Валентин Курицын - Томские трущобы
— Ну, садитесь, гостями будьте, — прокряхтел Иван Панфилович, спускаясь на лавку.
Козырь с удивлением осмотрелся кругом, недоумевая в чей это дом занесла его судьба.
— А где Митька у тебя? — спросил Александр.
— В каретнике, дрова рубит.
— Что, не слыхать, когда ваш барин приедет, — поинтересовался Александр.
— А откуда мне знать, нешто он нам докладывает, когда уезжает! Дело барское, — уехал на охоту, а когда вернется — неизвестно.
— А чей это барин-то? — в свою очередь спросил Козырь.
— А вот, брат, поживем, так узнаешь! — хлопнул его по плечу Александр. — Оставайся здесь, живи, ешь, пей, спи в свое удовольствие. Одно только помни: на улицу носа не показывай.
— Ну, оставайтесь покуда, а я пойду…
— Ежели понадобишься мне, Козырь, тогда я тебя извещу — и Александр, простившись с Козырем и дворником, захватил свой мешок и вышел. Иван Панфилыч поплелся провожать его. На дворе им попался Митька — здоровенный широкоплечий парень с бессмысленным идиотским лицом, одетый в старый изорванный азям и поношенные валенки. Он нес охапку свеженарубленных дров и, при виде выходящих, широко осклабил свое тупое, лоснящееся от жира лицо.
— Гы, гы, — загоготал Митька: он был глухонемой.
— Ступай, ступай, тащи дрова-то, — махнул ему рукой Иван Панфилыч…
Подойдя к калитке, Александр обернулся и зашептал дворнику:
— В комнаты Козыря ты не пускай. Разговоров лишних с ним не веди! Ну, в остальном — ты сам знаешь. Затвори калитку!
— Не извольте беспокоиться, все будет в порядке. — Прошамкал дворник. Дом, в который ввел Козыря Сашка Пройди-свет, принадлежал, как это значилось на заржавелой доске над воротами, «действительному статскому советнику Николаю Артемьевичу Загорскому», занимавшему в свое время весьма видное положение среди губернской администрации. Старик Загорский умер лет десять тому назад. Умер вдовцом; единственный его сын, привезенный в столицу еще двенадцатилетним мальчиком, по окончании пажеского корпуса, жил за границей, имея место атташе при одном русском посольстве. Получив от душеприказчика покойного известие о смерти отца, Сергей Николаевич, так звали молодого Загорского, не особенно торопился с приездом на родину. Только год спустя после кончины отца, он вернулся в Томск. Устроив дела по введению в права наследства, сделав несколько полуофициальных визитов видным представителям местного общества, очаровав их всех своими изысканными манерами и чистейшим французским прононсом, Сергей Николаевич заперся в своем большом старом доме и повел странный образ жизни. Его поведение считали странным, во-первых потому, что он не стал завязывать более тесные знакомства в том обществе, к которому принадлежал по своему происхождению и образованию, а во-вторых и главным образом, потому что избегал томский бомонд. Сергей Николаевич зачастую появлялся то в клубе, то в лучших ресторанах города, окруженный разношерстной толпой прихлебателей. После покойного Николая Артемьевича, кроме дома, оставалось порядочное состояние — тысяч около восьмидесяти процентными бумагами.
Молодой Загорский вел большую игру в клубе, проигрывал и выигрывал весьма крупную сумму.
Одним из самых близких приятелей его по зеленому полю был некто Кравер — инородец, профессиональный игрок, пользующийся далеко не лестной репутацией. Такое знакомство не могло, конечно, не уронить молодого Загорского во мнении томского общества. В описываемое нами время Сергею Николаевичу было тридцать с лишком лет. Но тот, кто встретился бы с ним, не зная его возраста, счел бы его за двадцатилетнего юношу: так неподдельно свеж был его румянец на щеках, так звучен и молод его голос, так стройна и крепка фигура. Казалось, что ни бессонные ночи, проведенные за картами, ни кутежи с невероятным количеством поглощенных напитков, — ничто не наложило свою печать на свежем и чистом лице Сергея Николаевича. Объяснение этому можно было найти, пожалуй в страсти, а именно — в его любви к охоте. Он привез с собой из России целый арсенал дорогого оружия, выписывал охотничьи журналы, завел тесное знакомство с двумя-тремя немвродами из томских старожилов и зачастую исчезал из города на целые недели, уезжая куда-нибудь в окрестную тайгу. Три великолепные медвежьи шкуры, развешанные по стенам его кабинета, были трофеями таких экспедиций. Те, кому приходилось охотиться вместе с Сергеем Николаевичем, удивлялись его хладнокровию, не оставлявшего его ни на минуту.
— Вам, батенька мой, удивляться надо, где это смелости да выдержки такой набрались! Жили вы все время в столице, да за границей. О тайге только понаслышке знали. А приехали к нам медведей щелкать, как заправский сибиряк: глазом не моргнете! — говаривал, бывало, Сергею Николаевичу один из его постоянных спутников по охоте, опытный медвежатник. Сергей Николаевич на эти похвалы только улыбался и просто говорил:
— Что медведи, я мечтаю о более крупной дичи, о львах например.
За последние два-три года Сергей Николаевич еще больше ушел в свою замкнутую жизнь, стал все реже появляться в клубе, что дало повод злым языкам говорить о полном истощении отцовского капитала; даже его частые отлучки на охоту приняли иной характер; он уезжал теперь почти всегда один. В его отсутствие дом охранял знакомый уже нам Иван Панфилыч, старый верный слуга Загорских, вывезенный покойным Николаем Артемьевичем еще из России. Весь штат прислуги ограничивался этим стариком и глухонемым Митькой. Больше в доме никого не было.
14. Пришей его
В тот же момент обе половинки двери распахнулись и на пороге показался Сашка Пройди-свет, одетый на этот раз не оборванцем, а в темное теплое пальто, сапоги с набором и темно-синий суконный картуз. Сзади его виднелись фигура широкоплечего мужчины, громадного роста, с угрюмым, почти свирепым выражением лица. По своему костюму, широкой однорядке и плисовым шароварам, он походил на ломового извозчика. Окинув взглядом присутствующих, Пройди-свет узнал двух-трех знакомых и поздоровался с ними.
— Господам хорошим мое почтение!
— Сашка! Откуда ты! Сколько лет, сколько зим! — приветствовали его товарищи. — Садись, брат, с нами: выпьем на радостном свидании!
По радушному искреннему тону этих слов с которыми встретили здесь Александра, было видно, что последний пользовался громкой популярностью в широких слоях темного мира.
— Спасибо, господа, за приглашение, но разделить сейчас вашу компанию я не могу: мне нужно потолковать с человеком, — и Александр указал на своего спутника, — будет еще время погулять вместе, не на один ведь день я в Томске.
— Ну, хорошо, хорошо! Толкуйте себе, мы вам не помешаем, — отозвался один из Федькиной компании…
Все они принялись вновь пить, не обращая уже никакого внимания на пришедших.
Александр и его мрачный товарищ заняли столик в отдаленном углу комнаты, спросили себе пару пива и заговорили себе вполголоса.
Залетный в свою очередь всматривался с любопытством в Сашку Пройди-свет. Ему приходилось не раз слышать всевозможные рассказы про подвиги этого трущобного героя, видеть же его до настоящего времени не приходилось.
Н-да, парень должно быть, ловкий: очка не пронесет! — подумал Залетный, оживляя в своей памяти некоторые эпизоды из прошлой жизни Сашки Пройди-свет.
— «Чиновник», а ты что же, выпьем! — протянули Залетному стакан пива.
Он машинально взял его.
— Выпьем! Отчего же не выпить! Вот что я хотел спросить вас, ребята, вернулся Залетный к своим словам, прерванным словами Александра. — Не был ли кто из вас на днях у Егорина? Дома он или уехал? Дельце у меня до него есть!
Сухощавый парень, тот, что был трезвее остальных, подумал немного и ответил.
— Должно быть дома… Вчера вот еще Федька, что-то такое болтал про Егорина, стало быть виделся с ним недавно.
— Что болтал, говоришь! — деланно равнодушным тоном переспросил Залетный, смутно чувствуя, что неожиданный загул Федьки и его болтовня об Егорине имеют некоторую связь.
Не один Залетный нетерпеливо ожидал ответа поясняющего, что именно болтал Федька, спящий теперь сном праведника — в темном углу, где сидел Александр, тоже насторожили внимание.
— Слышишь, — толкнул Сашка мрачного верзилу.
Тот молча кивнул головой.
— Нешто разберешь, что пьяный говорит, — спокойно ответил парень, чиркая спичкой, — много он вчера тут звонил… Про Егорина поминал, будто его кто-то и в чем-то нагнул. «Нашла» — говорит, — «коса на камень.» А по какому делу, неизвестно, значит.
— Вот уж подлинно говорится, что на ловца и зверь бежит, — внутренне обрадовался Залетный, но не подавая вида, равнодушно поддакнул:
— Ну, разумеется, пьяный иной раз такую чушь городит, что и сам после не помнит!
