Юрий Иванов-Милюхин - Валютчики
Подошла Наля, обняла сзади. Слава Богу, темные мысли иногда можно перевести в светлое русло. Перегара нет, чистое дыхание от мятной резинки. Нашла пожилую женщину, которая торгует за нее жвачками, шоколадками, чупа-чупсами. Пока занимает половину лотка. Решила подкопить деньжат, оккупировать весь. Сама пашет на двух работах. Смущает одно, если мужчина тянет как трактор, жена с задницей — до прихожей бы донести. Если женщина надела хомут, мужик в небо поплевывает. Наля и лицом удалась, и целеустремленная.
— Поедешь со мной на море?
— О, какое предложение! — Женщина посмотрела на меня. — Других кандидаток нет?
— Ты лучше всех.
— Обманываешь… Почему?
— Не умеешь быть навязчивой. Если бы помоложе… Нет, ветром бы разнесло. Тебе нужен приземленный трактор, мне бетономешалка. Мир состоит из противоположностей. А чтобы одинаковые…
— Но бывает!?
— Редко. И недолго.
— Есть живут до старости.
— Разговаривать не интересно, все сводится к родному гнезду. Но есть другие. Поднялись на вершину и не усматривают лучшей замены.
— Ты тоже дошел до вершины? У тебя развито самомнение.
— Более злую шутку со мной играет неуверенность и ее сестра ревность. Самомнение обыкновенный способ защиты.
— Ты ревнивый?
— Очень.
— Вот уж…
— Когда влюбляюсь, начинает сжирать ревность. Это не ужас, это кошмар. От ужаса бежишь, от кошмара цепенеешь на месте. Женщина уходит сама. Ее поступок — единственно правильное решение. Поэтому живу один, чтобы не мешать людям свободно дышать.
— Мне с тобой лучше, чем с другими… Имею ввиду мужа.
— Рассказывать не нужно.
— Поняла.
— Поедешь со мной? Ты ничего не сказала.
— Нет. Ты еще силен, но годы берут свое. Неуверенность уходит, место занимает понимание, что люди мелки и недостойны. Теперь ты боишься Бога, в которого не хочешь верить. А не поеду я потому, что тебе надо побыть одному. Но сегодня я твоя.
— Не знаю, как благодарить.
— Нужны деньги. Впрочем…, ни разу не пришла из-за них. Ты мужчина, мне с тобой спокойно.
— Спасибо.
Утром я стоял в очереди в сберкассу на площади Ленина. Положив на книжку шесть тысяч рублей, помчался на вокзал. Затем поехал на рынок избавляться от баксов. Что ожидается падение рубля, кроме упертых уже никто не верил. По телевизору показывали счетоводов, занимающих посты министров финансов и Председателей Правительства, утверждающих, что российский рубль не американский доллар — крепкий и стабильный. Наши лапти сплетены из натурального лыка, рубахи сотканы из льняной дерюжки с ворсом из соломки. Американские рубахи пахнут машинным маслом, сапоги блэк-гуталином. Мы ближе к природным ресурсам. Это подтверждает и крестьянский президент всея Руси с заболоченными территориями, до которых, по выражению оренбургского казака Черномырдина, руки не доходят.
Сотка оказалась как заколдованной. Она была потертой, но дешевле отдавать не хотелось. Проскакивая по центральному проходу заметил, что многие места валютчиков пустуют. Кто покруче, уже жарился на Панамских островах, осваивал Ниагарский водопад. Или в Бразилии пристраивался сзади к будущим карнавальным дивам. Рассказывали, что потрахаться там можно было прямо на ходу. Но нашим верить… Они давно поимели африканского бегемота в задний проход.
Утром я был в Лазаревском, у постоянных своих хозяев, владевших двухэтажным домом и пристройками. О, какое наслаждение окунуться в зеленоватые волны, полюбоваться подставленными щедрому солнцу женскими попами, перетянутыми, как кобыльи зады упряжью, полосками новомодных плавок с треугольниками сзади и спереди. Как в Америке. Но у нас доступнее. Там попробуй дотронуться, как бы нечаянно, всей ладонью. Тут же в лоб галькой покрупнее, или позовет мордастого бой фрэнда, полицейского. Наша посмотрит вопросительно. Это в самом, самом. А в основном с интересом. И чаще попадаешь на женщин, у которых: тело есть, ума не надо.
Пару дней кувыркался в море. Вечерами обследовал «до боли знакомые» кусты, тропинки в горах. Люди больше семьями, тесными группами. Детство до трухлявой старости ушло безвозвратно. Бесплатный секс исчез тоже. Пожилые мужчины с девочками разминались. Но одни выглядели самоуверенными, упитанными, другие алчно озабоченными. В кафе не разбивали бокалов о пол, не выясняли отношений посреди, с обильными питьем и закусками столами, зала. Не блевали под ноги. На смену им, громоздким, пришли на два — три столика уютные смакушки с вежливыми хозяевами — официантами.
На третий день пошел на рынок. Вылетел галопом, будто нарвался на голодного с весны ишака. Доллар подскочил в три раза. До самого вечера не вылезал из моря. Потом потащился на танцы в Тихий Дон. Пел армянин с приятным голосом. Люди этой нации, и чеченцы, успели оккупировать половину поселка, скупив частные домики, возведя на их месте двух — трехэтажные коттеджи, обвешанные выброшенными для просушки турецкими коврами с цыганскими перинами. Цены подскочили. Черноморские казаки потрясали усами на кругу в центре курортной зоны. Вокруг веселились отдыхающие.
Велик народ, умеющий смеяться над своими ошибками. Если бы он еще умел делать выводы, равных ему бы не было.
Людей на танцплощадке было немного. Наверное, из одних артелей, в коих начальники наградили коллективы путевками. В стороне выплясывала группка из четырех человек — три женщины и мужчина. Бросилась в глаза лет двадцати восьми блондинка с волнистыми волосами. Подключился. Из головы не вылезала сумма влета. На книжке шесть тысяч рублей. Мать честная, черненький ребенок почти за восемьсот баксов. Веревку пора искать, если бы гарантировали, что ТАМ этого нет. В великих книгах написано: как вверху, так и внизу. На земле тела с душами, на небе души без тел. Значит, знаний и добра не прибавляется, а тупости и зла не уменьшается. Одно лекарство — терпение. Когда зазвучала мелодия медленного танца, протянул руку навстречу блондинке. От волос пахло морем. Женщины перестали пользоваться духами, обходясь запахами собственными. Шея открытая. И родимое пятно. Там, где не увидеть невозможно — за соломенной прядью. Губы как у молодой Лолобриджиды. И так, что в знаменателе? Черненький ребенок и блондинка с губами. Один пусть растет, коли приправили, вторая успела загореть.
— Вы давно отдыхаете?
— Сегодня десять дней. А вы?
— Третий. Доволен под завязку.
— Зов семьи?
— Холостяк. Очень невезучий.
— Холостяки везучими быть не могут. Везучими считаются те, у кого в достатке всего.
— Не согласен. Тибетский Верховный Лама или Патриарх Всея Руси. На семьи табу. Тем не менее, потолка достигли.
— Опереться не на кого. Оставить накопленное некому.
— Опираются на паству. Оставляют людям.
— Надо детям.
— Железная женская логика. Как в рекламе о стиральном порошке.
— О порошке спорить не стоит. Надо чаще стирать рубашки.
— Э…кг. Как вам мелодия?
— Она заканчивается.
— Блин… Кругом не успеваю.
— Потому что холостяк.
Я собрался отойти в сторону, но поманили приятели блондинки. Зазвучал ритмичный танец. Как ни старался, до новой знакомой было далеко. Легкость, чувство ритма, когда движение исполняется как бы с оттяжкой, но точно в ноту. Когда женщина ощущает, что за нею следят, она способна заворожить. Женщина, но не баба. Пусть у бабы будет девяносто на шестьдесят на девяносто, у женщины на размер больше или меньше. Я старался до пота.
— Молодец, — заслужил похвалу блондинки. — В твои-то годы… Простите.
— Просто седой, а так, восьмидесяти нет, — не впервые не обиделся я.
— Стремитесь. Глядишь, взлетишь.
— Как насчет посидеть после зверинца?
— Надо понаблюдать еще на парочке жгучих танцев. Если что останется, почему бы и нет.
— Ну да, ну да. Насчет картошки дров поджарить…
Глубокий южный вечер тем отличается от неглубокого северного, что не нужно торопиться. Сладковатый запах фруктов, резковатый к ночи цветов, слабое шевеление пропитанного морем воздуха. Неуемные цикады. Мы сидели в смакушке, в которой негромко волновался стереомагнитофон. На столике бутылка полусладкого, фрукты, пирожные, кофе. Прихлебывая кофе, я подливал в бокал темно — красное вино, больше слушал. До этого было наоборот, пока женщина не поняла, что можно довериться хотя бы на сегодняшнюю лунную отдушину в водовороте окрашенной кровью повседневности. Я предупредил, пить бросил, потому что неинтересно. Можно не разглядеть судьбы. Она не согласилась, пила и пить будет. В меру. Она была красивая. Рассказывала, что служит в подразделении на Северном Кавказе. Тяжело. Племена осознали, что научились разговаривать на двух языках, один из которых — русский — не родной. Муж погиб. Двое детей. Пособие когда выплатят, когда забудут. Просятся в командировки в Чечню, в другую горячую точку. Она только приехала и сюда, иначе злость вымещала бы на детях. Боевые выдрали с кровью. Тыловые крысы продажнее чеченцев. Когда получили деньги, пробивались как из окружения, сжимая в руках Ф-1, эргэдэшки. Знали, их продали за дверью финансовой части. Свои. Когда вино закончилось, я посмотрел на собеседницу.
