Дик Фрэнсис - Напролом
— Они не могли этого сделать из-за Холли! — настаивал Бобби.
— Наивный дурак! — сказал его папаша. — Неужели ты думаешь, что они не хотят разрушить твой брак? Они всегда были против него, так же как и я! А это подлая, ненадежная и мстительная семейка. Они все такие. И если ты имел глупость довериться кому-то из них, значит, ты заслужил все, что с тобой стряслось!
Бобби глянул в мою сторону. В его взгляде не было недоверия — одна лишь неловкость. Мы с Холли и не подумали оправдываться. Вряд ли какие-то слова способны были изменить мнение, которого Мейнард придерживался всю жизнь, или хотя бы задеть его. К тому же мы слишком часто выслушивали подобные инвективы от дедушки в адрес Аллардеков, так что у нас успел выработаться своего рода иммунитет. Самое интересное, что единственным, кто возразил Мейнарду, был Бобби.
— Киту и Холли не все равно, что со мной будет, — сказал он. — А тебе все равно. Кит пришел мне на помощь, а ты нет. Я предпочитаю судить по делам. И я не согласен с тобой.
Судя по лицу Мейнарда, он не поверил своим ушам. Если честно, то и я тоже. Дело было не только в том, что Бобби пошел наперекор всему, чему его учили с детства, — достаточно было уже одного того, что Бобби осмелился бросить вызов своему папаше и заявить об этом ему в лицо.
И на самом деле Бобби, похоже, несколько нервничал. Мне говорили, что Мейнард ухитряется создавать массовую нервозность в офисе любой фирмы, с которой имеет дело, и теперь я понял, как ему это удается. Основой его успеха была непреклонность и беспощадность, которую мы все трое ощущали очень отчетливо, тем более что сейчас он не пытался скрыть ее за любезностью и обаянием.
Бобби беспомощно развел руками, подошел к раковине и принялся наливать чайник.
— Кофе хочешь? — спросил он у отца.
— Разумеется, нет! — Это было сказано таким тоном, словно Мейнарду предложили нечто оскорбительное. — Я еду на собрание комитета Жокей-клуба. — Он взглянул на часы, потом на меня. — Вы, — сказал он, — посмели меня задеть. Вы за это заплатите!
— Если я узнаю, — сказал я спокойно, но отчетливо, — что вы говорили в Жокей-клубе, будто за этой статейкой в «Знамени» стоит кто-то из Филдингов, я лично подам на вас в суд за клевету.
Мейнард злобно уставился на меня исподлобья.
— Дрянь, — сказал он, — дрянью родился, дрянью и помрешь! Ты не стоишь той каши, которая из-за тебя заварилась, и я был бы очень рад узнать, что ты сдох!
Я почувствовал, как Холли, стоявшая рядом со мной, рванулась вперед, и успел поймать ее за запястье, чтобы удержать. Сам я был вполне удовлетворен.
В глазах Мейнарда я прочел, что он принимает меня всерьез, но не хочет, чтобы я об этом знал. И еще я впервые понял, что сам факт моего благополучия и преуспевания, того, что я один из лучших жокеев, для него, при его одержимости, нестерпим. И это меня обеспокоило. В Жокей-клубе, штаб-квартира которого испокон веков располагалась на главной улице Ньюмаркета, Мейнард постарается представить эту статью в «Знамени» как неудачную шутку. Он уже лет пять состоял членом этого клуба. Там-то Мейнард, несомненно, тщательно скрывал свой злобный оскал и был сама любезность. Жокей-клуб был организацией, распоряжавшейся всем, что имело отношение к скачкам. Мейнард был там чем-то вроде мальчика на побегушках, но упорно добивался наверх, видимо надеясь со временем делаться одним из распорядителей, членом триумвирата, возглавлявшего клуб. Так что, видимо, он постарается не сказать там ничего такого, что может дойти до меня.
В Жокей-клубе не было ни работающих жокеев-профессионалов, ни тренеров, имеющих лицензию, хотя там состояло несколько жокеев и тренеров, отошедших от дел. Входили в него и владельцы скаковых лошадей — некоторые из них были моими хорошими друзьями. Всего в клубе насчитывалось около ста сорока членов, посвятивших себя процветанию конного спорта. Они сами принимали в клуб неофитов, сами избирали из своей среды людей на руководящие должности. Если Мейнард решил тихо пролезть наверх, ему может помочь и то, что он — член одной из старейших тренерских династий, и то, что он богат, но проявление среди членов клуба грубых, диких предрассудков, направленных против нашей семьи, которым он дал волю на кухне у Бобби, ему на пользу явно не пойдет. Ничто не могло бы настроить против него учтивых и сдержанных членов клуба сильнее, чем подобный бурный всплеск дурных манер.
Так что Мейнарду было выгодно на публике вести себя прилично, и для меня это оказалось очень кстати.
Ну а со своими можно было не церемониться. Он ушел, как и явился, не попрощавшись. Мы слышали, как затихают в отдалении его уверенные шаги, как хлопнула дверца машины, как завелся мотор.
— Кит, — медленно сказал Бобби, — а ведь если ему удастся пролезть в распорядители, а ты по-прежнему будешь жокеем, ты сделаешься очень уязвим… Ты это понимаешь?
— Хм, — сухо ответил я. — Да, дело плохо.
Глава 6
Я отправился на скачки в Пламптон. Самый обычный день: четыре заезда, из них одна победа, одно третье место, одно — где-то посередине, одно почти последнее. Ну и соответствующие реакции владельцев.
Похоже, на этот раз людей, видевших заметки в «Частной жизни», было куда больше. Мне то и дело приходилось отвечать, что нет, Бобби не разорился, да, я в этом уверен, нет, о намерениях отца Бобби я ничего не знаю. На скачках, как всегда, было несколько репортеров, но из «Знамени» никто не появился. Колонку, посвященную скачкам, в «Знамени» вел остренький молодой человек, который пренебрежительно писал обо всем, что должно произойти, и критически обо всем, что произошло. Все жокеи старались по возможности держаться от него подальше. Однако в тот день я бы как раз хотел повидаться с ним.
Но пришлось ограничиться беседой с его коллегой из «Глашатая».
— «Знамя»? На что оно вам? Омерзительная газетенка!
Банти Айрленд, большой и добродушный, говорил со снисходительностью представителя более почтенного издания.
— Но если вы хотите знать, принадлежат ли статейки о вашем зяте перу нашего остроносого коллеги, то могу вас заверить, что нет. В пятницу он был в Донкастере и даже не знал, что напечатали в колонке сплетен. Он даже несколько вышел из себя, когда узнал. Говорил, что ребятам из отдела «Частной жизни» следовало бы сперва посоветоваться с ним. А в остальном он был так же мил и приятен, как всегда. — Банти Айрленд усмехнулся. — Что-нибудь еще?
— Да, — сказал я. — Кто заведует отделом «Частной жизни»?
— Ну, старик, здесь я вам ничем помочь не смогу. Я, конечно, могу поспрашивать, если хотите. Но Бобби это мало чем поможет. Вы не сможете просто явиться и схватить нас, репортеров, за грудки, что бы там ни напечатали в газете.
«Ну, это мы еще посмотрим…» — подумал я. Меня подвезли домой, в Ламборн, я поел омаров, выжал из апельсина сок и стал думать, как позвонить Холли.
Их телефон прослушивается, это наверняка. И, скорее всего, прослушивается уже довольно давно. Достаточно давно, чтобы составить список людей, с кем Бобби имеет дело в Ньюмаркете, выяснить, в каком банке у него счет, какие у него отношения с отцом. Владельца, который позвонил и сообщил, что он не может заплатить пятьдесят тысяч за жеребенка, видимо, тоже подслушали, так же как и безуспешные попытки Бобби его перепродать.
Видимо, тому, кто подслушивал Бобби, стали известны также и его планы, и многочисленные разговоры Бобби с владельцами и жокеями. Не существует в природе тренера, которому не случалось обмениваться с владельцами нелестными и даже убийственными мнениями о жокеях, и наоборот. Но ничего такого в газете не появилось. Никаких откровений насчет удачных ставок. Никаких намеков на нарушения правил или преступления, вроде намеренного проигрыша скачки, за что тренера могли оштрафовать или даже лишить лицензии, если такое станет известно, хотя это делается сплошь и рядом. Так что мишенью газеты были не тренерские тайны Бобби, а лишь его финансовое положение. Почему?
Слишком много этих «почему»… Я набрал номер. Телефон на том конце провода успел прозвонить только один раз — трубку подняли сразу.
— Кит? — спросила Холли.
— Да.
— Ты в первый раз звонишь?
— Да.
— Это хорошо. А то мы просто сняли трубку. Были такие ужасные звонки… Но мне как раз пришло в голову, что, может быть, позвонишь ты, и я положила трубку на место, вот только что… — Холли осеклась — до нее только теперь дошло, что она говорит.
— Ох, мы опять… — сказала она.
— Да.
Она, должно быть, услышала по голосу, что я улыбаюсь, потому что, когда она ответила, в ее голосе тоже звучала улыбка.
— Слушай, — сказала она, — я тут подумала… Мне надо выйти. Я тебе перезвоню чуть попозже, ладно?
— Ладно, — сказал я.
— Ну пока.
— Пока, — сказал я и повесил трубку. Интересно, куда она пойдет? Куда она собиралась? Холли перезвонила минут через пятнадцать, как ни странно — от торговца кормами. Хозяин пустил ее к себе в офис, включил обогреватель и ушел.
