Питер Темпл - Расколотый берег
С тротуара на Кэшина внимательно поглядывал крупный мужчина. В жизни Ронни Барретта случалось всякое — и вооруженное ограбление, и вождение в пьяном виде, и езда без прав. Сейчас он получал пособие по безработице и подрабатывал тем, что разрезал на лом старые машины где-то в Кромарти. Его бывшая жена подала на него в суд, когда он распространил свои таланты взломщика на замок их некогда общего дома.
Кэшин припарковался недалеко от участка, посидел некоторое время, глядя на верхушки сосен, которые раскачивал ветер. Подступала зима. А летом здесь не протолкнешься от избалованных городских детей, их блондинистых мамаш и обрюзглых папаш в спортивных туфлях. Вдоль улиц рядами стоят «тойоты-крузер», «мерсы» и «БМВ». Мужчины толпятся во всех кафе, выстраиваются в очереди в магазинах, без умолку отрывисто говорят что-то в свои мобильники, гримасничают.
А теперь май, не сезон, вода ледяная, ветер пробирает до костей — и вылезают все кому не лень: безработные, люди, которые перебиваются случайными заработками, нетрудоспособные, пьяницы, наркоманы, дряхлые пенсионеры, инвалиды. Город походил на пепелище, где Уничтожен весь декор и виден лишь остов: голые камни, темные сточные колодцы, пустые бутылки из-под пива и кузова машин.
Ронни Барретт — символ зимнего Порта. Хоть рекламный плакат с ним делай: «Знакомьтесь! Вот он я — настоящий Порт-Монро!»
Кэшин зашел, перебросился парой слов с Кендалл. Оставалось еще несколько часов до конца дежурства. Он написал рапорт о визите в «Высоты», отослал его Виллани, распечатал еще две копии и подшил их в папку.
Потом он позвонил в убойный отдел и переговорил с Трейси Уоллес, старшим аналитиком.
— Что, снова в дела впрягся? — спросила она. — Говорят, у вас там яйца можно отморозить.
Кэшин видел в окно, как под холодным ветром заледенел и совсем свернулся государственный флаг.
— Фигня, — ответил он. — Так говорят только кисейные барышни. Что там слышно о Бургойне?
— Ничего нового. Слушай, если уж ты вернулся, заходи в гости. У нас полно молодого укропа.
— Потерпи. Перерастет еще, будет старый.
* * *Дежурство шло своим чередом.
Но закончилось и оно, и Кэшин поехал домой по проселочным дорогам. Только что подоенные коровы, ненадолго освободившиеся от своего колыхающегося бремени, смотрели ему вслед темными блестящими глазами.
Дейва Ребба что-то не было видно.
Он вывел собак на прогулку, приготовил на скорую руку ужин, включил телевизор и все время чувствовал, как боль становится сильнее. Пока он стоял или ходил, еще можно было терпеть. Очень долго после больницы ему помогали только лошадиные дозы петидина.[16] Отвыкнуть от него, спасителя, оказалось чертовски трудно. Но он все же перешел на аспирин и алкоголь, хотя они действовали куда слабее.
Кэшин поднялся, налил себе внушительную порцию виски и проглотил разом три таблетки аспирина. Каллас, Бергонци[17] и Гобби[18] не подводили его никогда. Он подошел к самому дорогому предмету в своем жилище — стереомузыкальному центру ценой в двести долларов — и поставил компакт-диск. По просторной комнате поплыли звуки «Тоски» Пуччини.[19]
В оперу и чтение его влюбил Рэймонд Сэррис, чокнутый, очень жестокий маленький человечек. Прежде Кэшину казалось, что эстеты только делают вид, будто сходят с ума по этой тягомотине, где толстые дядьки и тетки поют что-то невнятное, да еще на иностранном языке. Книги — это было совсем другое дело, но чтение отнимало много времени, а его едва хватало на другие занятия. До встречи с Викки дни Кэшина были заполнены разнообразными делами, да и потом, оставшись один, он старался пораньше уйти и вернуться домой как можно позже, перекусывал на краешке стола, сидел в машине, болтался по улицам. Если выпадало свободное время, он тут же ложился спать, или же какой-нибудь напарник, такой же простой полицейский, вытаскивал его куда-нибудь на бега, на футбол, на рыбалку или просто к себе в гости, и они сидели, жевали поджаренное на углях мясо, попивали пиво и болтали о работе.
А потом появился Рэй Сэррис.
После этого знакомства и дневные, и ночные часы Кэшина заполнили книги и телевизор. По ночам, когда его пробовали отучить от болеутоляющего, ему все равно удавалось чуть-чуть соснуть, когда отпускали боли в спине, пояснице и бедрах. Он проваливался в тяжелый сон без сновидений, забываясь на короткое время. Потом боль начинала потихоньку его будить — она зудела, как тихий, но назойливый комар, или настойчиво пробивалась сквозь сон подобно детскому плачу. Он шевелился, беспокойно ворочался в полусне, стараясь улечься так, чтобы было хоть чуточку легче. Это никогда ему не удавалось, и в конце концов, когда болело уже все тело, от шеи до колен, он, взмокнув от бесполезных усилий, укладывался на спину, включал свет, выпрямлялся насколько мог, пробовал читать. Все привыкли — это случалось почти каждую ночь.
Как-то раз медсестра по имени Винченция Льюис принесла ему CD-плеер, два маленьких динамика и диски, штук двадцать — тридцать. «Отцовские, ему больше не нужны», — пояснила она. Он поставил все это богатство на прикроватную тумбочку и долго не прикасался к нему, но как-то на рассвете, когда все тело привычно ныло, включил свет, вытащил какой-то диск, даже не взглянув на обложку, вставил в плеер, надел наушники и выключил лампу.
Это оказался Юсси Бьёрлинг.[20]
Кэшин тогда этого не знал. Он слушал сначала несколько секунд, потом минуту, другую. Когда за кремовой шторой занялся рассвет, пришла медсестра, дежурившая в то утро, и подняла штору.
— Спокойнее выглядите сегодня, — заметила она. — Лучше спали?
Как теперь называет себя Рэй Сэррис? Много месяцев они записывали разговоры всех его знакомых. Рэй так никому и не позвонил.
Кэшин с трудом встал и плеснул себе виски. Еще немного, и его свалит сон.
* * *Они шли вдоль западной стены дома по высокой траве, перед ними прыгали собаки, зависали в тумане, как будто хотели разглядеть зайца.
— Ты мальчишкой где жил? — спросил Кэшин.
— Да везде, — ответил Ребб.
— Ну а родился в каком месте?
— Не помню. Маленький совсем был.
— Да, верно. В школу ходил?
— Зачем?
— Все знают, зачем ходят в школу.
— Чего я там забыл? Читать-писать умею.
Кэшин глянул на Ребба. Тот не оборачивался, смотрел только вперед.
— Поговорить любишь, да? Ты, похоже, словоохотливый.
— Просто обожаю. А чего ты ходишь так, будто сломать что боишься?
Кэшин не ответил.
— Что, не со всяким разговариваешь? Почему так все здесь запустил?
Собаки исчезли в густой траве. Кэшин шел по узкой тропинке и выстригал впереди себя зелень садовыми ножницами. Они подошли к развалинам.
— Здесь начал строиться брат моего прадеда, а потом взял и взорвал часть дома. Он все хотел порушить, да на него свалилась крыша.
Ребб спокойно кивнул, как будто он слышал о таком по нескольку раз на дню. Затем огляделся.
— Так что ты хочешь делать?
— Для начала привести в порядок сад. А потом, может, начну ремонт.
Ребб поднял с земли кусок ржавого металла.
— Ремонт? Да это все равно что построить… как его… Шартрский собор.[21] Может, твои внуки его и закончат.
— Ты знаешь, что такое соборы?
— Нет, — ответил Ребб и заглянул в проем, где когда-то было окно.
— Может, потихоньку начнем делать, — осторожно предложил Кэшин, начиная смотреть на это дело глазами Ребба.
— Да проще все порушить и выстроить заново.
— Не хочу.
— Здорово получится, удобно.
— Знаешь, соборы ведь строились не для удобства.
Ребб подошел к стене, остановился, ткнул куда-то носком ботинка и нагнулся рассмотреть, что это.
— Так то вера, — сказал он. — Тогда парни и не думали, что у них есть выбор.
Кэшин шел за ним. Пробираться через заросли им было нелегко, Ребб то и дело спотыкался и наступал на что-нибудь. Он первым заметил площадку, выложенную красными и черными восьмиугольниками.
— Красота, — одобрил он. — Фотографии есть?
— Говорят, есть в одной книге в библиотеке Кромарти.
— Точно есть?
— Я отксерю.
— Рулетка нужна. Да не маленькая, подлиннее. — Ребб сделал жест рукой, как будто что-то наматывает.
— Куплю.
— И миллиметровка. Может, чертежик изобразим.
Они пошли обратно. Стало чуть светлее, по небу плыли бледно-голубые облака, собаки бежали, не отрывая носов от земли, точно миноискатели.
— До тебя здесь жили? — спросил Ребб.
— Снимал один недолго. Овец разводил.
— С садом придется повозиться, — сказал Ребб. — А потом уж займемся главным. — Он вытащил сигаретную бумагу, не останавливаясь, свернул самокрутку, отвернулся от ветра, закурил и так и пошел — спиной вперед. — Сколько собираешься провозиться?
