Алексей Рыбин - Трофейщик
— Не пропаду, Сеня, не пропаду. Есть у меня наколка одна, хорошее дело, денежное. Не пропаду. — Голос Михаила Петровича дрожал по-прежнему, но сознание возвращалось, голова прояснялась и появлялось ощущение причастности к окружающему миру — ноги начинали чувствовать пол, руки из ватных становились живыми и относительно послушными. — Повторим? — Он посмотрел на Семена посветлевшими глазами.
— Опять разгоняешься? Иди отдохни, Миша. Ты в зеркало-то на себя смотрел сегодня? Чистый труп. Хорошо тебе.
— Как хочешь, как хочешь. А я тебе дело предложить хотел. Хорошо подняться можно.
— Подняться надо тебе, Миша, фиг ли ты в жопе такой сидишь? Пить бросай, сразу поднимешься. Дел сейчас навалом, работы навалом. Приведешь себя в порядок, ты ж умный мужик, е-мое…
— Сейчас, я парочку еще возьму… Не спорь, не спорь со мной, я свой организм знаю. Еще парочку, и все — завязываю. А то до дома не дойду. — Михаил Петрович, повеселев, направился к прилавку. — Мужики, мужики, мне повторить, — полез он в густевшую с приближением полудня толпу.
Семен ушел, забрав с собой свои десять литров, и с ним покинула Михаила Петровича появившаяся было после четырех кружек пива обычная легкомысленность и беспечность. Он не отвечал на замечания случайных соседей по столу, не смеялся, как водится, над простецкими анекдотами, молча пил, поглядывая по сторонам, и, к, собственному удивлению, не пьянел. Это неожиданно его порадовало. Он поставил на стол недопитую кружку и вышел на улицу. Что-то зрело в его голове, он уже смутно понимал, что именно, но боялся спугнуть, сформулировать мысль раньше времени, назвать ее неправильно и превратить в пошлость, в смешную глупость. Кашин бережно нес ее в себе, создав некий мягкий кокон, в котором она из нежной неоформившейся субстанции превращалась постепенно в твердое, увесистое убеждение, ощутимое физически. «Мысль — материальна», — вдруг вспомнил Михаил Петрович.
Он взял в ларьке бутылку водки, вернулся домой уверенным шагом и, сев на раскладушку, позволил наконец распиравшей его мысли полностью овладеть сознанием. «Бросаю пить, — произнес он вслух и сам удивился сказанному. — Мне пятьдесят лет. Связей — половина города. Все можно поправить. Не совсем же идиот. Оденусь поприличней — это главное. Нет, главное — Виталий. Начать нужно с него. Пусть берет в долю. Не сможет он мне отказать. Скажу — завязал, дела мы с ним хорошие делали, можно и продолжить. Я его никогда не подводил».
Он посмотрел на украшающую подоконник бутылку. «Стакан перед сном — иначе не уснуть будет. Утром — стошку и завтра вечером — опять стакан. Так можно плавно выйти. Впрочем, если дела пойдут, то и не до этого будет. Звонить Виталию немедленно, нужно срочно встретиться и обо всем поговорить».
Но Виталий неожиданно позвонил сам — Михаил Петрович попытался было рассказать ему о своем решении и договориться о встрече, но услышав, что тот заедет, сначала было обрадовался, но, повесив трубку, почувствовал легкое беспокойство. Что-то было не так. С чего бы это Виталий собрался к нему в гости — он угрюмо посмотрел на пустую грязную комнату. Не то это место, чтобы Виталий заехал отдохнуть. По старой дружбе? Тогда бы к себе пригласил — напоил бы, накормил, он любит общаться с комфортом. А этой квартирой он вообще всегда брезговал. Что-то ему надо. «Мы заедем» — кто это «мы»? На беспокойство наложились уже давно знакомые, но не ставшие менее угнетающими похмельные страхи, когда в голову лезут самые ужасные предположения и предчувствия. Михаил Петрович взял с подоконника бутылку и поставил под раскладушку, спустив до пола угол одеяла и прикрыв ее совсем. Потом открыл окно, чтобы выгнать кислый, затхлый дух, стоявший в квартире, лег и закрыл глаза.
Железный оставил машину за два дома от девятиэтажки Петровича, взял в ларьке две литровые «России» — отвратительной дешевой водки, которую терпеть не мог. Впрочем, сейчас пить ее он не собирался — напиток предназначался для дяди Миши. Подойдя к дому, он посмотрел в угловые окна первого этажа. На улице уже почти стемнело, свет же в окне квартиры не горел. «Спит, что ли, пьяный?» — подумал Железный.
Он не волновался — ключи от квартиры Петровича у него имелись давно, хотя воспользоваться ими пока не приходилось.
Дверь открылась сразу, как только он позвонил. Петрович стоял в темном проеме, загораживая собой вход.
— Здорово, хозяин, — сказал Железный, — принимай гостей.
— Здравствуй, здравствуй, Коля. А где же Виталий? — От Петровича шел густой запах перегоревшего в желудке пива.
— Сейчас придет, у него тут еще дела. Ну, приглашай, что ли.
Петрович посторонился, пропуская Железного в квартиру, и запер дверь.
— Присаживайся, Коля, — указал он на раскладушку. — Вот мебелью все никак не обзаведусь.
— Ну, ты даешь, Петрович! Хуже бомжа живешь.
Михаил Петрович промолчал. Это пробойник молодой еще будет замечания делать. Кто он такой, этот говнюк? Виталий его и держит ради грубой силы — все мозги в мясо перекачал, а туда же — учить его будет. Беспокойство и раздражение росли — где Виталий? Почему этот мудила один пришел? Чего им надо?
Железный достал из спортивной сумки две большие бутылки.
— Похмелиться тебе привез. Посуду сполосни. — Он кивнул головой на стаканы.
Михаил Петрович пошел на кухню. «Они такую водку не пьют. Уж Виталий-то точно — всегда нос воротил. Два литра. Ну-ну. Я же ему по телефону сказал, что завязываю, с ума он сошел?» Под ложечкой Кашина засосало, и ноги вдруг стали ватными. Михаил Петрович пытался отогнать охватывающий его ужас, но скрип раскладушки под центнером живого веса Железного звучал не только в ушах — заполнял голову, отдавался в грудной клетке, в предплечьях, в коленях, парализовал все тело и не давал ухватить ни одну из проносившихся в голове мыслей.
— Петрович, чего застрял?
— Сейчас иду, Коля, иду. — Остатки алкоголя улетучились совершенно.
Бежать нужно! Он не понимал, откуда у него этот страх перед Железным, но давным-давно, еще в те времена, когда они с Виталием работали вместе — и неплохо работали, — Виталий всегда полагался на его интуицию. И КГБ, и Петровка в Москве только сопли утирали. На Литейном их знали как облупленных, а подкопаться не могли. Петрович всегда чуял, когда нужно остановиться, а когда — бежать. И убежали в результате от тюрьмы только они вдвоем — все остальные посидели, а некоторые и полегли.
А куда бежать? Неужели действительно Виталий решил его пришить? Но зачем? Чтобы не делиться? Так он и не просил ничего сверх двух лимонов, только еще собирался… «Нет, нужно с ним поговорить. Ишь, думают, алкаш. Хе-хе, мы еще посмотрим, кто чего стоит. Но с этим-то быком как справиться? Он же отмороженный — говорить что-то бесполезно, только бить. Да куда там — такая туша…»
— Ну, наливай, Коля, — сказал он, войдя в комнату и поставив стаканы на пол перед Железным. Сам сел на корточки напротив и смотрел, как тот наполнил их до краев.
— Не многовато, Коль? — спросил Кашин, взяв все еще дрожащей рукой свой стакан.
— Давай, давай. — Коля чокнулся с ним и выпил полстакана.
— Ты что, не за рулем?
— Нет, мы с Виталием на его тачке.
Михаил Петрович поставил стакан на пол.
— Не пьется чего-то. Слушай, я же Виталию сказал, что завязываю. Что вы раздухарились?
— Да? Ну ладно, Петрович, пей давай. — Коля взял его стакан и протянул Михаилу Петровичу под самый нос. — Не обижай.
Все ясно. Интуиция не подвела и на этот раз — бежать нужно. А то в лучшем случае вольет в него Коля литра полтора, сунет в руку горящую сигарету да для страховки сам малость подпалит. Найдут потом Петровича в «позе боксера», как говорят патологоанатомы, и две пустых «России» — еще один сгорел на работе… Это в лучшем случае. О худшем Михаил Петрович даже думать не хотел. «Ну что ж, — подумал он, мрачно усмехнувшись про себя, — начнем новую жизнь решительным поступком». Он подошел сбоку к сидящему Железному и встал между окном и раскладушкой так, чтобы, ногой чувствовать спрятанную под свешивающимся одеялом поллитровку.
— Ну ладно, давай, Коля, выпьем. В последний раз. — Он поднял стакан и поднес его к губам.
Коля опрокинул остатки водки в рот и, зажмурившись, со свистом стал втягивать воздух через огромный красный кулак. Он не ожидал никакого подвоха, и это давало Михаилу Петровичу пусть маленький, но шанс. Синхронно с ритуальными движениями Железного, стараясь изменить свое положение в пространстве по возможности плавно и естественно, Михаил Петрович присел на корточки, одной рукой поднося стакан к губам, а другой крепко сжав горлышко бутылки под раскладушкой. И двигаясь в одном ритме, в тот момент, когда Коля занюхивал кулаком, плавно вытащил ее из-под одеяла и так же плавно, нешироко размахнувшись, с силой ударил гостя сзади под правое ухо.
