сидел, упершись одной рукой в край дивана, а другой – зажимая сочащуюся со лба кровь.
Копаев снова рассмеялся и шагнул к образовавшемуся в стене окну, внешне напоминающему раздаточное. В такие подают кухаркам грязную посуду, собранную в обеденном зале. Он смахнул с «подоконника» осколки зеркала и всем телом развернулся к управляющему и оцепеневшему Дутову. Вид Занкиева также отличался от спокойного. Следователь Приколов смотрел на него и смеялся. И теперь Занкиев уже не удивлялся этому смеху. С его губ вот-вот должны были сорваться слова: «Ты посмотри, что делается в моей гостинице», однако произнести их было настолько трудно, насколько легко следователю Приколову следить за этим процессом.
– Иди сюда, убогий! – позвал Копаев мучающегося от контузии оператора. – Иди, дорогой, пока я в тебя еще чем-нибудь не запулил! – повысил он голос, увидев, как тот пытается исполнить его команду через дверь. – Лезь в это дупло. Я тебе сейчас «Оскар» давать буду.
Шагнув к двери, к которой уже шагнул Дутов, Копаев вбил в нее ногу, и она захлопнулась с грохотом, как капкан.
– Простите за банальщину, Дутов, но – руки вверх. Сразу после того, как выложите оружие на стол. И вы, Занкиев, если имеете, тоже, – Антон скользнул рукой за спину и, не вынимая из кобуры пистолета, демонстративно взвел курок.
Дутов выложил «Глок» сразу, Занкиеву пришлось для этого подумать. И только тогда, когда Антон выдернул «макаров» из-за ремня, смирился и подчинился. На полировку стола бесшумно опустился никелированный «вальтер». Потом пришлось подчиниться вторично и отойти к окну.
Копаев замешкался с оператором. Потеряв терпение, он схватил его, вползающего в номер, за шиворот, и этого мгновения Дутову хватило, чтобы метнуться к столу.
– Глупый фраер! – крикнул Копаев.
Он поддел стол коленом, и оба пистолета слетели с него в противоположную персоналу гостиницы сторону.
Боль Дутов переживал гораздо мучительнее, чем угрызения совести. Ему достаточно было посмотреть на сломанную кость в своей ладони, вывернутую наружу и острую, как шило, чтобы орать, заглушая команды следователя. Он находился в шоке. Отводил глаза от раны и замолкал. Возвращал взгляд на торчащую с наружной стороны ладони кость и начинал орать. И это продолжалось, казалось, бесконечно долго.
В воздухе висел сладкий запах сгоревшего пороха. Антон опустил «макаров».
Занкиев обладал более крепкими нервами, он просто молча наблюдал, как следователь Приколов разговаривает по телефону с отделением полиции. Приглаживал усы, молчал и казался невозмутимым. Впрочем, Антон не поставил бы и ломаного гроша на то, что тот не орал бы точно так же, раздроби девятимиллиметровая пуля руку ему, а не начальнику его службы безопасности.
