Дмитрий Черкасов - Записки Джека-Потрошителя
— Признаться, я не только не располагаю средствами для такой поездки, но и не испытываю ни малейшего желания покидать Лондон, — сообщает Томпсон. — Сейчас, когда мне удалось получить место помощника у Томаса Баллинга, отлучиться на месяц означает наступить на горло собственной песне. Вы не представляете, как я извелся за те дни, что провел в постели из-за болезни!
— Я немного знаком с вашим покровителем, — замечает Джеймс Стивен. — Блестящий журналист, но, если он не перестанет злоупотреблять алкоголем, это плохо кончится.
Томпсон разводит руками — он знает, что Томас Баллинг пьет, но что с этим поделаешь?!
— Знаете, у меня есть предчувствие… — продолжает он. — Да-да, очень ясное предчувствие, что в скором времени в моей жизни должно произойти что-то чрезвычайно важное. И возможно, что с вами тоже, джентльмены!
— Бог мой, Фрэнсис, вы, кажется, начинаете прозревать будущее подобно сивилле?! И какой же фимиам вдохновляет вас? Смею предположить — дым опиумной курильни!
— Смейтесь, сколько вам заблагорассудится, — на лице Фрэнсиса Томпсона появляется мечтательное выражение. — Вы ведь знакомы с рассказом Эдгара По «Человек толпы»? Он очень точно описал это состояние после перенесенной болезни, когда все чувства оказываются необычайно обостренными.
— Полагаю, вы не оставите нас ради того, чтобы преследовать какого-то старого моряка по грязным притонам! — говорит Сикерт. — Помнится, герой упомянутого рассказа так и не раскрыл его тайны.
Томпсон улыбается в ответ. На календаре седьмое августа, и в кругу друзей очень не хватает принца, который, как сообщают газеты, осматривал этим утром кавалерийские казармы в Йорке. Те же газеты в разделе происшествий пишут о человеке по кличке Кожаный Передник, который появляется с наступлением темноты на улицах Уайтчепела и грабит проституток, забирая их жалкие гроши. Это невысокий мужчина лет тридцати пяти — сорока, судя по внешности и акценту — еврей; он носит бороду и усы и коротко стрижется. Кожаный Передник обычно ограничивается угрозами или легкими побоями — в том случае, если проститутка не желает расставаться с деньгами. Он не вооружен — по крайней мере, никто из его жертв не упоминал об оружии.
Неудивительно, что некоторые поспешили приписать убийство на Бакс-роу этому странному человеку, и полицейский департамент хотел бы знать, где тот провел ночь с шестого на седьмое августа. Прозвищем своим этот странный грабитель обязан своему красному кожаному переднику, который, конечно же, сам по себе удивления не вызывает — в таких передниках ходят мясники и рабочие скотобоен. Разумеется, полиция, в первую очередь, заинтересовалась представителями этих профессий, но, как и следовало ожидать, ничего не смогла выяснить.
— У нашего убийцы появился конкурент, — Сикерт улыбается. — Бедные шлюхи, теперь за ними охотятся двое. Одному нужны их деньги, другому — жизни.
— А вы не боитесь, Сикерт, — спрашивает Джеймс Стивен, — что в трущобах можете случайно повстречать бандита, который вас ограбит или ударит ножом? Да, и еще учтите: любая из этих уличных женщин, которых вы приглашаете к себе натурщицами, легко может навести на вас воров.
Сикерт пожимает плечами.
— Вы преувеличиваете опасность. Кроме того, в моей норе вряд ли что-то может прельстить грабителей.
Разве что краски, кисти и бумага, да неоконченные наброски. Как вы сами знаете, драгоценностей я не держу!
Это сообщение было излишним. Всем прекрасно известно, что дела у Сикерта идут неважно, он остается на плаву исключительно благодаря деньгам супруги и великодушию многочисленных кредиторов.
— И, тем не менее, — продолжает Стивен. — Для нищих воров даже ваши кисти представляют неплохую добычу, так как их можно продать. Людей иногда убивают за сущие гроши, недавно в Ливерпуле четырех молодых человек приговорили к четырнадцати годам каторжных работ — они отобрали несколько пенни у вдовы, которой нечем было накормить свою дочь.
— Меня удивляет внимание, которое вы уделяете уголовной хронике, — отвечает Сикерт. — Но я тронут вашей заботой. Уверяю вас, я могу постоять за себя. Кстати, недавно я приобрел кое-что для защиты!
Он вытаскивает из кармана жилета небольшой револьвер «Вебли». Дарлинг рассматривает его с интересом знатока, прокручивает барабан, проверяет курок. И, в конце концов, выносит вердикт:
— Должен сказать вам, это неудачная покупка. В Штатах такие игрушки называют «оружием самоубийц», потому что с их помощью проще лишить жизни себя, чем причинить вред нападающему. Впрочем, даже самоубийце я бы не порекомендовал воспользоваться этим револьвером. Мне приходилось видеть однажды человека, стрелявшегося из такой штуки. Он остался жив, но мозг его оказался навсегда поврежден… Очень тяжелое зрелище.
— Я и не собираюсь никого убивать! — объясняет Сикерт. — Это создало бы массу ненужных хлопот, а ведь какого-нибудь негодяя, напавшего на вас, достаточно просто напугать. Все эти уличные крысы ужасно трусливы и отступают, стоит им столкнуться с уверенным в себе человеком. Я знаю, о чем говорю. Всего месяц тому назад я обратил в бегство парочку грабителей. Полагаю, их ввел в заблуждение мой внешний вид, и они были бы очень разочарованы, обследовав мои карманы; однако я не предоставил этим джентльменам такой возможности.
— Охотно вам верю, — говорит Стивен. — Однако что вы предпримете, если наткнетесь на одержимого лунатика, подобного тому, что убивает этих женщин?
— Думаю, что шанс этот ничтожно мал. Доля риска всегда присутствует, однако странно ограничивать себя в поступках из-за возможности столкнуться с безумцем.
— А вы думаете, это был лунатик? — интересуется Дарлинг у Стивена.
— Вполне возможно… Либо какой-нибудь молодой поэт, подобный рыцарю, о котором писал Томпсон.
Фрэнсис Томпсон, который до той поры молча следил за разговором, заливается краской. Джеймс Стивен иронизирует над его поэмой «Баллада о молодых ведьмах», где Фрэнсис описал похождения юного бесстрашного рыцаря, отыскивающего во тьме соблазнительных ведьм и безжалостно их уничтожающего.
Журналист не посылал эту поэму никому, за исключением нескольких знакомых.
— Я ведь просил вас обойтись без шуток! — замечает он раздраженно. — Если бы поэма была напечатана…
— Уверяю, вам так же неприятно было бы слышать критику, — подхватывает Уолтер Сикерт. — Что же касается счастья… Творцы редко бывают счастливы! Да и что есть счастье? Вопрос созвучный другому, сакраментальному: что есть истина?
— Не слушайте его, мой друг, — добродушно протестует Стивен, и журналист поворачивается к нему— Он закружит вам голову латынью и вопросами, на которые нет ответа с того момента, как человечество спустилось с веток на землю и начало нести чушь. Поверьте, все эти древние сентенции, освященные временем, по большей части пустословие!
— Кстати, насчет спуска с деревьев, — начинает Сикерт. — Случилось мне недавно сойтись в споре с одним джентльменом, который яростно опровергал господина Дарвина. Интересно, что бы он сказал по поводу истории Стивенсона?
— «Джекил и Хайд»? Но это ведь всего лишь фантазия, не более. Неужели вы в самом деле полагаете, что в каждом из нас скрывается чудовище, способное на те же преступления, что и Хайд?
Уолтер кривится, его ухмылка означает, что у него нет никакого желания спорить с собеседником по поводу вещей, которые он считает очевидными.
— Я бы все-таки предложил рассматривать эту вещь как аллегорию, — Дарлинг старается разрядить обстановку— Прошу вас, джентльмены, не будем ломать копья по столь ничтожному поводу!
В самом деле, что может быть огорчительнее в такой вечер, чем размолвка между старыми друзьями?
Энни Чэпман потягивается и весело оглядывает улицу через широкое окно кофейни. Она под хмельком, и холодный сентябрьский вечер не кажется ей таким уж плохим.
— Могло быть и хуже, — бормочет она себе под нос.
Соседи по ночлежкам часто слышат от нее эту присказку. И то правда — Энни Чэпман, уж поверьте, случалось бывать в разных переделках и местах, о которых лучше не вспоминать. Сорок семь лет тому назад малышка Энни появилась на свет — дочь солдата и уличной торговки. Она не знает точной даты своего рождения — но кажется, это было как раз в сентябре. Впрочем, дата неважна. Энни Чэпман предпочитала не вспоминать о своем возрасте и в разговорах обычно сбрасывала десяток лет, зная, что доказать обратное будет сложно.
Полли Николе, ее ровеснице, тот же десяток лет сбрасывали мужчины, но Полли и в самом деле выглядела моложаво, чего никак нельзя сказать об Энни Чэпман. Время, проведенное на улицах, не прошло бесследно. Кроме того, Энни — туберкулезница, и время от времени ее охватывает страшная слабость. Тем не менее в больницу она не обращается, хотя несколько раз ее осматривали в лазарете при Ламбетском работном доме. Сейчас же Энни больше всего беспокоит то, что у нее нет денег на ночлег. Ночевать на улице в такую погоду с ее-то здоровьем — настоящее самоубийство. И, видимо, Энни придется этим вечером искать на улицах мужчин, готовых заплатить за любовные услуги. Впрочем, нельзя сказать, что это для нее в новинку. Конечно, Чэпман слышала о том, что случилось с Полли Николе, вот и сейчас она объясняет своей старой знакомой Амелии Палмер, что отныне ноги ее не будет на Бакс-роу
