Рид Коулмен - В Милуоки в стикбол не играют
– Иди ты знаешь куда.
– Ну так в чем, собственно, дело? – поинтересовался он, убирая пистолет.
Я дал Макклу газетную статью о смерти Стивена Маркема и постоял рядом, пока он читал.
– Мы с госпожой Водкой выместили это на Кире. Нам все же не удалось вырвать ей сердце, но не от недостатка усилий. – Я ушел в ванную.
– Евреи не пьют, – крикнул он через дверь. – Разве ты до сих пор об этом не знаешь?
– Попробуй объяснить это моему дяде Солу.
– Твой народ наказывает себя кофе с бисквитным пирожным. Кроме того, ты же не убивал этого паренька.
Я включил воду на полную мощь, чтобы заглушить голос Макклу. Я не был готов прослушать лекцию на тему «Ты в этом не виноват». Пока не был.
Я повернулся на бок и посмотрел на часы. Проклял час, когда родился Макклу, и снял трубку. Автоматический голос напомнил мне, что время вставать. Я велел голосу сунуть кое-что в свою механическую задницу, но он настаивал на повторении.
– Комната номер восемь, в соответствии с вашей просьбой, мы будим вас в четыре сорок пять утра. Рады служить вам. Нажмите на кнопку с колокольчиком, если хотите, чтобы звонок повторился через десять минут. Комната номер восемь, в соответствии…
Может, это и была моя просьба, но идея принадлежала Макклу. Единственным утешением служило то, что сам Джон уже встал и находился в пути. Я облегчил свой мочевой пузырь, почистил зубы и постарался одеться. Натянул древний бушлат Макклу, лыжную шапочку и покинул «Старую водяную мельницу» через боковой выход. Машину, взятую Джоном напрокат, я нашел у кромки тротуара. На переднем пассажирском сиденье лежала автомобильная карта. Остановку для отдыха на федеральной автостраде Макклу пометил красным. Я посмотрел на часы. У меня было полтора часа, чтобы добраться туда.
Я пил вторую чашку кофе, когда он подошел к моему столу.
– Тебе это пальто идет больше, чем мне, – сказал я. – Может, махнемся?
Последние десять лет я каждую зиму хотя бы раз задавал ему этот вопрос в той или иной форме. Он всегда отвечал отказом. Этот бушлат он хранил уже более тридцати лет, с тех пор как уволился с флота. И, подобно моей мотоциклетной куртке, бушлат олицетворял для него нечто труднообъяснимое. Это было больше чем ностальгия или эстетика. В бушлате словно бы заключалась часть его души. Не знаю, наверное, что-то подобное испытывает к своему младенческому одеялу ребенок.
– Можешь оставить его, – ответил он. – Ладно, нам пора.
Я чуть не прыснул кофе через нос.
Суд должен был состояться в Могаукскилле, штат Нью-Йорк, старомодном городишке, расположившемся на берегу озера Шамплейн, напротив города Берлингтон, штат Вермонт. Могаукскилл, штат Нью-Йорк, напоминал мою родную часть штата в той же мере, в какой город Бобо-Диуласо, Буркина-Фасо, напоминал Пекин. Одно я заметил сразу: индейцев могауков в Могаукскилле было немного. Мало было и черных, азиатов и латиноамериканцев. Еще у меня почему-то создалось впечатление, что не стоило рисковать, ставя на Рождество рядом с младенцем Иисусом семисвечник. Валяйте, назовите меня циником, но мне что-то с трудом верилось, что здесь, в Могаукскилле, молодая афроамериканка, дочь убитого наркобарона, задержанная с большим количеством галлюциногенов в своем «БМВ», могла рассчитывать на таких же присяжных заседателей, не говоря уже о простом сочувствии.
– Ну и как прошла наша шарада с переодеванием и обменом автомобилями? – заговорил я.
– Прекрасно. Я чувствовал себя крысоловом, – засмеялся он. – Они следовали за твоей машиной, как послушные детки. Вообрази их изумление, когда я остановился на обочине и, сняв твое пальто, начал потягиваться и поворачиваться во все стороны, чтобы они могли как следует рассмотреть мое лицо.
– У них, наверное, было такое чувство, словно их поймали за онанизмом при подглядывании за собственной матерью, плещущейся в ванной комнате.
– Клейн, а ты умеешь обращаться со словами.
Мы поставили машину на стоянку у окружной тюрьмы и поднялись наверх. Если сотрудники и не выказывали особого дружелюбия, они хотя бы шли на сотрудничество. Похоже, с эмоциональной точки зрения, судьба Валенсии Джонс волновала их меньше, чем жителей Риверсборо. Но когда перед комнатой для посетителей мы встретились с окружным прокурором, я понял, что ошибался. Этот парень жаждал крови.
– Мистер Макклу, мистер Клейн, я помощник окружного прокурора Боб Смарт, – представился он, без энтузиазма пожимая нам руки.
Боб Смарт был круглым человечком с жестокими глазами, толстогубый, с дурной прической. У него были пухлые, потные ладони и одежда, которую в семидесятых годах посчитали бы безвкусной. Его легко можно было бы сбросить со счетов, но мне доводилось видеть, как действуют подобные типы. Они просто умоляют вас недооценить их, а когда вы это делаете, съедают вас на обед.
– Могу я поинтересоваться, господа, чем вызвана необходимость этой встречи?
– Видите ли, мистер Смарт, – начал Макклу, – эта…
– А что, – поинтересовался я, прерывая Джонни, – разве здесь нет адвоката мисс Джонс?
– Честно говоря, не знаю, мистер Клейн, – оставил дружеский тон Смарт. – Об этом вам лучше спросить у мисс Джонс. Позвольте мне повторить свой вопрос.
– Нет нужды это делать, – включил свое обаяние Макклу, – у нас нет никакого желания вмешиваться в ваше дело. Я абсолютно уверен – вы докажете, что мисс Джонс виновна, как сам смертный грех. Мы здесь потому, что мистер Клейн собирает материал для книги о покойном отце мисс Джонс, Реймене Джонсе.
– Я собираюсь назвать ее «Убийца-гоэт»[13], – сымпровизировал я.
– Мне это нравится, – одобрил Смарт и кивнул охраннику. – Проходите. У вас пятнадцать минут.
Тут мы снова прошли через ритуал рукопожатия. Он сказал, что будет ждать выхода моей книги. Мы смотрели, как он, переваливаясь, удаляется по коридору.
– Думаешь, он купился? – прошептал я.
– Ни на секунду, но он не может нам помешать. А в следующий раз позволь мне вести все переговоры с окружным прокурором. Ты чуть не завалил все дело с этим вопросом про адвоката Джонс.
– Почему?
– Потом.
Нас похлопали по плечу и проводили в какую-то тусклую комнату с зарешеченными окнами. Все здесь, от стульев до пепельницы на столе, было привинчено и/или приварено. Через толстую металлическую дверь охранница ввела в помещение Валенсию Джонс. Ее толчком усадили на стул и приковали правую ногу к ножке стула.
– Никаких физических контактов с заключенной, – проинструктировала охранница. – Я буду за дверью. Если я вам понадоблюсь, нажмите кнопку под столом. – Она взглянула на часы. – Пятнадцать минут, отсчет пошел.
Валенсия Джонс не была ни красавицей, ни дурнушкой, как на фотографиях в газете. Она была средней девушкой: средний рост, средний вес, средняя. Кожа цвета темного кофе и печальные, печальные глаза. Если бы мне светило от десяти до двадцати пяти лет в тюрьме штата, у меня тоже были бы печальные глаза. По остальным чертам ее лица ничего прочитать было нельзя. Лицо оставалось непроницаемым, пока не вышла охранница.
– Вы похожи на Зака, – улыбнулась она. Затем, одернув себя, снова спряталась в свою скорлупу.
Она ответила на мой вопрос, даже не услышав его.
– Ваш адвокат сказал вам, зачем мы здесь? – полувопросительно-полуутвердительно осведомился Макклу.
– Вы, что ли, полицейский? – презрительно усмехнулась Джонс.
– Да, я работал в полиции. Случалось преследовать вашего отца.
– К черту моего отца! – Полились слезы – Вы что думаете, если бы мой отец был дантистом или профессором в Йеле, я бы сидела здесь сейчас, прикованная к стулу, как дикий зверь? Я здесь из-за своего отца.
– Но ведь это не вашего отца задержали за контрабанду наркотиков в количестве, за которое привлекают к уголовной ответственности, а вас.
– Знаете, мистер Макклу, я всю жизнь пытаюсь откреститься от своей черноты. Но когда вы здесь, это невозможно. Вы сказали моему адвокату, что ищете Зака и, может быть, поможете и мне. Но пока что вы говорите как любой другой коп. Говорите о моем отце и считаете, что я виновна.
– А вы не виновны? – спросил я.
– Нет, сэр, – ответила она, – не виновна. Но если вы спросите меня, как наркотики попали ко мне в машину, я не смогу вам ответить. Если вы ждете, что я докажу вам свою невиновность, я не смогу этого сделать. Все, что я знаю, что Зак достаточно верил мне, чтобы попросить своего отца защищать меня.
Мы с Макклу онемели.
– Зак просил моего брата защищать вас?
– Просил, но отец Зака отказал ему под каким-то нелепым предлогом. Зак сказал, что его отец просто боится браться за подобное дело. Кожа у меня не того цвета, а защитники обвиняемых по делам, связанным с наркотиками, политически непопулярны. Плохо для имиджа фирмы, знаете ли. Зак сказал, что никогда не простит этого своему отцу. И я его понимаю.
