Валентин Курицын - Томские трущобы
Тот молча кивнул головой.
— Нешто разберешь, что пьяный говорит, — спокойно ответил парень, чиркая спичкой, — много он вчера тут звонил… Про Егорина поминал, будто его кто-то и в чем-то нагнул. «Нашла» — говорит, — «коса на камень.» А по какому делу, неизвестно, значит.
— Вот уж подлинно говорится, что на ловца и зверь бежит, — внутренне обрадовался Залетный, но не подавая вида, равнодушно поддакнул:
— Ну, разумеется, пьяный иной раз такую чушь городит, что и сам после не помнит!
— Позвольте, господа, прикурить. Спички у меня вышли… — подошел к столу Александр и, наклонясь прикурить, искоса бросил взгляд на спящего Федьку. Никто не обратил внимания на этот маневр. Закурив, Александр, снова отошел и сел за свой столик.
Залетный некоторое время молча соображал:
— Ну, теперь не надо упускать Федьку из виду! Лишь бы за нитку поймать, а клубок поймать можно и потом…
— А, что, ребята, — заговорил Залетный, — не разбудить ли нам его: чай выспался… Он нас угощает, значит, хозяин, а мы его гости. А разве весело гостям сидеть, когда хозяин спит!
— Верно! Разбудить надо!..
Но разбудить Федьку было не так-то просто. Насилу-то его раскачали…
Он приподнял голову, тупо уставился на бутылки и молчал, видимо, стараясь взять себя в руки.
— Феденька, друг любезный, — похлопал его по плечу Залетный, — очнись, будь молодцом! Мы ведь пришли сюда смотреть на хозяина, а вино не прокисло ли оно!
— Выставляй, Федька, еще дюжину пива! Пьяным голосом заорал растрепанный субъект в поношенной визитке из-под которой виднелась манишка далеко не первой чистоты. До этого времени он молчал, пил и тоже клевал носом.
— Да, пивка-то тоже надо взять! Раскошеливайся, Федя! — поддержали остальные собутыльники.
— Пива! Сколько хошь! Требуйте в мою голову! — стукнул кулаком по столу Федька, бессмысленно вращая глазами.
— Вот, сразу видно гулевана! Люблю за ухватку, ай да Федька!
— Хозяин, пива нам дюжину, пильзенского…
Сашка вернулся к столу, прошептал:
— Продал, сволочь…
Они чокнулись стаканами. Когда в комнате поднялся шум вызванный появлением буфетчика, несшего пиво, Сашка молча кивнул своему товарищу и они вышли, не попрощавшись ни с кем.
Бросив на стойку два гривенника Александр и его спутник вышли на крыльцо.
— Утром ты приходи на условленное место: надо мне будет, а сегодня последи за Федькой, надо его будет…
— Што?
— А, собаке — собачья смерть! Пришей его! — кратко отрезал Александр.
— Ладно…
— Ну, ступай теперь — гляди в оба глаза за Федькой. Да, смотри, действуй осторожно!
Они расстались.
Вернемся теперь к веселой компании, пирующей в задней комнате трактира, у Никитки Рыжего. Поданная дюжина пива была раскупорена, стаканы наполнены.
— За здоровье пленных и военных, — пояснил Залетный невольно входя в роль прихлебателя-шута.
— Пейте, ребята, пейте! — угощал Федька, — пейте, денег у нас много!
— Еще бы, у такого молодца, да чтобы денег не было!
— Все пропьем, снова достанем! — хвастал Федька, не подозревая, что неумолимая смерть, в образе мрачного, широкоплечего детины, сидящего в первой комнате трактира, зорко стережет его…
15. Сенька-Козырь в работе
Прошло около недели с того времени, когда Сенька Козырь поселился в доме Загорского… Жилось ему здесь недурно. Еды было вдоволь и, кроме того, старик-дворник не скупился на «монопольку». Одно только не нравилось Козырю — это необходимость постоянно сидеть дома в обществе глухонемого Митьки или сердитого неразговорчивого Панфилыча. «Пусть, — думал Козырь, проживу себе немного, посмотрю, что будет дальше. Не зря же он меня сюда призвал. Видно, дело какое смекает.»
Спал Козырь на кухне, на широких полатях с Митькой. Панфилыч ночевал в барских комнатах. О Загорском не было ничего слышно.
— Должно, далеко уехали охотиться! — говорил Панфилыч, отвечая на вопросы Козыря. — Да тебе-то что! Придет дело — спросят!
К концу недели появился Сашка Пройди-свет. Он появился на этот раз в роли легкового извозчика.
— Отворяй, старина, ворота!
— Гости приехали! — весело крикнул он вышедшему на звонок Панфилычу.
Старые заржавевшие петли ворот заскрипели и на двор выехала рессорная крытая пролетка запряженная парой.
Александр, в извозчичьем армяке, с лихо заломленным картузом, подмигнул встретившим его на дворе Козырю и глухонемому.
— Подъехали с подгорелым солодом! Гы, гы, — захохотал Митька.
— Отворяй каретник, дед!
Панфилыч не спеша запер ворота и поплелся в дом за ключами.
— Ну, как ты живешь, приятель! Не соскучился! — обратился Александр к Козырю.
Тот смотрел во все глаза на новое превращение Александра и старался сообразить, что это значит.
— Чего ему скучать-то! — подхватил Панфилыч, — пьет, как утка; спит, как хорек: жиру накопляет.
— Ну, а теперь самое настоящее дело пришло! Теперь ты, Сеня, покажи себя, поддержись, — оживленно говорил Сашка, соскакивая с козел и начиная распрягать лошадей. Ему помогал Митька. Старик Панфилыч равнодушно смотрел на эту процедуру, мигал подслеповатыми глазами и чесал поясницу.
— А я, по правде сказать, верно без дела заскучал. Уж сомневаться начал!
— Главная причина — без дела! — отозвался Козырь, в свою очередь помогая распрягать постромки.
Когда лошади были выпряжены и поставлены в конюшню, а экипаж вкачен в каретник, все прошли в дом. Войдя в кухню, Сашка сбросил с себя армяк и, присев на лавку, заговорил:
— Ну, Сенька, кажется с лошадьми ты умеешь обращаться.
Козырь удивленно посмотрел на него.
— Править-то, я говорю, умеешь?
— Нехитра штука! — пробормотал Сенька.
— Ну, так вот сегодня вечером проверим твое искусство. Станешь ты на Аптекарском переулке, где спуск от Николаевской церкви, — знаешь? Я тебе брошу пассажира, сам сяду — тогда уж ты гони вовсю. Понял!
— А сколько очистится-то? — спросил Козырь, не вполне понимая ту роль, которую он должен исполнить сегодня вечером.
— За чистую отделку — две радужных!
Эта сумма ошеломила Козыря. Ну, этот не чета Егорычу! Крупно берет! С ним работать можно!
— Гнать-то куда? — спросил он.
— Сюда же, конечно! — ответил Александр.
Часов около семи вечера в тот же день на углу Благовещенского и Аптекарского переулков чернела крытая пролетка. Сенька Козырь сидел на козлах, крепко намотав вожжи и зорко оглядываясь по сторонам.
— Извозчик, подавай! — пьяным голосом закричал кто-то из темноты.
Две, усиленно балансирующие руками, фигуры показались в конце переулка.
— Занят! — бросил в ответ Козырь. Сердце его билось учащенным темпом.
Эко дело задумано, — мысленно перебирал он подробности предприятия, сообщенного ему Сашкой. — Народ кругом на каждом шагу. Как тут подступиться! Ну, да авось кривая вывезет! Две катеньки заработать тоже не шутка, как бы только не зацепить что, второпях! Рытвины здесь, грязь.
На колокольне Николаевской церкви раздался мелкий перезвон, возвещающий конец вечерни. Потянулись темные силуэты возвращающихся из церкви.
— Я ему на круг предлагаю два с полтиной. Потому рыбка-то тронулась!
— донесся до слуха Козыря возглас из кучки проходивших мимо.
— Это что за бас, ты бы послушал в духовой церкви…
Сенька Козырь жадно ловил отрывочные возгласы проходящих, ожидая условленного сигнала. На тротуаре показались двое: старушка, закутанная в большой ковровый платок и молодая стройная девушка. Сзади шли в шагах двух два парня в пиджаках нараспашку.
— Едет краля! — громко выкрикнул один из них, когда идущие поравнялись с пролеткой Козыря. Последний узнал по голосу Сашку, забрал вожжи в левую руку и приготовился.
— Вали, под «шестерку»! — раздался один окрик.
Один из парней, это был Митька, быстро спихнул старуху с тротуара, а Пройди-свет, схватив онемевшую девушку, бросил ее в пролетку и, вскочив вслед за ней, крикнул:
— Сыпь!
Сенька неистово хлестнул по лошадям; горячие, застоявшиеся лошади подхватили и пролетка в один момент, ныряя по рытвинам, наполненным жидкой грязью, пронеслась по Аптекарскому переулку по направлению к Ушайке.
— Наяривай, Сенька! Дуй вовсю! Не бойсь, оси патентованные, не сломаешь! — кричал Сашка, одной рукой держась за сидение, а другой крепко прижимал обезумевшую девушку.
— Караул! Разб-о-о-й! — донеслось им вслед.
Зашумела вода, заскрипела галька под колесами пролетки и добрые кони вынесли наших героев на противоположный берег Ушайки.
— Прямо, потом направо, — командовал Сашка. Он предупредительно закутал рот девушке теплым шарфом, сорванным с ее же головы и без усилия справляясь с молодым, рвущимся телом, грозно прошептал:
