Алексей Рыбин - Трофейщик
Голова Железного продолжала траекторию движения бутылки, и он ткнулся лбом в пол, уронив стоящие перед ним сосуды и выпустив из руки пустой стакан, покатившийся по полу с дробным частым стуком.
Дальше Михаил Петрович действовал, подчиняясь только инстинкту преследуемой дичи. Ясно было, что Железный сейчас встанет — даже таким неожиданным и опасным ударом Петровичу его было не вырубить. Но секунд тридцать он все же, вероятно, выигрывал. Михаил Петрович бросился животом на подоконник и перевалился наружу, неуклюже плюхнувшись на газон. Тут только он заметил, что все еще продолжает сжимать в кулаке бутылку.
Было уже совершенно темно, вдоль улицы Тамбасова горели редкие высокие фонари, напротив черной стеной стояли заросли на полигоне «Ленфильма». Прохожих, как обычно после наступления темноты и закрытия торгового центра, на улице почти не было. Собачники еще не вышли на последний перед сном выпас своих животных, а добрым людям на Тамбасова в темноте делать было нечего — небольшой дикий парк справа от киностудии по ночам становился источником различных неприятностей и неудобств для слабо подготовленных физически граждан. Впрочем, в любой части города было по ночам гулять опасно — все уже к этому привыкли и по возможности приспособились.
Михаил Петрович повернул налево и бросился по газону вдоль стены дома, цепляясь за кусты и стараясь быстрее миновать освещенные места. Он бежал задыхаясь, в левом боку кололо — давно уже ему не приходилось заниматься спортом. Он мгновенно вспотел, сердце колотилось не только в груди, но и в голове, и во всем теле. Казалось, нет внутри ни легких, ни желудка — ничего, кроме сердца, болтающегося на тонкой, готовой вот-вот оборваться веревочке. Оно билось в грудь, в спину, подскакивало к горлу и стремительно ухало вниз, больно ударяясь о тазовые кости. Михаил Петрович знал, что Железный сейчас бросится за ним, и не оглядывался, экономя силы и не желая терять скорость. Зацепившись ногой за низкое железное ограждение газона, он упал, проехавшись животом и руками по холодному крупнозернистому асфальту и наконец-то выпустив из рук бутылку, разбившуюся с тихим всхлипом. На секунду застыл распластанной лягушкой, ожидая удара сзади, но удара не последовало, и, кое-как поднявшись, Михаил Петрович побежал по широким дорожкам лабиринта, созданного одинаковыми корпусами стандартных домов.
Михаил Петрович Кашин родился 9 мая 1945 года, сделав для своих родителей праздник Победы праздником вдвойне. Маленький Миша радовал школьных учителей покладистостью, аккуратностью и исполнительностью. Учился он средне, но поведением отличался изумительным, общественную работу выполнял любую и год за годом выше и выше поднимался по ступенечкам пионерско-комсомольской школьной общественной лесенки. Однако на самом деле председатель совета пионерской дружины Миша Кашин вовсе не был таким уж патриотом своей родины и идейным октябренком-пионером-комсомольцем. На все это ему было глубочайшим образом наплевать. Юный пионер Миша больше всего на свете любил две вещи — читать и мечтать. Первое в Мишиной семье поощрялось — Кашин-старший работал мастером на Металлическом заводе, по общественной линии особенно не продвинулся, читал в жизни достаточно мало — все некогда было, и тяга сына к знаниям его искренне радовала. Мать же Миши, фрезеровщица, трудившаяся под началом мужа, просто умилялась чистенькому, умненькому, идеологически подкованному сыну, гордости всей школы. А «гордость школы» очень рано поняла, что нудные и томительные уроки можно с комфортом сменить на более интересные и милые молодому сердцу вещи, если подойти к этому делу с умом.
Чьи гены проснулись в Мише — уж точно не мамы-фрезеровщицы и папы-мастера — выдающийся ли полководец был среди его предков или гений придворных интриг, но маленький Миша Кашин оказался выдающимся организатором. Он настолько умело и ненавязчиво распределял дела пионерские и комсомольские между одноклассниками, каждому выделяя малую толику и из своей порции, что самому оставалось только сдавать вышестоящей администрации блестящие отчеты о невиданных достижениях. В свете своих успехов Миша чаще и чаще стал пропускать занятия — то у него была конференция, то пленум, слет, симпозиум, и везде он блистал постепенно развившимся ораторским искусством, сверкал глазами и верноподданнической улыбкой. Домашние задания он списывал у товарищей, которых, в свою очередь, оделял мелкими пионерскими привилегиями. Он всегда вовремя попадался на глаза руководству и в нужное время оказывался в нужных местах, так что действительно создавалось впечатление, будто Миша разрывается на части и живет лишь общественной жизнью. На самом деле Миша почти все свое время проводил либо дома, либо у своего деда Родиона Родионовича.
Мишин дел был в семье белой вороной и не отвечал пролетарским принципам и представлениям о добре и зле папы Кашина, презиравшего его за страсть к наживе. Родион Родионович был коллекционером в широком смысле этого слова. Коллекционирование являлось его основной профессией. Ничего не смысля в живописи, музыке, литературе, он собирал почтовые марки, книги, граммофонные пластинки, открытки. Его тридцатишестиметровая комната с высоченными потолками была плотно забита снизу доверху бессчетными вместительными шкафами, полками, ящиками, в которых Родион Родионович хранил свои сокровища. Сокровища же эти постоянно приумножались, поскольку Родион Родионович, не отдавая себе отчета в художественной ценности имеющихся у него вещей, прекрасно разбирался в их рыночной стоимости, каталожной цене, спросе на них в данный момент и наличии потенциальных покупателей.
Торговать частным образом, разумеется, было чрезвычайно опасно, так как за спекуляцию, как это называлось, можно было лишиться не только коллекции, но также и свободы, и Родион Родионович менялся. Узкий, но не такой уж малочисленный круг коллекционеров собирался по выходным дням в саду имени Карла Маркса и в еще нескольких специально отведенных для общества филателистов, филокартистов, нумизматов и букинистов местах, и, что удивительно, все эти одержимые расходились по домам, так или иначе приумножив свое состояние. Миша, которого дедушка часто брал с собой в эти промысловые дни, никак не мог понять, как же так получалось, что дедушка, походив два часа по саду, вместо одного кляссера с марками уносил домой два. Потом на квартиру к нему приходили какие-то люди, забирали несколько книг или пластинок, а на следующий день привозили дедушке другие и числом побольше. Дедушка же на Мишины вопросы только улыбался, покупал в магазине развесной шоколад, черную икру и ананасы, при рассказах о которых папа Кашин мрачнел и уходил курить на лестницу.
Дедушка Родион Родионович воевал, в отличие от папы Кашина, проработавшего всю войну на родном заводе. Служил он интендантом, чем Миша без конца хвастался перед одноклассниками, считая это чем-то вроде генерала. Когда Мише исполнилось десять лет, Родион Родионович привез в дом любимого внука шкаф с более чем пятью сотнями томов, как позже понял Миша, не очень котировавшихся в то время на черном рынке писателей: Достоевского, Тургенева, Лескова, Мопассана, Пушкина, Ибсена, Куприна, Золя, Гюго и еще около двух десятков знаменитых фамилий. Миша аккуратно читал том за томом по порядку, и чем дальше он продвигался вдоль книжных полок, тем более унылыми становились для него школьные будни. Одноклассники, потеющие от страха перед вызовом к доске и крутящие чернильными пальцами пуговички форменных пиджаков по дурацкой примете, будто эта замысловатая процедура убережет их от надвигающейся беды, — как смешны они были в своих мешковатых ворсистых серых костюмчиках. Да и какие это были костюмчики — робы рабочие. Знал Миша уже, что такое настоящие костюмчики, те, что шьются веселыми, вежливыми парижскими портными, за которые швыряешь небрежно сотни франков и затем отправляешься на Монмартр в кафе пить абсент — вкуснейший, должно быть, напиток — и обнимать красивых француженок.
Улыбка Миши на комсомольских собраниях уже не была верноподданной — он видел старшую пионервожатую Ларису, безуспешно старавшуюся замаскировать свою замечательной высоты и объема грудь под официальным прямоугольным синим костюмом, стоящей на углу какой-нибудь авеню или стрит в туфлях на высоких каблуках, в черных шелковых чулках и коротеньком розовом платьице. Почему именно в розовом, Миша отчета себе не отдавал, но так казалось лучше. Он небрежно берет ее под руку и ведет в отель. После шампанского и устриц (это что-то вроде соленых грибов с черной икрой) он сажает Ларису на кровать, целует, гладит колени — ощущение теплоты под скользким гладким шелком было настолько реальным, что Миша сжимал руки в кулаки и жмурился, сидя в президиуме и снизу вверх искоса наблюдая за стоящей рядом и рассказывающей о проявленной их школой находчивости при очередном сборе металлолома Ларисой.
