Любовь по контракту, или Игра ума - Тихонова Карина

– Юлечка, давайте подумаем, кто из ваших знакомых способен одолжить пятьсот тысяч? – спросил я для успокоения совести, но в успех предприятия почти не верил. Как правило, посторонние люди никогда не рискуют своими деньгами ради человека, сидящего в тюрьме.

– У меня нет таких знакомых, – ответила она безнадежно.

– А друзья у вас есть?

Она немного подумала.

– Теперь уже и не знаю, – сказала Юля неохотно. – Меня здесь никто из них не навещает.

– А знакомые вашей семьи?

Она махнула рукой.

– Да вы что! Они мне без конца кости перемывали! Как же, крутит любовь с женатым человеком, срам какой! Да Вацек с Маринкой уже не жил, когда мы познакомились! У них отдельные квартиры были.

– А Марина Анатольевна как к вам относилась?

Юля нерешительно пожала плечами.

– Да вы знаете, можно сказать хорошо. Она меня один раз предупредила, чтобы я на постоянство Вацека не надеялась. По-доброму предупредила, как подруга. Только я не послушала.

Ее глаза остекленели от слез. Нужно было быстро переключить внимание, и я спросил, почти не думая:

– А Марина денег не даст, как вы считаете? У нее-то наверняка такая сумма есть.

Девушка перестала всхлипывать и с надеждой уставилась на меня.

– Правда! – растерянно сказала она. – Как я не подумала? Маринка может дать, она такая...

– Какая? – спросил я с любопытством.

Юля снова пожала плечами.

– Странная. Я ее вообще никогда не понимала. Каждое утро приезжала за нами с Вацеком и отвозила на работу, представляете?

– Честно говоря, с трудом. И как она себя вела?

– Как на дипломатическом приеме. Входила, здоровалась, спрашивала, как дела, улыбалась... Я бы на ее месте глаза выцарапала...

Она подавилась словами, очевидно, вспомнив, что сделала на своем месте.

– А почему она так странно себя вела? – снова предотвратил я истерику.

– Не знаю. Не любила его, наверное.

– А он ее?

– Вацлав?

На губах девушка мелькнула слабая, но искренняя улыбка.

– А он ее боялся.

– Почему?

– Понятия не имею! Но она всегда говорила ему, что нужно делать, и Вацлав никогда не спорил. Никто не мог заставить его делать что-то против желания, а Маринка могла. Он и ворчать себе позволял только у нее за спиной, в глаза никогда.

– Шантаж? – предположил я.

Юля усмехнулась.

– Да какой шантаж! Знали бы вы Вацека!

Я заметил, что она не сказала: «Знали бы вы Марину!».

– В его жизни никогда не существовало повода для шантажа.

– А подпольные аборты?

– Ну, когда это было! – пренебрежительно протянула она. – И потом, кто это сейчас станет доказывать?

– Я говорю к тому, что повод, возможно, был. Вы о нем не знали.

Она вздохнула.

– Вацек от меня ничего не скрывал. Даже своих женщин.

«Очень глупо с его стороны», – подумал я, но вслух не произнес.

– Ладно, – подвел я итог и поднялся со стула. – Не будем гадать. Сначала я съезжу к Марине Анатольевне и прозондирую почву, потом вернусь и сообщу вам результат.

– Как? – изумилась она. – Мы же совсем не говорили о деле...

– Вот вытащу вас отсюда, тогда и поговорим, – пообещал я и вызвал конвойного.

Когда ее уводили, я долго смотрел вслед худенькой фигурке с детскими торчащими лопатками. Женщина в тюрьме. Это так же противоестественно, как айсберг в пустыне.

После свидания с клиенткой я поехал в прокуратуру, к следователю, который вел дело. Мы часто пересекались в суде и, хотя стояли по разные стороны барьера, относились друг к другу уважительно. Юрий Андреевич, в перерывах между заседаниями просто Юрик, был опытным, грамотным профессионалом и вполне приличным человеком. Крови моей подзащитной он не жаждал, по-человечески вполне понимая, какую глупость совершила девчонка, а как отец двух дочерей просто ей сочувствовал. Но работа есть работа, и эмоции совершенно не мешали ему добросовестно делать свое дело. Допросы были проведены грамотно, вещдоки оформлены тщательно, результаты экспертизы и признание клиентки довершали картину. Да, дело было очевидным. Остается только давить на молодость и глупость.

Навстречу мне по коридору стремительно шла ухоженная моложавая женщина. Полы элегантного пальто развевались в такт движению. Ее лицо показалось мне смутно знакомым. Где мы могли встретиться?

Женщина поймала мой любопытный взгляд, недовольно поджала губы, и по этой гримаске я сразу узнал ее. Я вспомнил похороны Левицкого и даму, сидевшую через ряд от меня. Интересно, что она делает в прокуратуре?

Я обернулся и задумчиво посмотрел ей вслед. Одно из двух. Либо ее муж занимает здесь руководящее кресло, либо дама попала в переплет. В такое место не приходят просто так, от нечего делать.

Юрик встретил меня приветливо.

– Входи, погорелец, – подковырнул он, припоминая мое последнее дело. Клиент, который остался без дома и которому страховая компания не желала платить страховку, долгое время жил в моей квартире по той простой причине, что больше жить было негде. Документы сгорели вместе с домом, та же участь постигла банковскую книжку и договор о страховании. Клиент оказался один на один с жестоким миром, имея в своем арсенале только нательные вещи и автомобиль «Нива». Жить в автомобиле зимой было прохладно, а мне этот человек нравился хотя бы тем, что не потерял чувство юмора. Вот я и предложил ему организовать временную штаб-квартиру в моей библиотеке. Впоследствии, когда клиент все же получил страховку и восстановил все документы, он щедро рассчитался со мной за гостеприимство, не принимая никаких возражений.

– Привет. Слушай, – сразу поинтересовался я, – тут в коридоре мелькнула дама в бежевом пальто и персиковом костюме. По-моему, я ее знаю. Не подскажешь, кто такая?

Юрик засмеялся:

– Это, Никит, потерпевшая. А знать ты ее можешь и по фотографиям. Это жена Симакова.

И, увидев мои удивленные глаза, подтвердил:

– Да-да, того самого.

Симакова я не любил. Далеко не бездарный писатель, всю жизнь ваявший политически правильные книги, менял убеждения и идеалы гораздо быстрей, чем хамелеон расцветку. При коммунистах он поставлял на книжный рынок идеологически выдержанные романы с нужными комментариями и расстановкой сил. Несчастные школьники были вынуждены читать его книги и писать по ним сочинения. Издательства братских стран были вынуждены издавать его книги, переведенные на местные языки. Симаков получил массу правительственных наград и премий и облобызался почти со всем составом Политбюро.

С крушением социализма Симаков быстро ощутил себя демократом (бывают же такие счастливчики!) и органично влился в ряды победителей. Объяснил читателям, что все предыдущее творчество было полузадушенной песней под железной пятой коммунистической цензуры и только теперь он, Симаков, покажет истинные масштабы своего таланта.

В доказательство он написал книгу о проклятых тридцатых и о культе личности, которая получила престижную западную премию, редко присуждавшуюся отечественным литераторам. Каким образом писателю удалось добиться столь высокой оценки, остается за кадром. Очевидцы, правда, утверждали, что публика в зале хохотала, свистела и улюлюкала, когда Симаков выходил на сцену за призом, но это, конечно, были интриги завистников.

Сограждане приняли книгу прохладно. Возникло простое человеческое недоумение: что Симаков, собственно, сказал нового и интересного про период, о котором в последнее время не написал стихов, песен, статей и не снял фильмов только параличный? Немногие не боящиеся Симакова критики, употребили очень правильное слово: конъюктура.

Приходится констатировать, что писатель Симаков был гораздо талантливей тогда, когда он лицемерил в угоду цензуре. А получив возможность делать все, что считает нужным, стал на удивление неинтересен потому, что показал свое истинное лицо. И так бывает.

Но мне он неприятен по другой причине. На одной из творческих встреч какой-то оголтелый юнец запустил в писателя пищевым продуктом, то ли тортом, то ли помидором. Охрана немедленно нейтрализовала хулигана и выкрутила ему руки. Камера зафиксировала нервный возглас Симакова: «Держите его!». И последующую картинку. Здоровый пятидесятилетний мужик подходит к семнадцатилетнему парню, которого держат с двух сторон охранники, и бьет его ногой в живот. Ничего более омерзительного я в своей жизни не видел. Спору нет, мальчишку следовало наказать. И если Симакову хотелось сделать это лично, то для начала он мог приказать охране отпустить противника. Даже в этом случае они были бы в разных весовых категориях. С тех пор специфический голос Симакова и его кошачьи усы у меня вызывают брезгливое чувство.